Опубликовано: журнал “Сенатор”,
Тесно сплелись судьбы русского и болгарского народов. Общие славянские корни, общая история, наполненная страницами славы и побед, общая вера. Помню удивительное отношение болгар к нам, русским, – ласковые, добрые улыбки, сияющие глаза. Одним словом – братушки… Вспоминаю многочисленные памятники русским и советским воинам, неизбывность искреннего почитания и благодарности. Сохранилось ли все это сейчас? В наше странное, непонятное время, обрывающее сокровенные связи между людьми, отдаляющее друг от друга даже родных, не говоря уже о народах разных стран…
Солнечное снежное утро. Минуя людскую сутолоку, ларьки, шум перекрестков, спешу от метро «Таганская» к Болгарскому подворью. Острый морозный воздух, скрипит снег под ногами, дыхание превращается в летучее белое облачко. И вот неожиданно, как чудо, – золото и голубизна куполов, ажурные кресты, сияющие на солнце, – церковь Успения Пресвятой Богородицы, подворье Болгарской Православной Церкви.
На внешней стороне храма – икона Богоматери Троеручицы, около которой останавливаются, несмотря на жестокий холод, прохожие. «Место бойкое, – как скажет после чтец Александр, – идут люди на работу и с работы – вот и заходят». Действительно, словно магнитом притягивает к себе эта небольшая, нарядная церковка. Какое-то удивительное ощущение покоя и радости под её сводами. Может, оттого, что во времена разорения других храмов этот остался нетронутым, счастливо сохранив свой особый дух сердечности и уюта. А может быть, связь этой маленькой московской церкви с далёкой Болгарией объясняет то тепло, которое здесь охватывает душу…
Вот уже более 400 лет прошло с тех пор, как появилась на московской земле деревянная церковь Успения Богородицы. Это был приходской храм жителей Гончарной слободы, отсюда и название церкви – «в Гончарах». Как память о тех давних временах и по сей день несколько переулков, отходящих от неё, носят названия Гончарных. А нынешняя каменная церковь возведена в 1654 году. Первая запись о ней обнаружена в «Строельной книге церковных земель 1657 года»: «Под церковью земли и кладбища вдоль 15 сажень с четью,.. и то кладбище тесно, порозжих мест нет; а в писцовых книгах… тое церкви и церковной земли не написано. Да подле кладбища дворы: попа Якова Кузмина вдоль 8 сажень, двор пономарский Ивашки Михайлова, двор пуст просвирницы Акиньицы Самойловы дочери… Да подле проезжей большой улицы четыре лавки, и стоят те лавки задами к церкви и кладбищу, а владеют теми лавками Гончарной слободы тяглецы… И по Государеву указу к церкви Успения пречистыя Богородицы к старому кладбищу взято вновь под кладбище пономарское место…; и впредь тем землям быть в новом кладбище бесповоротно… И по Государеву указу старое кладбище огорожено заборами наглухо…»
Пытаюсь, преодолев столетия, мысленно увидеть это место и понимаю, как это трудно: столько исторических вихрей пронеслось, столько событий, судеб, имен…. И сейчас церковь, окруженная со всех сторон безликими, серыми громадами зданий, – словно островок прежней далекой эпохи.
А время шло, испытывая Москву пожарами, эпидемиями. Большой московский пожар 29 мая 1737 года, вероятно, не причинил вреда храму, так как священник сообщал в донесении, что «погоревших в слободе не было».
Огромной бедой стала для Москвы Отечественная война 1812 года. Но и тогда будто какой-то невидимый покров хранил церковь от грабежа и разрушения. После отступления французов священник Петр Иаковлев сообщает Преосвященнейшему Августину, епископу Дмитровскому, викарию Московскому: «При означенной нашей Успенской церкви в приделе во имя Святителя Тихона Амафунтского по выходе неприятеля святой престол найден непоколебим,.. святаго Антиминса не найдено. Прочее же, к священнодействию нужное, как то: священные сосуды, святые кресты и иконы, священнические одежды и книги, все имеется».
Но не всегда судьба этого храма была безоблачной, наступали и трудные времена. В конце 1812 года погорели все 11 дворов в приходе церкви. По сведениям И.Токмакова, в церкви Успения «остались дьячок да пономарь. Священник не находился». С октября 1813 года церковь приписана к храму Косьмы и Дамиана в Старой Кузнецкой, а с 25 января 1815 года к Успенской церкви был определен священник Даниил Алексеевич Соловьев, и вновь она стала самостоятельной.
