Стихотворения Елены Тагер

* * *
Я думала, старость — румяные внуки,
Семейная лампа, веселый уют…
А старость — чужие холодные руки
Небрежный кусок свысока подают.
Я думала, старость — пора урожая,
Итоги работы, трофеи борьбы…
А старость — бездомна, как кошка чужая,
Бесплодна, как грудь истощенной рабы…

Колыма, 1947 г.

* * *
Отдайся крову темной ночи,
Печаль и слабость затаи;
Пусть летний дождь любовно мочит
Седые волосы твои.
Спокойно вспомни все, что было:
Труды и дни, добро и зло,
И счастье — то, что изменило,
И горе — то, что не сломило
И что прошло, прошло, прошло…
Чужим богам и ложным требам
Не уступив своей души,—
Спокойно спи под теплым небом,
В земной приветливой тиши.

Пристань Находка (под Владивосток первая вольная ночь. Июнь, 1948 г.

* * *
Чтоб тяжести было меньше,
Чтоб меньше было пропаж —
Бросай, доходяга, вещи,
Скидай свой скудный багаж.
Оставь лишь хлеб и консервы;
Уже шумят поезда;
В вагон забирайся первый —
Приедешь первый ТУДА.
Уж ветер, вечный бродяга,
Листвой приветно шуршит…
На Запад крой, доходяга!
На Дальний Запад спеши!

На подступах к Новосибирску. «Пятьсот-веселый» эшелон. Август, 1948 г.

* * *
Велегласно блаженствуют утки в канаве,
Меднолобые тыквы воздвиглись на кров…
А, пожалуй, их мог бы вкусить и Державин,
Отдохнув от Фелицыных громких пиров.
Восемнадцатый век. Он везде и повсюду:
В домовитости грузной алтайской избы,
В голубой колокольне и в этих причудах
Изобильной крутой деревянной резьбы;
В этой ровной черте оборонного вала.
(Ярославна! Твой голос и здесь прорыдал…)
Восемнадцатый век — чтобы степь пустовала,
На лесном рубеже городил города.
Девятнадцатый век торговал и молился,
Капиталец копил, но эпоха не ждет
И не шутит — и в сонную одурь вломился
Говорливый, партейный семнадцатый год.
Век двадцатый! Ты мчишься в венке пятилеток.
Не Фортуны — Коммуны крути колесо…
Вот о чем толковал Дидерот с Аруэтом!
Вот чего домогался мечтатель Руссо!

Бийск, Алтайский край, 1948 г.

* * *
Сверкала морозная чаша,
Когда кочевали вдвоем
Слепое несчастие ваше
И зоркое горе мое.
Споткнуться на каменной глыбе ль,
В сугробы ли замертво пасть?
Лихая колымская гибель
Над нами разинула пасть.
Считаться родством мы не будем,
Считать мы не будем корысть;
Спасли вы, отпетые люди,
Мою пропадавшую жисть.
По слову седого бандита
Меня усадили к костру;
Воровка ворчала сердито:
— Дай руки-то снегом потру!
Гулящие девочки чаем
Старались меня отогреть:
— Вы пейте. Мы сроки кончаем,
А вам еще сколько терпеть!
И в беглом пустом замечанье
Горячая жалость была…
А звезды в великом молчанье
Смотрели на наши дела.

Бийск, 1950 г.

* * *
Горя клубок и несчастия свиток,
Где же конец? Развяжи, облегчи!
Сколько мы знаем мучительных пыток –
Все они собраны в этой ночи.
Стоны и храп, и слова бредовые;
Страшно их вымолвить, стыдно внимать;
Медленно душат старух домовые;
Клича детей, просыпается мать.
Совесть ли мучит? Обида ли гложет?
Раны ли старые снова горят?
Надо молиться. Быть может, поможет.
Может быть, там, за решеткой, – заря…

Барнаул, январь 1952 г., пересыльная тюрьма.

* * *
Оплывает свеча. Наклонился
Огонек и глядит во тьму.
Значит, мир мне только приснился
Или я приснилась ему?
Все равно. Бесплодные муки
Дымной тучей лежат позади,
И родимой кроткие руки
Призывают, манят: «Приди!»
Я иду. Податель Забвенья,
Умудри меня, научи!
Да коснется Твое дуновенье
Огонька оплывшей свечи!

Барнаул. Следственная тюрьма. Конец 1951 г.

* * *
Все равно, умру в Ленинграде
И в предсмертном моем бреду
К Воронихинской колоннаде
И к Исакию прибреду.
Будь музеем или собором,
Мавзолеем или мечтой —
Все равно, коснеющим взором
Различу твой шлем золотой.
Ветер Балтики, ветер детства
К ложу смертному прилетит
И растраченное наследство
Блудной дочери возвратит.
И, последнему вняв желанью,
В неземное летя бытие,
Всадник Медный, коснувшись дланью,
Остановит сердце мое.

Северный Казахстан. Весна 1952 г.

* * *
Синеглазая женщина входит походкой царицы.
Открываются окна. Горит на закате река.
По вечернему воздуху белая стая стремится,
А она неподвижна. И четки сжимает рука.

Это – Анна Ахматова. Старшая в хоре пророчиц.
Та, что в песенный мед претворила полынные дни.
Псалмопевицу Божью посмеет ли кто опорочить?
Ей певучие пчелы и плавные птицы сродни.

