* * *
Живем, как жили наши предки.
Киот с лампадами в углу,
Огрызки пальм, щегленок в клетке,
Ирландский сеттер на полу.
У “самого” усы – прусачьи;
Слегка плешив, слегка нетрезв;
Имел “маг’азин”, тройку, дачу,
Теперь – с утра шагает в трест;
Всего помбух (увы! – интриги!);
По вечерам (дружк’у не жаль)
Ведет с тройным балансом книги
Иван-Петровичу (асфальт).
Жена – стройна. С утра – по лавкам;
Прилавки; кухня; шьет “на дам”:
Визжащий шелк, меха, булавки,
Сияющий мадеполам…
В семь – старый друг. Принапомажен.
Она готова: шелк, Коти…
И “Чуждый берег” в Эрмитаже
Глядят с восьми до десяти… 2
Свекровь вздыхает у вечерни…
“Сам” – в кабинете. Ус. Каблук.
И под рукой (джентльмен примерный!) –
Программа скачек, пачка “Люкс”.
В столовой – рыжая Тамара:
Цыганский вой, и визг, и лай:
– Эх, пой-звени, моя гитар-ра –
Рра-аз-говар-ривай!!
… Но бьют часы: слегка качаясь,
Бредет одиннадцатый час.
Все за столом: “стаканчик чаю”,
Коньяк и груши “ананас”.
Ирландский пес виляет, служит…
– Мильтон, иси! – летит кусок.
– Да-с, власти! Не было бы хуже…
– Пока – того… печется бог!
Супруг острит о пятилетке…
… Щегол. Пирог. Комод. Киот.
– Живем-с!.. почти как жили предки…
Живут… и черт их не берет!
20.10.1930
* * *
Среди сильных, суровых и серых,
В электрическом скучном чаду –
Кто шепнул, что без грани и меры
За границы миров перейду?
Может – так, без мечты угадалось,
Что в толпе пробегает Другой,
И в сияньи высокого зала –
Неизведанный черный огонь…
И уж не было страшно, ни странно,
Что, смуглея, мелькнул у стены
Светлый лоб – зачарованным храмом
Небывалой и мудрой весны.
Очерк профиля тонок и странен
Под суровым окрыльем волос…
Мне открылось тогда: марсианин,
Сам собою не узнанный гость!
А лицо, утончаясь, слабело, –
И, прозрачный, – бросал сквозь ряды
Неестественно легкое тело
Воин мстительной Красной Звезды.
И виоловым вальсом качался
Гибкий голос вдоль бледной реки…
Залом правили нервные пальцы
И огромные мраком зрачки.
И от них, неземных и ужасных,
От печальных и мстительных глаз
Плыли, жаля и тихо кружа, сны –
И какой-то невнятный приказ.
Но уж знала, что дьявольский дар свой,
Сам не зная, проносит ко мне
Стройный сын непогасшего Марса
С легким телом в нелепом сукне.
31.10.1930
* * *
Над самой высокой крышей
Еще не сгорел закат;
Темнеет его игры шелк,
А синий – сметен и смят…
Красней у последних вышек,
Лови голубой Москвы шаг –
И тихо усни у врат.
24.12.1930
* * *
Я почему-то помню лагерь:
Прошла гроза, дышала свежесть,
И гордый красный ястреб флага
Расправил крылья, в ветре нежась.
У речки – песня: там – ребята,
А я – в палатке полотняной…
За полем сизо-полосатым
Закат зализывает раны.
13.02.1931
***
Старый мир высок и тонок,
Зво́нок холод, ломки ветки,
Чёрным у́глем ветки клёна
Сетку кружев в синеве ткут.
Юный ветер, смел и гибок,
Тучи неводом развесил:
Золотой тревожной рыбой
Бьётся в тучах тонкий месяц.
* * *
В саду пробегало низкое солнце,
Золотило тихий, тенистый мир,
Косилось в страницы: “Два веронца”,
Шекспир.
И чьи-то глаза искали в поэте:
Чт’о надо помнить, и как – любить.
А воробьи лепетали, как дети,
И дети чирикали, как воробьи.
