* * *
Я боюсь быть счастливой,
быть счастливой боюсь.
Красный конь с белой гривой –
подзащитная Русь.
Красный конь виноват ли,
что взлетел выше гор?
Так к чему адвокаты
и зачем прокурор?
Сколько грязи месили
партократы-мессии!
А народ-колобок –
голышом за порог.
Я себя потеряла,
а найти не нашла.
Я сто раз умирала,
после смерти жила.
Мы и сами – бескрылы,
где уж тут до небес!
Поистратили силы,
да под белый навес.
Но звезда, что когда-то
просияла волхвам,
вновь явилась отрадой
и надеждою нам.
Не пусты эти ясли,
не погасла звезда,
и над нею не властны
люди, смуты, года.
НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ
Откуда род наш человеческий? Откуда я —
малая частица непознанной Вселенной?
Порой мне кажется, что я блуждаю
по нескончаемому Космосу, ищу звезду,
где я была живым и сильным атомом,
я брошена на землю, как зерно: “Расти!”
И я росла и вырастила звездочку,
и на нее взирая, терпеливо жду:
а что же будет дальше?
И все-таки, молчание Вселенной —
не молчанье.
В себе я слышу музыку ее,
иной раз вздрагивая от непонятных
обжигающих мелодий.
Вселенная — во мне.
И я — ее частица.
Зерно.
Я, женщина, — начало всех начал!
* * *
Умирает пушкинское дерево.
Я молила его: “Расти!”.
А оно, как с другого берега,
прошептало мне: “Прости!
Я устало от войн, я изранено,
я живу уже тысячу лет,
и все жду: что скажет молчанием
незабывший меня поэт?”
* * *
Уголок сердца моего болен.
Как помочь?
Слушаю звон колоколен.
Пойти бы в храм,
да вот тело свое приволочь —
а оно сопротивляется —
нет мочи.
Боюсь надвигающейся ночи.
Одна во всей квартире,
а может быть,
во всем мире.
Ну да! Во всем мире
одна.
Всех схоронила,
родненьких.
До дна,
до самого донышка –
я одна.
А люди? Нелюди?
Идут мимо.
Каждый сверчок
свой шесток знает,
хранит-охраняет.
А что до тебя —
дело десятое.
Так и живу —
распятая.
НОША
Мою ношу самой нести.
Мою память зажать в горсти.
Моей песне сказать: “Прости,
что тебя я не допою”.
Были, были светлы пути,
было травам тепло расти,
было вишням легко цвести,
а теперь они — без корней.
Я не жалуюсь! Бог спасет.
Я не плачусь. Мой утлый плот
в дали тихие уплывет
от людей с чернотой в душе.
Буду ношу свою нести.
Буду Память держать в горсти.
Буду песне шептать: “Прости!”
Да поможет мне в этом Бог!
ПЕЧАЛЬНЫЕ СТИХИ
В Переделкино
всё так до боли знакомо!
Обойду без тебя
наши тропы печальные.
Возле нашего дома,
не нашего дома,
мы с тобою бродили
пред дорогою дальнею.
Ты прощался
с тебе дорогими поэтами.
Деревенское кладбище,
благостно тихое,
И две розы тобою
положены светлые
на могилу Тарковского.
Сколько же лиха
упокоилось здесь,
в тишине погребальной!
Три сосны Пастернака
к могиле недавней
наклонили свои
распушённые кроны.
Сорок дней лишь прошло.
Нет поэта огромного!
Ты две розы принёс
на могилу Арсения.
Знаю я, что в Париже,
в одно воскресение,
ты положишь две розы
на могилу Андрея.
Переплывшие Лету
два русских Орфея,
две кровинки, судьба развела –
не спросила…
Две планеты. Два мира.
Париж и Россия!
* * *
Вот и схлынула с неба серость.
Вот и звездочка в небе зажглась.
Ах, как нынче мне горестно пелось!
Ах, как сердце исплакалось всласть!
Может быть, где-то там, ближе к Богу,
кто-то вспомнил меня, пожалев,
что тернистую эту дорогу
я прошла. И, ее одолев,
я за жизнь, что пока не угасла,
все еще не хочу отцветать,
что в лампадке моей вдосталь масла,
и его мне еще подливать.
* * *
Будни похожи на праздник,
праздник похож на будни.
Я напишу рассказик
до полудня.
Я напишу рассказик,
небыль и быль перепутав.
Нынче серые будни,
завтра — Христов праздник.
Так от праздника — к будням,
так от буден — к празднику.
