***
Темным утром под лагерной аркой,
Так заливист овчарочий лай…
В унисон и конвой, и овчарки,
Все кричат нам: “Быстрее! Давай!”.
Темной ночью, в удушье барака,
Как прерывист подавленный стон…
Нет, не всякий здесь спит… Зато всякий
Видит свой изнурительный сон.
И в бессонном полуночном бденье,
Не надеясь увидеть рассвет,
Я вдруг чувствую злое сомненье:
Был ли мальчик-то? Может, и нет?
Вправду ль высились книги на полках?
Расцветал ли кувшинками пруд?
Из-под пальцев ребяческих тонких
Выбегал ли наивный этюд?
Вправду ль были высокие речи –
Дерзновенья и глупости сплав?
Загорался ли мартовский вечер?
Или он догорел, отпылав?
Может быть, так и было от века –
Зона, вахта, овчарочий лай?
Может, так вот всегда человеку
И кричали: “Быстрее! Давай!”?
Для всего, для всего слишком поздно.
Даже поздно мечтать о тебе…
Лишь безгрешные теплятся звезды,
Непричастные к нашей судьбе…
Совхоз “Эльген”, Центральная зона, 7-й барак.
***
Все по святым инквизиторским правилам:
Голые ноги на камне под инеем…
Я обвиняюсь в сношениях с дьяволом?
Или в борьбе с генеральною линией?
Тысячелетья, смыкаясь, сплавляются
В этом застенке, отделанном заново.
Может быть, рядом со мной задыхается
В смертной истоме княжна Тараканова?
Может быть, завтра из двери вдруг выглянет,
Сунув мне кружку с водою заржавленной,
Тот, кто когда-то пытал Уленшпигеля,
Или сам Борджа, с бокалом отравленным…
Все это гораздо, гораздо возможнее,
Чем вдруг поверить в этом подвалище
Будто бы там, за стеною острожною,
Люди зовут человека товарищем…
И будто бы в небе, скользя меж туманами,
Звезды несутся, сплетясь хороводами,
Будто бы запахи веют медвяные
Над опочившими сонными водами…
***
Каждый шорох,
Шепот,
Шаг
Жгут, как порох,
И глушат…
Словно пряжа,
Рвется тишь…
Сердце?
Стража?
Или мышь?
Как мембрана,
Вся душа.
Саднит раной
Каждый шаг.
Мо-ло-точ-ки
Бьют в висках…
Нет отсрочки —
Ночь близка.
Ночь, как вата,
Душный ком.
Все утраты
Здесь, рядком.
Как поверить?
Что не ложь?
Каждый шелест
Словно нож.
Звук вдруг смялся,
Как в бреду.
Кто остался?
Что найду?
…………
Ночь все шире,
Злее сны…
Сколько ж в мире
Ти-ши-ны?
***
Не грезы Эдгара По.
Слышу, как в шаге последнем
Замер солдатский сапог.
В пьяном шакальем азарте.
Как они злы, как низки…
Вот он – подземный карцер!
Камень. Мороз. Ни зги!
Вряд ли сам ад окаянней —
Пить, так уж, видно, до дна…
Счастье, что в этих скитаньях
Все-таки я не одна.
Камень взамен подушки,
Но про ночной Гурзуф
Мне напевает Пушкин,
Где-то в углу прикорнув.
И для солдат незримо
Вдруг перешел порог
Рыцарь неповторимый,
Друг – Александр Блок.
Если немного устану —
В склепе несладко живьем —
Вспомним про песнь Гаэтана,
Радость-страданье споем.
Вместе не так безнадежно
Самое гиблое дно.
Сердцу закон непреложный:
Радость-страданье – одно.
Пусть же беснуется, воя,
Вся вурдалачья рать!
Есть у меня вот такое,
Что вы не в силах отнять!
Воскликнем, надеждой палимы,
И голос сорвется, слабея:
На будущий – в Ерусалиме!
Осушим их, чокнувшись прежде.
Ты смыслишь что-либо в винах?
Нет слаще вина надежды!
Питаясь перловкой, не манной,
Мы все ж, как седые евреи,
В свой край верим обетованный.
Замучены, нищи, гонимы.
Все ж скажем в ночь Нового года:
На будущий – в Ерусалиме!
…Чтоб горечь, осев у глаз,
Как плесень на дне колодца,
Не раз учила бы нас
Мечтать, пламенеть, бороться.
Чтоб в этих сырых стенах,
Где нам обломали крылья,
Не свыклись мы, постонав,
С инерцией бессилья.
Чтоб в дебрях тюремных лет,
Сквозь весь одиночный ужас,
Мы не позабыли свет
Созвездий, соцветей, содружеств…
Чтоб в некий весенний день
Возможного всё же возврата
Нас вдруг не убила сирень
Струёй своего аромата.
***
Открою ль двери я?
Ответь мне, Берия,
Верну ль потери я?
Иль ты, о Берия,
То снова серия
Убийств, безверия
И лицемерия?
Открою ль двери я?
Ответь же, Берия!
***
Тебя поют в почтительном дисканте.
Сам Тьер перед тобою гуманист,
А Галифе – мечтатель и романтик.
Но вот теперь смотри: твои дела
Тебя погубят мощной волей рока!
Ты видишь, гад? Тарпейская скала
От Капитолия совсем не так далеко!
