ШАНХАЙСКОЕ ЗАХОЛУСТЬЕ
Я прошла, озираясь, по улице:
Ряд лавчонок и грязных домов
Пожелтевших и серых сутулятся
И толпятся у темных углов.
Китайчата босые раскосые
Копошатся у лужи с водой,
А за ящиком грязным с отбросами
Спит, раскинувшись, нищий больной.
Китаянки столпились у лавочки –
Оживленный ведут разговор,
Вместо ног у них тонкие палочки,
И в прческах прилизан пробор.
За прилавком купцы полуголые
Бесконечно играют в маджан, —
И у входа в харчевку грошовую
Цедят пиво в немытый стакан.
Окна рваной бумагой заклеены,
И лохмотья торчат из дверей.
Я пройду, озираясь рассеянно, —
Сквозь толпу, пробираясь скорей.
Пробирается к носу настойчивый
Запах масла, жаровен, бобов.
На прилавке за стенкой решетчатой
Позолота китайских богов.
Боги смотрят на шумную улицу
И на игры раскосых ребят,
На дома, что окошками хмурятся,
Смотрят боги и вечно молчат.
У китайца, насквозь прокопченного,
Что лениво следит за толпой,
Истукана куплю золоченого
И пойду, направляясь домой.
В своей комнате. где перемешаны
Книги, кипы бумаг и стихи,
Я поставлю божка безутешного
На столе, где пролиты духи.
Только Будда невольно нахмурится:
Моя комната будет скучна –
Без шанхайской запущенной улицы,
Без узорной решетки окна.
«Люблю лежать в траве примятой…»
Люблю лежать в траве примятой:
На солнце плавится тоска.
Когда по зареву заката
Плывут, алея, облака.
И облачные силуэты
Скользят в лазурной вышине,
И, словно заревом согреты,
Подтаивают на огне.
Знакомых городов строенья
Встают громадами вдали
И их багровое горенье,
Как отражение земли.
Я вижу, — облачная лава,
От легких взлетов ветерка,
Дает изгнаннице усталой
Мираж родного городка.
Капризный и неверный случай
Виденье яркое дарит.
А ветер развивает тучи
И треплет отблески зари.
Я облакам кричу: «Верните ж!
Воздушный город мой родной!»
Но мой недостижимый Китеж
Дрожит и тает надо мной.
«Лучше пути победного…»
Лучше пути победного,
Краше мечты о рае,
Только одно я ведаю,
Только одно я знаю.
Это сказать за сильными:
«Вместе на крест восходим мы», —
Это гореть светильником
Перед иконой Родины.
«Дни мои в изгнании сделались привычкою…»
Дни мои в изгнании сделались привычкою,
Гордое терпение ставлю, как пароль.
Маленькая девочка с русою косичкою
Принесла мне, крохотка, сдавленную боль.
Рассказала девочке сказку позабытую,
Сказку нашу русскую, где снега да лес…
Было удивление в ротике открытом,
Словно рассказала я чудо из чудес.
И спросила девочка: «Это что — Россия?
Город вроде нашего или так — село?»
Не могла я выслушать те слова простые,
Горькое отчаянье душу замело.
Вырастешь ты, девочка, не увидев Родины,
И не зная, крохотка, где страна твоя.
Часто мимо маленьких, взрослые, проходим мы,
Забывая души их средь заботы дня.
Буря революции, наши будни узкие…
Многое потеряно… многое ушло…
Вырастут в изгнании, вырастут нерусскими,
Думая, что Родина город иль село.
Дума неотвязная на душе израненной:
Как бы в сердце детское Родину вложить.
С детскою молитвою русского изгнания
Будет нам отраднее на чужбине жить.
«В ветки игольчатой туи…»
В ветки игольчатой туи
Бросила блестками нить,
Чтобы мечту золотую
В памяти вновь пережить.
Господи! Чем успокою
Грустную душу свою?
Разве над светлой страною
«Вечную память» спою!
Нет! — ослепительней, лучше
В годы изгнанья мечты,
Снова в напевы созвучий
Вкралось: «Любимая — Ты».
И, негодуя и плача.
Светлой надеждой горя,
Я повторяю иначе
Зимний напев тропаря.
Строгий, торжественный, ясный
Рвется знакомый мотив.
Прожили мы не напрасно,
Родине жизнь посвятив.
Знаю, мечту золотую
В жизни печальной дождусь,
Около маленькой туи
Елке зеленой молюсь:
Снова надеждой крылатой
Вера взовьется к весне.
Чисты молитвы и святы
О непогибшей стране.
ВСАДНИК
По стране, ураганом примятой,
Распластались деревни вдали.
Обливаются кровью заката
Пожелтелых полей конопли.
Всадник низко склонился на гриву,
Опустил из руки повода.
