Стихотворения Елены Данько

* * *

Напряженно боится ухо —
Вот опять донесется глухо —
Залп чрез стены,
Громче грома — хоть слышен едва,
Каждой ночью — всегда ровно в два —
Залп неизменный.

Не помнить, не слышать,
Душа б улетела,
Тише,
Не бейся, лежи, не дыши —
За домом опять латыши
Взяли к прицелу.

Залпом отмечены два часа,
Кровянеют зарей небеса,
Кровавая всходит роса,
Проступает на мертвом теле…
Кому мне боль прорыдать,
Кому «не надо» кричать,
О, Боже, Тебе ли?
1918.

 

* * *

Вьюга путала дорогу,
До зари я шла в завод.
Шла и спрашивала Бога:
«Что ж весна не настает?

Видишь, Господи, — нет силы,
Злей мороза — муки нет».
О весне его молила,
У окна ждала рассвет.

Утро долго не светало,
Ночи не было конца…
Мне сосед сказал устало:
«Потемнела ты с лица,

Поспешай, пока без тления
В землю чистая пойдешь,
А придет пора весенняя,
Ждавши гроба — загниешь.

Все равно не жить без хлеба,
По морозцу и помри».
За окном светлело небо,
Не видала я зари.

* * *
Вот на краю тротуара
Семечки сыплет народ,
Вот уж прельщаются пары
Тенью глубоких ворот.

Запах томительно душный
Мусорный двор впереди,
Встал на пороге конюшни
Черный козел, погляди.

Лестница всходит под своды,
Тишь. Коридоры темны.
Точит звенящую воду
Кран у облезлой стены.

В глубь коридорного мрака
К двери налево ступай,
Стук твой разбудит собаку,
Громкий посыплется лай,

А за дверною доскою
Легкая поступь слышна,
Ласково пса успокоит,
Двери откроет – о н а.

 

* * *
Шума тогда не услышишь,
День позабудешь и час,
Небо покажется выше
В зеркале ласковых глаз

Век удлиненные крылья,
Словно изваянный рот,
Черные пряди укрыли
Шеи торжественный взлет.

Если, не зная покоя,
С детства глазами живу,
Если мне можно такое.
Видеть лицо наяву –

Не на старинной монете
И не на камне резном, –
Значит – бывает на свете
То, что считается сном.

Значит, повериям внемля,
Люди поверить должны –
Гости приходят на землю
Из небывалой страны!

* * *
Рдеет Михайловский замок
В свете вечерней зари,
Вот за оконною рамой
Кто-то зажег фонари.

Вижу я профиль склоненный,
Легкие линии рук,
Слухом слежу напряженным
Речи таинственный звук.

Пусть над судьбой величавой
Злые проходят года –
Путь твой упрямый и правый
Ты не предашь никогда.

* * *

Высоки под окном сугробы.
Зимний свет. Под снегом река.
А над краем узкого гроба —
Желтоватый камень виска.

Прорыдал печалью и звонко
Наших дней напев колдовской,
Принесла святая иконка
Долгожданный брату покой.

Не вернуть вздыхающей груди
Ни сиянья буйных знамен…
В темный мир заброшены люди,
Страшен бег Господних времен!

Что несется? — дни аль столетья,
Эх, гляди, не выдержишь путь.
Да слетит к тебе перед смертью
Золотой мотылек на грудь.

Благоверен ельник зеленый,
Запах тленья лишь тот поймет,
Кто последний, творя поклоны,
Сам последнего звона ждет.

* * *

Облака несутся дождевые,
Резкий ветер поднимает пыль,
И священник приступил к литии,
Рваную надев епитрахиль.

И над гробом, как дыханье Божье,
Благодатны ладан и мольба,
«Батюшка, ты слышал ли, в Поволжье
Солнцем выжжены хлеба?

Беспощаден, безысходен зной,
Ни одной травинки не растет…
Ты о всех, кто в августе умрет,
Не успеешь спеть за упокой».
Июнь 1921.

МОЕЙ СЕСТРЕ

Как на милое солнышко Божье,
На твои любуюсь черты.
Я ведь знаю: сейчас в Заволжье
Умираешь другая ты.

Пусть лохмотьями грудь завернула,
Пусть дитяти сирому мать…
Не мешают татарские скулы
Мне голубку мою узнать.

Сколько мук прошло над тобою!
— Уж не голод — а смертный бред.
Я иссохшее тело омою,
Заровняю могильный след.

Обойду я весь край убогий,
Где до осени съеден мох.
Чтоб в избе, на мосту, на дороге
Вновь услышать твой тихий вздох.