Так смиренные люди —
прямо по сердцу — алмазиком…
МЕШОК ЗАПЛЕЧНЫЙ
Татьяне Добрыниной
Прогоню свою беспечность
и за ней захлопну дверь,
и взвалю мешок заплечный…
Сколько в нем моих потерь!
Сколько в нем воспоминаний —
добрых, горьких, никаких.
Сколько встреч и расставаний,
строк иззябнувших, нагих.
Неуютно, непонятно
этим строчкам в пустоте,
им бы к людям, в путь обратный,
тот, где строчке-сироте
сгинуть не дадут, согреют
человеческим теплом.
А колючий ветер веет,
корчит рожи, рвется в дом.
Прогоню колючий ветер
и за ним захлопну дверь.
Ах, как сладко жить на свете!
Ах, как горько от потерь!
ВОСПОМИНАНИЕ
Проснешься внезапно как от раската грома,
Вздрогнешь, выпьешь глоток кока-колы.
Не понимая, что тебя разбудило, и снова
Положишь голову на подушку рядом с юной
Или не юной подругой,
Веки прикрыв, будешь мучительно вспоминать,
Что тебя разбудило, и вдруг, вздохнув глоток воздуха,-
Вздрогнешь, улыбнешься
И промолвишь мое имя, нежно и беспомощно.
* * *
О, не дай мне, не дай мне опомниться,
говори, говори, говори.
Я и грешница, я и скромница,
как ты щедро меня одарил.
Я плету, я плету свое кружево
из твоих полупризрачных слов,
завяжу узелочек потуже я,
и мой странный рисунок готов.
Распущу свое белое кружево
и с ладони слезинку смахну,
ах, мой суженый, да не сужденный,
я останусь в твоем плену.
О, не дай мне, не дай мне опомниться,
говори, говори, говори…
КРАСНЫЙ КОНЬ ВОСПОМИНАНИЙ
Красный конь воспоминании,
неподкован, мчишь куда?
Годы наших расстояний
высоки, как та звезда,
что, смирившись, откровенно
светит нам своей слезой.
Красный конь, о друг мой верный,
ты не гнался б за звездой!
Не догонишь, не домчишься,
высока и далека…
Нас с тобою снова ищет
поотставшая строка.
Красный конь воспоминаний,
ты копытами не бей.
Понимаю, ты изранен…
Стой у памяти моей.
И она вся в шрамах, в шрамах,
в жутких сполохах войны.
На далеких на полянах
все высотки нам видны.
Красный конь воспоминаний!
Вновь в нелегкие пути…
Ты устал. И ты изранен.
Да и я! Но нам — идти…
* * *
Не мучьте меня любовью!
Как будто бы в дни войны –
грома над моею кровлей…
А мне бы чуть тишины.
А мне бы чуть-чуть покоя!
Сама себе говорю я:
«А мне бы дитя родное!»
Горела. Теперь – горюю.
А было же, было, было,
и холили, и любили…
И ненавязчиво крылья
меня высоко возносили,
не требуя платы!
За то, что была крылатой,
стирала молва меня дочиста.
Но – берегли до поры.
Над пеплом сижу в одиночестве.
Сгорели мои миры.
Да мало ли погорельцев
у нас на Руси?
Я посадила деревце,
шепнула ему: «Расти!»
Доколе – грома над кровлей?
Не мучьте меня любовью!..
* * *
Как часто заблуждалась я, бродя в потемках
чужих и равнодушных душ!
Все верила слову, сказанному невзначай,
и взгляду, украдкой проскользнувшему,
все принимала случайность за счастье,
заглянувшее ко мне, и, спотыкаясь,
срывала кожу с колен, и ноги мои, уставшие
в погоне за эфемерным счастьем,
часто отказывались мне служить.
Меня винили в непостоянстве,
но в том моя вина,
что я доверчива и прямодушна.
Кто распознает, в чем моя вина?
* * *
Такого быть не может,
чтоб женщина в моих летах — влюбилась…
Однако — это так!
И посветлело небо,
а март мне дарит
теплую улыбку,
и молодость
вернулась рано утром.
Я еще спала, но молодость
скользнула незаметно
в дверь мою и прошептала:
“Проснись, я здесь. Я жду. Я не уйду
быть может — никогда”.
* * *
Не решена задача,
не решена.
Это значит, это значит,
я — ума лишена?
Это значит,
это значит —
я не умею жить?
А может,
не решить задачу —
интереснее, чем решить?
Живу на земле,
а небо — в уме?
Логарифмы
не по мне!
* * *
Не могу не думать о сыне!
Не могу не думать о нем.
Губы стынут, и руки стынут.
Днем и ночью, ночью и днем —
не могу не думать о сыне.