Среди этих тропинок пугливых
Трудно правильный путь угадать.
Шепчет в чуткое конское ухо:
«Посмотри, опустели поля.
Много лет от резни и засухи
Почернела родная земля.
Верный спутник, до Волги далекой
Доберемся голодной тропой.
Слышишь, в небе разносится клекот
Хищный коршун кружит надо мной.
Ждет, когда обессилев в скитаньи
Упаду мертвым телом в песок.
Только сила и смелость за нами,
Но я верю — поможет нам Бог».
Там, за синим прекрасным Уралом,
Притаилось родное село…
Небо темно-багровое стало,
Словно судоргой тучи свело.
Скачет конь, и червонным закатом
Вся страна утонула в крови…
Неотступною смертью крылатой
Хищный коршун над ними парит.
ДАЙРЕН И… ВОЛГА
Солнце в вуали, будто девица
Вечером на рандеву.
Бисером снежным утро стремится
Водную вышить канву.
Бросили якорь. В дымке тумана
Издали виден Дайрен.
Сказочным замком рисуются странно
Башни дайреновских стен.
Море сегодня пестрит парусами
Джонок, медлительных барж.
Чайки, ныряя, летят над волнами…
Море! Я вечно твой паж.
Я влюблена в тебя, море, надолго,
Пленница зыби твоей.
Ты мне напомнило дальнюю Волгу,
Волгу — царицу полей.
Море! Ты царствуешь в вечном просторе,
В водном покое дворца.
Не утаю от тебя свое горе
И не закрою лица.
Волны твои — боевые дружины,
Верная стража царя.
Я тебе горе изгнанника кину
В сумерки этого дня.
Я расскажу тебе странные были
Жуткой Великой страны,
Были страшнее, чем мне говорили
Плески зеленой волны.
ГОМОН ВЕСНЫ
Знаешь, сейчас бы в широкое поле
Слушать, как ширится гомон весны,
Слушать, как ветер — весел и волен,
Шепчет подснежников сны.
Знаешь, сейчас бы к проснувшейся Волге:
Льдины бегущие взором догнать.
Слишком изгнание тянется долго,
Слишком устали мы ждать.
Знаешь, сейчас бы в сосновые боры:
Хвоя зеленая пахнет весной.
Родина милая! Скоро ли, скоро ли
Светлая встреча с Тобой!
Сгрудились здания. Вечно нахмуренный
В душу мне смотрит гранит,
В сердце изгнанника, горем прокуренном,
Гомон весенний молчит.
ПОТЕРЯННЫЙ ЗВОН
Затеряла я ценность великую,
И сыскать много лет не могу,
Все брожу и без умолку кликаю
На холодном чужом берегу.
Среди шума столичного города
Заблудилась, как в темном лесу.
Между теми, кем счастье распродано,
Я счастливую ношу несу.
Растерялась я в будничной сутолке
Незнакомых презрительных снов.
И звучат неизбывною скукою
Перепевы фабричных гудков.
Ах, поймите вы думу печальную,
Что давно я на сердце таю…
Потеряла я звоны пасхальные —
Одинокую радость свою.
КИСТЬ И ПЕРО
И я заблудился среди бездорожия
В смятеньи неясных угроз.
Зачем не родился беспечным художником —
Творцом неожиданных грез.
Пусть краски палитры разбросаны пятнами,
Пусть кисти свалялись в комок…
Но странник лазури казался понятнее,
Чем рыцарь разрозненных строк.
Я мог бы бродить замолчавшею улицей,
И в радостном вздохе весны
Заметить, как ласково смотрят и хмурятся
Мои разноцветные сны…
Пить пьяную влагу стакан за стаканами,
И в профиле крашеных лиц
Найти — не найдённую проблеском пьяного
Одну из своих небылиц.
Нестрогая дума с печалью неясною
Бросала б штрихами пастель…
В натурщицы взял бы я вечно прекрасную
Раскрашенных дней карусель.
И в женщине каждой шаблонно-подкрашенной
Искал бы следы красоты,
И с серыми буднями скучными нашими
Я не был бы больше «на ты».
Но кисть — это яркий мазок в повседневности
Из мира нездешних тонов.
Перо — это горечь тоскливой безгневности
От склепа схороненных слов.
ТЕБЕ
Я белой девушкой вошла за твой порог
На светлые широкие ступени.
Незримой ласкою далекий Бог
Коснулся нас Своим благословеньем.
И в куполе церковном, в синеве
Две вспыхнули звезды и заблестели вместе,
И было радостно тогда и жутко мне,
Твоей застенчивой и глупенькой невесте.
Не знали мы тогда своих дорог,
Какие нам Великий Рок укажет.
Я белой девушкой вошла за твой порог, —
Дрожали трепетно цветы от флердоранжа.
