ГАМАЮН – ПТИЦА ВЕЩАЯ
2 февраля 1934 года к поэту Николаю Клюеву, жившему в крохотной квартирке в полуподвале дома № 12 по Гранатному переулку, нагрянуло ОГПУ. Оперуполномоченный Н. X. Шиваров прихватил с собой дворника дома К. И. Сычева – как сказано в ордере на арест, “все должностные лица и граждане обязаны оказывать сотруднику, на имя которого выписан ордер, полное содействие”. Подписал ордер заместитель председателя ОГПУ Яков Агранов.
После обыска Клюева вместе с изъятыми у него рукописями отвезли во внутренний изолятор ОГПУ, на Лубянку. Там ему дали заполнить анкету.
Год и место рождения: 1884, Северный край.
Род занятий: писатель.
Профессия: писатель, поэт.
Имущественное положение: нет (вписано рукой оперуполномоченного).
Социальное положение: писатель.
Социальное происхождение: крестьянин.
Национальность и гражданство: великоросс (“русский” – поправляет оперуполномоченный).
Партийная принадлежность: беспартийный.
Образование: грамотен (“самоучка” – вписывает оперуполномоченный).
Состоял ли под судом: судился как политический при царском режиме.
Состав семьи: холост.
Через шесть дней, 8 февраля, арестованному было предъявлено постановление.
“Я, оперуполномоченный 4-го отделения секретно-политического отдела ОГПУ Шиваров, рассмотрев следственный материал по делу № 3444 и принимая во внимание, что гражданин Клюев достаточно изобличен в том, что активно вел антисоветскую агитацию путем распространения своих контрреволюционных литературных произведений, постановляю:
Клюева привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58-10 УК РСФСР. Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей”. Арестованный “достаточно изобличен” еще до начала следствия. Во-первых, есть указание Ягоды, да и для кого в Москве секрет – кто такой Клюев! Сами братья-писатели заклеймили его как “отца кулацкой литературы”, изгнали из своих рядов, ни одна редакция его не печатает. Кормится он, читая стихи на чужих застольях, говорят, и милостыню на церковной паперти просит… Все так и было: и нищета, и открытая враждебность официальных кругов, и травля в печати. И предрешенность дальнейших событий. Цепочка злого навета дошла до самого верха: по свидетельству тогдашнего ответственного редактора “Известий” И. Гронского, арест санкционировал сам Сталин.
Словом, дело Клюева было для оперуполномоченного очевидным, и он провернул его быстро – всего за месяц. 15 февраля состоялся решающий допрос.
В протоколе содержатся важные данные, касающиеся родословной поэта: “Уроженец Новгородской губернии, Кирилловского уезда, Введенской волости, деревни Мокеево…
В 1906 году был приговорен к шестимесячному тюремному заключению за принадлежность к “Крестьянскому союзу”, в 1924 году в г. Вытегре арестовывался, но был освобожден (без предъявления обвинения).
Семейное положение: брат Петр Клюев, 53 года, рабочий, живет в Ленинграде; сестра Клавдия Расщеперина, 55 лет, живет в Ленинграде.
Имущественное положение: жил всегда личным трудом. Образовательный ценз: двухклассное уездное училище.
Служба: у белых: не служил”.
Протокол допроса содержит отрывки из неизвестных до сих пор стихов поэта. Надо только иметь в виду, что, хотя внизу каждой страницы есть подпись Клюева: “Записано с моих слов верно и мною прочитано” – все же составил протокол, направляя его по-своему, оперуполномоченный. Вряд ли, например, Клюев мог назвать свои взгляды реакционными.
Вопрос: Каковы ваши взгляды на советскую действительность и ваше отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти?
Ответ: Мои взгляды на советскую действительность и мое отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти определяются моими реакционными религиозно-философскими воззрениями. Происходя из старинного старообрядческого рода, идущего по линии матери от протопопа Аввакума, я воспитан на древнерусской культуре Корсуня, Киева и Новгорода и впитал в себя любовь к древней, допетровской Руси, певцом которой я являюсь. Осуществляемое при диктатуре пролетариата строительство социализма в СССР окончательно разрушило мою мечту о Древней Руси. Отсюда мое враждебное отношение к политике компартии и Советской власти, направленной к социалистическому переустройству страны. Практические мероприятия, осуществляющие эту политику, я рассматриваю как насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью.
Вопрос: Какое выражение находят ваши взгляды в вашей литературной деятельности?