Год за годом менялся внешний облик храма, его интерьер. Что-то перестраивалось, что-то оставалось неизменным. К концу XIX века в церкви были многие святыни: ковчег со святыми мощами Иоанна Дамаскина, Сергия Радонежского, Макария Калязинского, иконы старинного письма Богоматери Троеручицы, Николая Чудотворца, Тихона Амафунтского, Богоматери Тихвинской…
Более четырех столетий стоит на земле московской эта церковь, из глубины веков донося до нас чистую красоту православной веры. Так вот, оказывается, откуда это не покидающее, какое-то детское чувство надежности и защиты и вера в то, что были, есть и будут всегда эти стены, купола, иконы. Будут приходить люди, совершаться службы, огоньки свечей будут оживлять своим трепетным мерцанием святые лики.
Медленно перехожу от иконы к иконе, вглядываясь в старинные изображения Спасителя, Богоматери, апостолов, святителей, пророков. На самом видном месте – западной грани восточного столпа трапезной – наиболее почитаемая храмовая икона Богоматери Троеручицы, трогательно украшенная нательными крестиками, драгоценностями, цветами. Подлинник иконы был принесен в Лавру преподобного Саввы Иоанном Дамаскиным в VIII веке, список иконы из Лавры попал в Сербию; в 1198 году перенесен оттуда на гору Афон, в Хилендарский монастырь, а в 1661 году попал в Россию, в Белобережскую пустынь Орловской епархии. В 1663 году его прислали в Новый Иерусалим близ Москвы, а после Троеручица появляется и в московских храмах.
Но почему Троеручица? Об этом поведала древняя история из Жития Святых. Сириянин Иоанн Дамаскин, выступавший в защиту икон, сильно поражал, и письменно и устно, иконоборческую ересь. За свою ревность в этом святом деле он был оклеветан Львом Исаврянином перед эмиром Дамаска, где святой Иоанн занимал высокую должность. Интригами, с помощью подложного письма, его обвинили в тайном предательском замысле. Эмир, не разобрав дела и поверив клевете, велел отсечь у Иоанна правую руку, будто бы писавшую Льву изменнические письма. Коварство осуществилось, и отсеченная рука на страх всем была вывешена на торжище. Когда же утих гнев князя Дамасского, святой Иоанн просил его через своих друзей, чтобы позволено было взять ему вывешенную на позор кисть его усеченной руки. После согласия князя она была возвращена страдальцу.
И вот, с наступлением ночи, затворился Иоанн в молитвеннике и, упав пред иконой Богоматери, горько зарыдал. Горячо стал он просить Матерь Божию исцеления своей руки в защиту православия. Долго и страстно молился Иоанн и, задремав на короткое время, увидел во сне Богородицу. «Вот твоя рука теперь здорова, – сказала Богоматерь Иоанну, – не скорби более!» Очнувшись от сна, святой Иоанн наяву обнаружил чудесную силу, явленную Матерью Божией: отсеченная рука прижилась, приросла, и только тонкий шрам остался. В признание же за это великое чудо заказал Иоанн Дамаскин икону Богоматери, к которой приложено серебряное изображение третьей руки. Так и появилась икона Троеручицы как воплощение всемогущества Божией Матери и горячей благодарности испытавшего это всемогущество на себе.
Мне вспоминается хоровое сочинение русского композитора Сергея Танеева – кантата «Иоанн Дамаскин», полная глубочайшего драматизма, сравнимого разве что с моцартовским Реквиемом. Мощный, колоссальный заряд силы, энергии – на такую музыку мог вдохновить только истинный подвиг, жертвенный огонь которого светит сквозь столетия…
Более пятидесяти лет здесь находилось Болгарское подворье. И снова вопрос – а почему болгарское? Бывший настоятель храма, болгарин отец Борис, раньше представлял в Москве Болгарскую Православную Церковь. Ныне он секретарь Его Святейшества Максима – Патриарха Болгарии и Митрополита Софийского, Председателя Святого синода Болгарских Православных Церквей. Вспоминаю его душевную широту и щедрость, лишний раз убеждаясь в том, что чем сильнее и ярче личность, тем она проще и открытее. Начинался Великий пост, и мы беседовали после утренней воскресной службы, на которой прозвучала его прекрасная проповедь, посвященная неделе Мытаря и Фарисея.
