***
В шуме соснового бора заглох
плач твой серебряный, мальчик мой милый.
Тяжко нести трудовое тягло,
ношу сиротства до черной могилы.
Только во сне или в горьком бреду
к груди пустой приникает тревожно
сморщенный ротик. А мысли бредут
с ветром осенним, за пылью дорожной.
В тину теней, где под палым листом,
вырос, проклятьем чужого обидчика,
холм еле видный, и в гробе простом
дремлет прекрасное мертвое личико.
1921
***
Идти на Смоленский, где за пять полен
лохмотья комфорта выносят на площадь,
где блага последние пряча в поле,
пустые желудки наживой полощут.
Москву по клочкам разнесли на торги.
Чего им жалеть? И о чём вспоминать им?
Вся участь – побольше аршинов и гирь,
Вся радость надежды в поддержанном платье.
Любовь рассучили волокнами льна.
Им стыд не страшней огородных трещоток.
И только лишь я, этим бредом больна,
Свести не решусь запоздалые счёты.
А жизнь, как вершки и аршины в куске,
Кому-то дарилась, рвалась, продавалась,
Ушла на заботу, пришлась по тоске.
И где ж из остатков выгадывать радость!
Умри, моя муза. В гнилой листопад
Мне всё изменило: и дружба, и счастье.
Последняя осень! Иди, выступай,
Ведь строчки, и те уже кровью сочатся.
Он горек, – так горек твой ранний приход.
Но знаю: все дни перелистаны мною,
И я даже памятью этих стихов,
Измены с любимого сердца не смою.
1921
***
Так это старость, это осень?
Твой суд – он верное справедлив.
Как мелкий щебень смял и бросил
Меня любви твоей отлив.
Опять к неведомым пределам
Тебя взманил урочный путь, –
Через растоптанное тело
Легко, – не в первый раз, – шагнуть.
В улыбках новых зреет пышно
Коричневое лето глаз.
А я в натруженное дышло
До дня последнего впряглась.
Но всё, в какой бы край счастливый
Твой жадный след ни убегал,
Я знаю – море в час прилива
К родным приходит берегам.
1923
Железная печь
Это он для нас с тобой отмерил
Как в приюте для старух,
Два угла. О, будь хоть ты мне верен,
Мой железный, чёрный друг.
В щели окон вытянет, как вьюшку,
Страсть мою, твоё тепло.
Не смочить, не затопить подушку,
Сколько б слёз не утекло.
Кто солжёт: кусок горячий неба
В синеве ресниц густых?
Или ты, проверенная небыль
С горьким чадом бересты?
***
О, февраль, поворот на весеннее счастье!
Не оно ль с побуревших полей растеклось?
Будут ветры, и ветки по ветру качаться,
изумрудом текучим пятная стекло.
На жаровне зимы прокопчённые дали
вдруг набухнут, как почки, предвестья грозы,
чтоб сады, закипев, по грозе раскидали
лепестковых дождей белопенную зыбь.
Что ж и мне это горе не выкинуть за дверь,
как лохматые клочья обугленных стуж?
Или глаз своих солнце он спрятал и запер
в слюдяные осколки капели и луж?
Нынче день, словно Моцарт, влюблённый в мелодии,
и февральские слёзы – как брызги весла.
Выходи же навстречу, шумя половодьем,
помоги затопить его страстью, весна!
Будем биться вдвоём, до потери сознанья,
о крутые пороги восторгов и мук.
Это мною у полдня горячего занят,
для любимого, пламень объятий и рук.
1921