И молодая, но строгая кошка
(Снежная манишка, безупречный черный фрак)
С высоты забора презирала: “Не поймешь – как
Люди и собаки не могут жить без драк (ф-ф!)”.
Столь сильного презренья вовсе не заслуживая,
Мальчик Марат и собака Бой
По саду нечто среднее плели, как кружево,
Между эстафетой и французской борьбой.
А в небе резвился, крылья распластав,
Серебром вычерчивая петлевые линии,
“Пума”: зверь: современный кентавр:
Азиатоскулый и дюралюминиевый.
И поверх сбегающих под горку крыш
Проносился ветер (крылья не готовь ему!) –
Туда, где голубела Затульская тишь
Водами, лесами, понизовьями.
А в саду, где солнца рыжие косицы
Озорью метнулись в зеленый мир, –
Тихо шевелит раскрытые страницы
Забытый в руке Шекспир.
8.06.1931 Тула
* * *
С заката тучи проносились так,
Как будто ветер клочья поздних роз нес,
И небо было палево и грозно,
И не было спокойного листа.
А в комнате – в китайском фонаре,
Где три окна, где две стены – под ливнем, –
Родился спор, и вырос, и горел,
И песни улыбались и цвели в нем.
А рядом, близко – плавилось, текло
Стеной дождя, прозрачной и летящей,
Кипящее холодное стекло,
И громы перекатывались чаще.
И взор грозы был зорок и лилов.
Когда ж, звеня, резнули воздух рамы, –
В раздумьи проводил обрывки слов
Товарищ большеглазый и упрямый.
Ответ не дозвучал и для меня,
А может быть, никто и не ответил:
Огромный шар веселого огня
Вошел в окно – в беседу нашу – третьим.
16.06.1931
***
Вечером, в час встреч, кино и сказок
Я пойду к реке одна. —
Там ребячьим изумлённым глазом
Смотрит круглая луна.
Там, в тени замшелых старых башен,
Дремлет тихая зима…
Но и Кремль сегодня мне не страшен:
Старый выжил из ума, —
Пусть бормочет, словно дед на печке, —
Буду слушать и его, —
И глядеть, как бродят человечки
Над моей рекой Москвой.
Пусть бежит игрушечный вагончик
По звенящим струнам рельс —
Знаю: скоро ласковей и звонче
Мне споёт в лесу Апрель;
За Сокольниками — ельник мелкий,
Сосны, старые, как мир…
Я же там знакома с каждой белкой, —
Только, знаешь, не с людьми!..
А пока — задумчив снежный вечер…
Мне — вечерний слушать сказ,
Чуть грустить о невозможной встрече —
И — немножко — помнить Вас.
Как всегда, трещали трамваи,
Задыхался авто́ гудок.
На углу толпа, надрываясь,
Осаждала серый ларёк.
С постовым ругался извозчик.
Улыбнулась дама в мехах.
С высоты на мокрую площадь
Озиралось ВэЭсЭнХа…
Заскользил ногой у подъезда,
Подвернулся к шее ледок,
Дрогнул мир — и всё перерезал
Глупо треснувший позвонок…
* * *
Уже ничего не хочется –
Только последнего сна.
Душа моя, пророчица,
Как же ты верой бедна.
Бесы беснуются прежние.
Снова глухая стена.
Душа моя безнадежная,
Как ты надеждой бедна.
Всего и осталось счастья –
Длится любимый труд,
Может, хоть двое на сто
Что-нибудь да прочтут.
С кровью из горла – строки
Через десятки лет.
Перекосились сроки,
Черный вокруг бред.
Дышится еле-еле.
Слишком много знакомых примет.
Света в конце туннеля
Нет.
13.II.90
* * *
Все силы – слову родному,
Свету родной страны, –
И вот топором погрома
Мы щедро награждены.
Вслед Гитлеру всё не внове
У наших штурмовиков:
Судят людей по крови –
И проливают кровь.
Что им добро и совесть,
Свет и мудрость веков.
Чуют – чужой по крови –
И реками льется кровь.
22.II.90
