***
Доброй нянькой баюкает маятник
Времени вкрадчивый бег,
Расплескала ковшом из памяти
Последнюю ночь о тебе.
И уже не видеть, не слышать
Белых рук и серебряных строк,
Только рифмы взовьются выше,
Словно птицы за душный порог.
За любовь, за ласки, за улыбки
В переплете радостном греха,
Расплачусь за все свои ошибки
Звонкою монетою стиха.
1920
***
Причаститься бы губ твоих, Анатолий,
Тяжко умирать грешницей.
Со Святыми Дарами «Бесед Застольных»,
Соборуешь ли дни кромешные.
К распятью рук кипарисному
Приложиться в последний раз,
Даже у Елены не видел Парис
Таких голубых глаз.
Янтарём пронизаны ладони
С кончиков пальцев сочится сказ.
В этой жизни, сошедшей со сцены Гольдони,
Рисовал тебя какой Богомаз?
Лёгким облаком дня не поднять.
Не вспугнуть ночь совиными криками.
Ну, кто же сумеет забыть меня,
Любившую тебя, Великого?
Только бы губ твоих причаститься, Анатолий,
Страшно умереть грешнице
Со святыми дарами «Бесед Застольных»
Соборуешь ли дни кромешные.
(1921 год)
***
Осушить бы всю жизнь, Анатолий,
За здоровье твое, как бокал.
Помню душные дни не за то ли,
Что взлетели они, словно сокол.
Так звенели Москва, Богословский
Обугленный вечер, вчера еще…
Сегодня перила скользкие –
Последняя соломинка утопающего.
Ветер, закружившийся на воле,
Натянул, как струны, провода.
Вспоминать ли ласковую наволоку
В деревянных душных поездах?
Только дни навсегда потеряны,
Словно скошены травы ресниц,
Наверное, так дерево
Роняет последний лист.
(1921 год)
***
Благослови меня, Анатолий,
Отречения душен путь,
Словно стихи, зачитанные в «Стойле»
Знаю руки твои наизусть.
Всё забыла и лето, и осень,
Твои губы отрадней весны.
Лёгкий ветер далеко уносит,
Пыль золотую ресниц.
Так томилась зелёными иглами
Звон сосновый шумел в ушах,
Но твоими глазами выглянул
Молчаливый, серебряный шар.
Так прижался ветер к полям,
Так волнует старческой проседью,
Только губы твои опалят,
Словно солнце, леса и площади.
(1921 год)
***
Памятью стонут голуби,
Солнцем насыщен воздух,
Белая книга – «Голубень».
Брошенный вызов звёздам.
Даль, как старушка сгорбилась,
Гаснут заката линии.
Маленький, чёрный гробик,
Золотой мавзолей Магдалине.
Уехали. Белые афиши
Блёкнут, как старые женщины,
Сумрак, истерзанный нищий,
Ползёт из телесной трещины.
Осел
Летали рыбы, лес гудел,
Увили фиги терн,
И встала красная луна,
Когда я был рожден.
Ужасный вид и гадкий крик,
И уши — крыльев взмах,
Брожу я — дьяволу двойник,
На четырех ногах.
Презренный пасынок земли,
Так начертал мне рок,
Бичуйте, смейтесь, я немой,
И Тайну я сберег.
Безумец! Я имел свой час,
И лучший час был мой.
Я шел по пальмовым ветвям,
Прославленный толпой.
Смерть полковника
В пуще леса стрелковая рота
Ветхий дом лесника охраняет;
Стерегут часовые ворота,
А полковник в избе умирает.
Из деревни крестьяне сбежались, —
Видно, он окружен был любовью,
Если люди простые, печалясь,
Робко спрашивают о здоровье.
Отдал он приказанье солдату,
Чтоб седлал тот коня вороного
И привел бы коня к нему в хату —
Напоследок увидеться снова.
Приказал дать палаш боевой он,
Точно в битву спешил снарядиться;
Как Чарнецкий, хотел славный воин,
Умирая, с оружьем проститься.
А как вывели лошадь из хаты,
Ксендз с дарами святыми явился;
Побледнели от горя солдаты,
А народ у порога молился.
Даже те ветераны Костюшки,
Что не раз уже кровь проливали,
Слез не зная, — у этой избушки,
Точно малые дети, рыдали.
Зазвонили в часовне с рассветом,
И ушли незаметно солдаты:
Были русские в округе этом.
Шел народ к телу воина в хату.
Он лежит на топчане дощатом —
И седло под его головою,
Сбоку сабля, ружье боевое.
Но хоть вождь был суровым солдатом,
Красоте его можно дивиться:
Нежный стан! — да ведь это девица!
Героиня в полковничьем платье,
Вождь повстанцев — Эмилия Плятер!
Призрак
‘Кто там?’ — ‘Я, что прекраснее
Всех воскреснувших снов,
От зловещих корней терновника
Пришла под твой кров’.
‘Чей голос?’ — ‘Мой, он когда-то
С пением птичьим был схож,
Эхо купалось в ручье, —
Верь, это не ложь!’
‘Сумрачен час’. — ‘И холоден’. —
‘Грустен мой дом’. — ‘А мой?’ —
‘Губы и руки увяли в тоске…’ —
‘И мои окутаны тьмой’.
Тихо поблескивает на крыльце
Звездный огонь с высот.
Ощупью и с надеждой рука
Шарит замок ворот.
Выглянул лик. Ночь напролет
Он сквозь мутный хаос мерцал,
Только страшная грусть была на нем,
Сладкий обман пропал.