И опять, от мук лихолетья
На руках моих отойдешь.
А под вечер — ударит плетью
И меня последняя дрожь.

Мы поймем тогда — дни и ночи
Возносящийся к нему глас,
Многотысячный тихий: «Отче,
Почто оставляешь нас?»

* * *

Незримая битва страшна,
Железом окованы дни,
Вся жизнь — молитва одна:
Господь его сохрани.

Позволь на костре сгореть,
Пошли несказанные боли,
Не дай ему умереть
От злой человечьей воли.

Я плачу о всех убитых,
Мне родное — каждое тело,
Господь, его сохрани ты,
Спаси от расстрела!
1918.

* * *

Татарчонок в шапке косматой…
(Вот один — а ехали пять).
На рукав цветные заплаты
Перед смертью нашила мать.

«Не подох. Посильней немного».
Углубился на скулах круг.
А из глаз поглядела строго
Безнадежная мудрость мук.

Ах, какого неба алмазы
Окупили скорби земле б?
Ты куда глядишь, темноглазый,
Аль докучен мой черный хлеб?

Да не слышит, замолк, не оглянется,
Да не солнце рвет облака, —
— Вот к фарфоровой кукле тянется,
Дотянулась жадно рука.

Чтоб ласкать, да трепетно гладить,
Наглядеться на белую вещь.
И никак ему не наладить,
И улыбку, и вздох, и речь.

Это светлая мудрость Господня
Так чудесно меняет взор.
Небывалой любви сегодня
Удостоился мой фарфор!
Февраль 1922

* * *

Как красе твоей не подивиться?
Не поднять глаза от книжных строк?
Сведенборга строгую страницу
Шелестя, позолотил песок.

Над дугой широких побережий
Не исчислить солнечных утех.
Вот и мне доносит ветер свежий
Навзикаи беспечальный смех.

Ненаглядной прелестью одеты
Ты и море, тело и струя.
Ах, на пляже золотистом нету
Некрасивей девушки, чем я.

Людям, травам, небесам и водам
Не нарушить радостного сна,
Только нам — калекам да уродам
Их краса воочию ясна.

Только нищие-слепцы богаче,
Просветленнее глазастых нас.
Велико сокровище незрячих,
Неизведанная радость глаз.
Сестрорецк. 1921.

* * *

Схоронили мое богатство
Злые зимы в сугробах вьюжных.
Я вступила в нищее братство
Калек и тяжко-недужных.

И грядущий покой полюбился,
Я сказала: «Живите, люди»…
Да видно, кто-то молился, —
Помолился тогда о чуде.

И в бескровных жилах зардело,
И пропала мертвенность взора,
И мир — золотой и смелый —
Закричал: «Не уйдешь так скоро!»

Ах, я смерти пою славословья,
Уж к иным уставам привычна,
Что мне делать с ликующей кровью,
С буйным телом девки фабричной?

НА НЕВСКОМ

Еще безвременны кончины,
Еще черно, черно вдали…
А здесь — лукавые витрины
Огни кощунственно зажгли.

Я знаю — морок непробудный
Покой и сытость принесут,
И наши будущие будни
Постылой ложью оплетут.

Но не сотрется лет виденье:
Мы в огневом смятенье дней
Живого тела зрели тленье,
Равнялись равенством скорбей.

Нам пламенели серп и молот —
И стала жизнь — как боль проста.
Глазела смерть. Дыбился голод.
Свершалось таинство креста.

 

Кукольный театр

Здесь, меж картонными домами,

Когда фонарики зажгут,

Моими легкими стихами

Марионетки речь ведут.

Мир заколдованной минутой

Не страшен – кроткий и смешной –

Лишь сердце – ниток не запутай,

Тебе назначенных судьбой.

Не скучный жребий, не тяжелый,

Не перечислить всех затей.

Ах, революций шум веселый,

Ах, легкость кукольных страстей!

И ты, творец иль разрушитель,

Свое усердие удвой.

И не гадай, кто тихий Зритель,

Следящий за твоей игрой.

1921

 

Федор Сологуб. “Заклинательница змей”

Носила я фартук холщовый,

Платком покрывала косы,

И ноги в тот год суровый

Нередко бывали босы.

Вставала с гудком фабричным,

И шла над рекой к заводу,

За милым трудом привычным

Легко забывать невзгоду.

Тогда я книгу читала,

А в ней рассказывал кто-то,

Как девушка чашки писала

И любила свою работу.

Мне стало сладко и больно,

Свой долгий день вспоминая,

Заплакала я невольно,

Откуда он это знает.

Теперь же, встретив поэта,

О том не спрошу с тоскою, –

Он знает не только это –

Он знает сердце людское.

1926