Ответ: Мои взгляды нашли исчерпывающее выражение в моем творчестве. Конкретизировать этот ответ могу следующими разъяснениями. Мой взгляд, что Октябрьская революция повергла страну в пучину страданий и бедствий и сделала ее самой несчастной в мире, я выразил в стихотворении “Если демоны чумы, проказы и холеры…”, в котором я говорю:
Год восемнадцатый
на родину-невесту,
На брачный горностай,
сидонский опалы
Низринул ливень язв и
сукровиц обвалы,
Чтоб дьявол-лесоруб
повыщербил топор
О дебри из костей и
о могильный бор,
Несчитанный, никем
не проходимый…
А дальше:
Чернигов с Курском
Бык из стали
Вас забодал в чуму и оспу,
И не сиренью — кисти
в роспуск, —
А лунным черепом в окно
Глядится ночь давным-давно.
И там же:
Вы умерли; святые грады,
Без фимиама и лампады
До нестареющих пролетий.
Плачь, русcкая земля, на свете
Несчастней нет твоих сынов.
И адамантовый засов
У врат лечебницы небесной
Для них задвинут в срок
безвестный…
Я считаю, что политика индустриализации разрушает основу и красоту русской народной жизни, причем это разрушение сопровождается страданиями и гибелью миллионов русских людей. Это я выразил в своей “Песне Гамаюна”, в которой говорю, что
И в светлой Саровской пустыне
Скрипят подземные рули!
И дальше:
Нам вести душу обожгли,
Что больше нет родной земли,
Что зыбь Арала в мертвой тине,
Замолк Грицько на Украине,
И Север — лебедь ледяной —
Истек бездомною волной,
Оповещая корабли,
Что больше нет родной земли.
Более отчетливо и конкретно я выразил эту мысль в стихотворении о Беломорско-Балтийском канале, в котором я говорю:
То Беломорский смерть-канал,
Его Акимушка копал,
С Ветлуги Пров да тетка Фекла.
Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей
И слезы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи…
А дальше:
Россия! Лучше б в курной саже
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чем крови шлюз и вошьи гати
От Арарата до Поморья.
Окончательно рушит основы и красоту той русской народной жизни, певцом которой я был, проводимая Коммунистической партией коллективизация. Я воспринимаю коллективизацию с мистическим ужасом, как бесовское наваждение. Такое восприятие выражено в стихотворении, в котором я говорю:
Скрипит иудина осина
И плещет вороном зобатым,
Доволен лакомством богатым,
О ржавый череп чистя нос,
Он трубит в темь: колхоз,
Колхоз
И подвязав воловий хвост,
На верезг мерзостной свирели
Повылез черт из адской щели, —
Он весь мозоль, парха и гной,
В багровом саване, змеей
По смрадным бедрам опоясан…
Мой взгляд на коллективизацию, как на процесс, разрушающий русскую деревню и гибельный для русского народа, я выразил в своей поэме “Погорельщина”, в которой картины людоедства я заканчиваю следующими стихами:
Так погибал Великий Сиг,
Заставкою из древних книг,
Где Стратилатом на коне,
Душа России, вся в огне,
Летит по граду, чьи врата
Под знаком чаши и креста.
Вопрос: Кому вы читали и кому давали на прочтение цитируемые здесь ваши произведения?
Ответ: Поэму “Погорельщина” я читал главным образом литераторам, артистам, художникам. Обычно это бывало на квартирах моих знакомых, в кругу приглашенных ими гостей. Так, читал я “Погорельщину” у Софьи Андреевны Толстой, у писателя Сергея Клычкова, у писателя Всеволода Иванова, у писательницы Елены Тагер, группе писателей, отдыхавших в Сочи, у художника Нестерова и в некоторых других местах, которые сейчас вспомнить не могу. Остальные процитированные здесь стихи незаконченные. В процессе работы над ними я зачитывал отдельные места – в том числе и стихи о Беломорском канале – проживающему со мной в одной комнате поэту Пулину. Некоторые незаконченные мои стихи взял у меня в мое отсутствие поэт Павел Васильев. Полагаю, что “Песня Гамаюна” была в их числе”.
Еще через пять дней, 20 февраля, обвинительное заключение было готово. Клюев обвинялся в преступлениях, предусмотренных статьей 58-10, “в составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений. В предъявленном ему обвинении сознался…”
Полагая, что приведенные Клюевым показания, виновным его подтверждают, Шиваров постановил: “Считать следствие по делу законченным и передать его на рассмотрение Особого Совещания при Коллегии ОГПУ”. “Согласен”, – наложил резолюцию помощник начальника СПО ОГПУ Горб. “Утверждаю” – начальник СПО ОГПУ Г. Молчанов.
На заседании Коллегии ОГПУ 5 марта Клюев шел по счету восемнадцатым.
“Постановили: …заключить в иcправтрудлагерь сроком на 5 лет с заменой высылкой в г. Колпашев (Западная Сибирь) на тот же срок. Дело сдать в архив”.
Но Особому Совещанию пришлось заниматься Клюевым еще раз, когда вскоре, видимо, благодаря ходатайствам С. А. Клычкова, А. М. Горького и Н. А. Обуховой удалось добиться смягчения его участи.