И год прошел, стирая след у дней,
Вплетая в жизнь мечты и неудачи.
И каждый день был лучше и ясней,
А это много… очень много значит.
Вся наша жизнь такой неровный слог
Поэмы сказочной о счастье и печали…
Я белой девушкой вошла за твой порог,
А в тюле радостно листы цветов дрожали.
Сегодня год… И снова я стою
У двери в наш чертог нездешних откровений,
Я снова душу приношу свою
На те же светлые, широкие ступени.
И, как тогда, прекрасен твой чертог,
И жутко мне, как и тогда, немного.
Я белой девушкой вошла за твой порог,
Я белой женщиной пройду твою дорогу.
ЛЮБОВЬ КОРОЛЯ
А за окнам шелестят тополя…
А. Ахматова
Беспокойно деревья склоняют
Ко мне пальцы безлиственных рук.
Я тебя, мой король, понимаю, —
Я тебя понимаю, мой друг.
Душу манит глубокий, глубокий,
Словно омут, таинственный взор.
Омут краше, чем светлые стекла
Безмятежных зеленых озер.
Короли любят шум охоты,
Турий рог и оленьи следы.
В твою душу неведомый кто-то
Бросил блеск королевской звезды.
И поверь, что лесной пейзанке
Не затмить простотой любви
Твою вечную грусть о странном
И кочевья души твои.
Пусть у хижины за горою
Ты отбросил повод коня.
Ночь промчится твоей стрелою
И погаснет в отблеске дня.
Конь соскучится по золотому
Вкусно пахнущему зерну.
И тебя, навсегда родного,
Я у хижины обниму.
Цок подков будет глуше, глуше,
Ты уедешь к другой, король.
Турий рог на лесной опушке
Протрубит неземную боль.
Не забьется сердце в испуге,
Перескажет память звеня,
Как у бедной моей лачуги
Ты отбросил повод коня.
ДАЛЕКОМУ ДРУГУ
Марианне Колосовой
Я память дней тихонько отодвину,
Хотя тех дней разлуке не вернуть…
Ты где-то там на клавишах машинки
Отстукиваешь будничную муть.
Я в сутолке размеренной фабричной
Записываю цифры и часы.
Разлука занавескою привычной
Между тобой и мной назойливо висит.
И нет ночей, когда врывались строфы,
Вливая веру в призрачный успех.
И на пути писательской Голгофы
Мы не расставили знакомых вех.
Пишу-письмо и чувствую, что трудно
Сказать о том, что неотрывно жжет:
Твой строгий стих чеканно-изумрудный,
Мой юный и надломленный полет.
Мне жалко нашу хмурую каморку
Наш сломанный диван, наш старый табурет,
Мне жалко смех твой сдавленный и горький
И свечки тусклый распыленный свет.
Пусть только в снах я прошлое придвину:
Зашла бы я в ту комнату опять,
Чтоб клавиши у пишущей машинки
Тайком от всех тихонько целовать.
Там сторожит тебя Великая Идея,
Меня любовь и счастье стерегут.
И наша встреча победить не смеет,
Хотя бы встреча нескольких минут.
Сентиментальная, как в повестях старинных,
Разлука темным пологом висит.
Ты буднями стучишь на клавишах машинки,
А я записываю цифры и часы.
ПЕКИН
Высокая белая лестница к башне,
В кумирню великих богов.
Я яркими красками пестро раскрашу
Узорную сказку стихов.
Резные колонны. На лесенке вышит
Резцами столетний дракон.
И Будда под яркой узорною крышей
Глядит на изгибы колонн.
Глаза золотые на солнце мерцают,
Глаза его смотрят в упор.
Забытую мудрость большого Китая
Замкнул в себе пристальный взор.
Когда-то входили сюда богдыханы
Склонялись в молитве пред ним…
И падал безумец к ногам бездыханный,
Сраженный безумьем своим.
Когда-то по этим холодным ступеням
Молиться ходил Чингисхан,
Для нас он остался далекою тенью,
Властитель исчезнувших стран.
Ему здесь мерещились дальние сопки
Богатой славянской земли,
Победу просил он смиренно и робко,
А дни беспощадные шли.
Погиб он в далеком, спокойном просторе,
Курган его сон сторожит,
А Будда — свидетель победы и горя
Все так же спокойно молчит.
Узорная башня. На мраморе сложен
Видением сказочным храм.
Никто его мирный покой не встревожит,
Он верен прошедшим векам.
Все так же он будет смотреть на столетья.
У Будды молчанье в глазах —
Блестят они золотом в призрачном свете,
Они не тускнеют в слезах.
Забытая сказка большого Китая,
Ушедшая мудрость веков…
В кровавом столетьи мы сказок не знаем,
И нет у нас сказочных снов.