От отца Бориса я узнала о болгарских святых, почитаемых в этом храме: это Чудотворец Иоанн Рильский (IX-X века), святой Климент Охридский (X век), святые Наум, Горазд, Ангеларий, преподобный Паисий Хилендарский, святейший патриарх Эфтимий Тырновский, святой Софроний епископ Врачанский… Имена этих святых, просиявших в болгарской земле, поминаются здесь с возникновения Болгарского подворья, основанного в 1948 году, во времена патриарха Алексия I. На открытии подворья, приуроченном ко дню почитания храмовой иконы Троеручицы, 28 июля по старому стилю, присутствовали представители Болгарской Православной Церкви во главе с тогдашним Экзархом Болгарии Стефаном, одним из лучших, по мнению отца Бориса, ораторов православия…
Здесь, в этом храме, всегда были свои особенности, свои неповторимые черточки, присущие только ему. Глубоко почитались на Болгарском подворье святые Кирилл и Мефодий, болгарские просветители, стоявшие у истоков нашей славянской письменности и культуры. Бывали здесь болгарские митрополиты, часто раздавалась звучная болгарская речь. А в репертуаре церковного хора, славившегося высоким профессионализмом, теплотой, задушевностью, звучали не только русские, но и болгарские песнопения.
Какое огромное, значительное и важное дело совершалось здесь изо дня в день! Видимо, неспроста выстояла эта затейливая, кажущаяся игрушечной церковь, в истории ее, как и во всем, – свой высокий промысл, свое предопределение. И опять вспоминаю, как мечтал отец Борис о восстановлении отданной подворью церкви Святителя Николая на Болвановке, как жаловался на то, в каком плачевном состоянии находился этот прекрасный храм, и тем не менее надеялся, что здесь скоро возобновится служба. Так и случилось: храм восстановлен, отремонтирован, да и как могло быть иначе? Ведь порукой этому – чудесная, почти полутысячелетняя история церкви Успения Пресвятой Богородицы, маленькой непобедимой церкви, озаряющей ярким пламенем христианского православия два великих славянских народа. Как отблеск этого пламени – связь церкви Успения Пресвятой Богородицы и Болгарского подворья, продолжающаяся уже более полувека. И живет в сердце надежда, что разрыв этой связи – временное, преходящее явление. Помню улыбку отца Бориса: «Простые люди не забывают добро. Конечно, тяжело экономически, но наши народы всегда были и будут вместе». Слишком дорогой ценой оплачена наша многовековая дружба, скрепленная кровью, слишком глубоки корни нашего единства.
Бывший настоятель Болгарского подворья отец Гавриил рассказывал, что во время службы в местах захоронения русских воинов в Болгарии ощущалась необыкновенная благодать. Русско-турецкая война окропила болгарскую землю кровью русских солдат. Более ста лет миновало с той поры, но и по сей день поминаются имена русского императора Александра Николаевича и воинов, погибших на поле брани и освободивших Болгарию от турецкого ига.
У меня свое, особое отношение к Болгарии, подарившей мне задушевную подругу, красавицу-болгарку Любку Димитрову из солнечной Варны, жизнь которой оборвалась трагически. Наша переписка была необыкновенной; душевное богатство этой девушки, широта ее интересов, надежды, которые бывают только в юности, – все это было для меня такой радостью! День, когда я получала ее письмо, становился праздником. Мы полюбили друг друга, как сестры, и так мечтали увидеться! Но суждено мне было увидеть лишь могилу Любки со стройными кипарисами да белыми розами – ее любимыми цветами. Поэтому Болгария для меня – это моя печаль и юность, так и не сбывшаяся надежда и свет, оставшийся в сердце навсегда. И теперь, поминая усопших, в ряду имен моих родных пишу имя далекой болгарской сестры, имя, ставшее символом – Любовь.
…Покидаю церковь и медленно иду по улице, угадывая в холодном солнечном воздухе грядущие свет и тепло. А в памяти – проникновенные слова проповеди: «…К правде, к смирению, к любви. Вот зов, первый зов великопостной весны»…