17 ноября 1934 года: “Постановили: Клюеву… разрешить отбывать оставшийся срок наказания в г. Томске”.
Уже из ссылки Клюев пишет ближайшему другу Сергею Клычкову: “Я сгорел на своей “Погорельщине”, как некогда сгорел мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей или неволей связует две эпохи: озаренную смолистыми кострами и запалами самосожжений эпоху царя Федора Алексеевича и нашу, такую юную и потому многого не знающую. Я сослан в Нарым, в поселок Колпашев на верную и мучительную смерть… Четыре месяца тюрьмы и этапов, только по отрывному календарю скоро проходящих и легких, обглодали меня до костей… Вспомни обо мне в этот час – о несчастном, бездомном старике поэте… Небо в лохмотьях, косые, налетающие с тысячеверстных болот дожди, немолчный ветер – это зовется здесь летом, затем свирепая пятидесятиградусная зима, а я голый, даже без шапки, в чужих штанах, потому что все мое выкрали в общей камере шалманы. Подумай, родной, как помочь моей музе, которой зверски выколоты провидящие очи?! Куда идти? Что делать?.. Бормочу с тобой, как со своим сердцем. Больше некому… Прощайте, простите! Ближние и дальние. Мерзлый нарымский торфяник, куда стащат безгробное тело мое, должен умирить и врагов моих, ибо живому человеческому существу большей боли и поругания нельзя ни убавить, ни прибавить. Прости! Целую тебя горячо в сердце твое…”
Один из лучших поэтов России брошен в далекую ссылку – в нищету, бездомность, одиночество, унижение – помирать. А в это время в Москве с большой помпой проходит Первый съезд советских писателей. И мало кто из делегатов вспоминает о Клюеве, все они на этом торжестве приветствуют светлое настоящее и еще более светлое будущее, в котором многие из них скоро пойдут вслед за Клюевым той же скорбной дорогой на эшафот.
Дальнейшая судьба Николая Клюева долгое время была окутана легендами и домыслами, и лишь недавно стали известны ее подробности.
В Томске тяжело больного, доведенного до отчаяния поэта снова арестовали, заключили в тюрьму и расстреляли по постановлению “тройки”, как указано в документах, “22-25(?) октября 1937 года”. Где он похоронен, неизвестно.
Реабилитирован Клюев полностью только в 1988 году.
К следственному делу Клюева как улика, как вещественное доказательство преступления приложены стихи. Оформлены они так: “Разруха”. Цикл неопубликованных стихов. (Приложение к протоколу допроса от 15 февраля 1934 г.)”.
Несколько слов об этих стихах.
Поэзия Клюева трудна для восприятия: нашa беда, что родной язык нынче обеднел так же, как наша природа, и мы не только не владеем прежним богатством, но и позабыли его. Стих Клюева труден нам по причине его редкостного многозвучия, многоцветия, многомыслия, – будто вырыли из земли кованый сундук, распахнули – а там груда сокровищ, известных лишь по сказкам.
“Аввакумом XX века”, “вестником Китеж-града” называли Клюева. Но все эти характеристики обращены в прошлое, а из найденных стихов встает поэт жгучесовременный и необходимый нам сегодня, более того, поэт, которого нам еще предстоит услышать и понять. Вопреки всем своим хулителям, клеветникам и могильщикам он оказался не позади, а впереди времени.
Слово Николая Клюева не только плач по уходящей России, но и грозное предсказание. Рисуя, как на иконах, огненными мазками свой Апокалипсис, картины ада, проклиная от имени гибнущего крестьянства Сталина-антихриста, он в то же время будто смотрит в сегодняшний день, даже оторопь берет: тут и “зыбь Арала в мертвой тине”, и “Волга синяя мелеет”, и даже черные вести несущий “скакун из Карабаха”…
Слово Клюева – вещее, оно хранит живые корни древнерусской мистики, тайноведения. Это не стилизация под народ (такой мы уже наслушались!), а подлинный эпос, и Клюев, может быть, последний русский мифотворец.
Поэт, когда-то искренне воспевший Революцию и Ленина, – такого Клюева мы знали. Поэт, который проклял Революцию, когда ее знамя захватили бесы, – такого Клюева мы узнаем сегодня. Но и это не весь Клюев.
Он слышал “звон березовой почки, когда она просыпается от зимнего сна”, “скрип подземных рулей”. Он страстно хотел найти путь в “Белую Индию”, рай на земле… Утопия это или высшая правда?
Не будем чересчур пугаться его пророчеств: послание Николая Клюева, дошедшее до нас из темных недр Лубянки, – не только грозное предостережение, но и в не меньшей степени призыв к возрождению и укреплению духа.
Завещанием звучит сегодня слово поэта: “Не железом, а красотой купится русская радость”.