Пред очами ее – вереница волшебных видений.
Под бессонной луной Голубой распустился Цветок.
За плечами ее – величаво колеблются тени:
Отсверкал Гумилев и уходит в безмолвие Блок.

Золотые стихи! О, стихами повитое детство!
О, ритмический ветер, качавший мою колыбель!
Для кичливых льстецов – позолоты грошевое средство,
Для правдивых певцов – осиянная звездная цель.

* * *
Они в огне ее сожгли,
Мою мечтательную лиру,
Но пели красные угли,
Вещая свет и радость миру.
И их засыпали землей,
Сухой, холодной, онемелой…
Но лира пела под землей —
И все кругом зазеленело.
И землю залили водой.
Вода бурлила и кипела,
Валы вставали чередой,
А лира пела, пела, пела…
Северный Казахстан. Весна 1952 г.

* * *
Я бритву себе припасла,
Надежную острую бритву;
И сразу бы кончить могла
Бесплодную шумную битву;
И вены под кожей лежат,
Как мелкие синие змеи,—
Да глупые пальцы дрожат,
Змею перерезать не смея.
Унять бы нелепую дрожь,
Бессмыслицу кончить бы разом –
Да на ухо новую ложь
Бормочет услужливый разум.
Но, кажется, дело не в том,
Что разум хитрит и боится,
А в том голубом, золотом,
Что с вольного неба струится,
На розовом дышит снегу,
Горит фиолетовой далью
И боль моего «не могу»
Спокойной смягчает печалью.

Северный Казахстан, зима 1952 г.

* * *
Если б только хватило силы,
Если б в сердце огонь бурлил,
Я бы Бога еще просила,
Чтобы Он мне веку продлил.
Да не бабьего сладкого веку
И не старости без тревог —
А рабочему человеку
Чтоб он выжить во мне помог,
Потому — не в моей природе,
Не закончив, дело бросать;
Это книга о русском народе —
Я должна ее дописать.

Колыма, весна 1946 г.

* * *
Жизнь прекрасна, жизнь печальна,
И для нас давно не тайна,
Что разлуки смертный час,
Унесёт с собой и нас.

Шаг за шагом, приближаясь,
К душам, что грешат не каясь.
Срежет острою косой
Наш последний миг с тобой!

Если любим не напрасно,
Наша жизнь тогда прекрасна!
Если плачем беспрестанно,
Наша жизнь тогда печальна!

Жизнь печальна? Жизнь прекрасна!
Я с печалью не согласна!
И когда в душе ненастье,
Жить – особенное счастье!

Час пробьёт, и нас с тобой
Ангел позовёт домой!
Двери настежь распахнёт,
Сердце навсегда замрёт.

РАЗГОВОР С ДУШОЙ

За решеткой что-то распахнулось,
Приоткрылось далью голубой
И по-молодому оглянулось…
А ведь мы не молоды с тобой!
Что ж, Душа? Мы пожили неплохо;
Мы ли не слыхали соловьев
В ночь весеннего переполоха,
В час, когда бесчинствует любовь?
Мы ли не видали эту Землю
В зелени лесных ее кудрей,
В блеске Черных, Белых, Средиземных,
Синих и лазоревых морей?
Так, Душа! Земля звучала гордо;
Что-то скажет голубая твердь?
Неужели мы с тобой не твердо,
Не спокойно встретим эту смерть?
Барнаул, следственная тюрьма, конец 1951 г.

* * *
Вставай, пойдем! Преодолей усталость.
Я за тобой, бездомная душа.
— Так это Ты? А я Тебя боялась!
Я и не знала, как Ты хороша.
Железные житейские вериги
Легко, как пепел, сбрасываю я…
Прощайте, ненаписанные книги!
Прощайте, незнакомые друзья!

Северный Казахстан, лето 1952 г.

* * *
И он умирает, как всякий другой.
Часы прозвонили: «Сегодня!»
Он будет лежать простертый, нагой,
Суда ожидая Господня.
Его гениальность растает, как дым,
Под взором иных поколений —
И страшным парадом пройдут перед ним
Друзей оклеветанных тени.

Северный Казахстан, 4 марта 1953 г.

МОЯ НЕЗНАКОМКА

Идет походкой горделивой,
На ленте песика ведет,
И спаниель нетерпеливый
Ушами улицу метет.
На даме норковая шубка,
Пуховый дорогой платок,
И так мила моя голубка,
Как в поле выросший цветок.
Окликнуть? Нет, таких дерзаний
Не любят люди наших дней.
И что ей до моих терзаний,
До биографии моей?
Ну что ей, прочно защищенной
От наводнений и огня?
Как вдруг — открыто, несмущенно
Глаза взглянули на меня.
Из-под пушистой брови строгой
Они — как Божия гроза;
Такие плакавшие много,
Такие русские глаза…
В них все немыслимые чары
Спаленных немцем городов
И все полночные кошмары
Тридцатых роковых годов.
А снег метет свои обломки
И в тишину беззвучных дней
Уносит образ Незнакомки
И Современницы моей.
Нет, я не повторяю Блока,
Но строгий профиль наших дам
Я — без упрека, без намека —
На эстафету передам.

Ленинград. Январь, 1960 г.

***

***

***

***