* * *
Я стала похожа на дерево,
с которого вот-вот сорвется
последний лист.
Я забыла слово: “Не могу!”
Я знаю слово: “Надо!”
Надо войти в ледяную реку,
не умея плавать.
Надо смолчать, когда глупец взахлеб
убеждает тебя, что он умен.
Надо писать свои разнесчастные стихи
по ночам, потому что днем — нет дня, есть
работа, черная работа. Надо. Надо!
А на языке вертится: “Хочу к морю!”
И еще: “Хочу тишины,
хочу сочувствия, хочу понимания!”
И если этого нет, рождается одиночество души.
АНАСТАСИИ ЦВЕТАЕВОЙ
Как пусто без тебя, Анастасия!
Померкло солнце, вишня не цветет,
а постаревшая Россия
все ждет тебя, все ждет тебя, все ждет!
Яви свой лик хотя бы на мгновенье,
скажи свое стихотворенье!
“Ну что же, слушайте!” —
и прозвучало кротко:
“Мне восемьдесят лет.
Ещё легка походка…”
Такое близкое, такое давнее.
Спасибо!
Ты услышала.
Как славно!
…Сегодня Пасха.
ПЕЧАЛЬНЫЕ СТИХИ
В Переделкино все так до боли знакомо!
Обойду без тебя наши тропки печальные.
Возле нашего дома, не нашего дома,
мы с тобою бродили пред дорогою дальнею.
Ты прощался с тебе дорогими поэтами.
Деревенское кладбище, благостно тихое.
И две розы тобою положены светлые
на могилу Тарковского. Сколько же лиха
упокоилось здесь, в тишине погребальной!
Три сосны Пастернака к могиле недавней
наклонили свои распушенные кроны.
Сорок дней лишь прошло. Нет поэта огромного!
Ты две розы принес на могилу Арсения.
Знаю я, что в Париже, в одно воскресение,
ты положишь две розы на могилу Андрея.
Переплывшие Лету два русских Орфея,
две кровинки, судьба развела — не спросила…
Две планеты. Два мира. Париж и Россия!
* * *
Стихи подобны ранам и ожогам,
когда они рождаются из сердца,
а если это — лишь кроссворды мозга —
таким стихам жить вечно не дано.
Смотрите Пушкина! Он весь — ожог и рана…
Не признаю стихов, что из обмана,
но с этикеткой “правды” рождены.
Они, как глупый ухажёр, скучны.
Стихи подобны ранам и ожогам!
Нет, вовсе я не критик строгий
и не творец стихов морковных и убогих
и не большой знаток стихосложенья,
но для меня стихи — самосожженье,
в котором птица вечная живёт!
* * *
“О, любите меня, любите,
Помешайте мне умереть!”
И.Одоевцева
Полюбите меня, полюбите!
Я недолго еще проживу.
Уплывает мой дивный Китеж,
да и я вслед за ним уплыву.
Буду там я морской царевной,
буду там о вас тосковать
и, наверное, и наверно
печальные оды слагать…
Ах, не нужно мне царского трона,
мне не надо златых лебедей.
С переделкинского перрона
мне б сойти с красной сумкой моей,
где стихов непочатые горы,
где тропинки знакомые ждут,
где знакомые и незнакомые
подмосковные песни поют.
Где на ветке живая Жар-птица,
каждый камешек — амулет,
мне привидится, мне приснится
то, чего и на свете нет.
Я не стану царевной, царицей,
я на землю мою упаду,
где знакомая с детства синица
мне заменит морскую звезду.
МЕККА
В одну и ту же реку
ты дважды не войдешь.
Ходили люди в Мекку —
и там встречали ложь.
Река меняет воды
с завидной быстротой,
мы не искали броду,
Ведь это труд пустой.
Хлестали нас неправды,
а мы, не веря им,
все шли и шли под градом,
под ливнем проливным.
И звали нас дороги:
“Пройди, не оглянись!”
Измучились, продрогли,
не раз срывались вниз.
Упорно мед и млеко
в рот не желали течь…
Ну, где же эта Мекка?
Где? В нас! О том и речь.
ЕЩЁ НЕ ДОПИСАНА СТРОЧКА
Не зовите меня,
не зовите!
Я еще не готова,
ещё не дописана строчка,
ещё сквозь снег
прорастают слова,
ещё платье — красное мое —
новое.
Ещё не умолкла молва,
ещё…ещё…ещё
в цвету земляника,
ещё звонит подруга
по мобильному,
ещё не написана
главная книга.
Тяни свой возок,
лошадка двужильная!
Ещё не все сплетни
обо мне
сплетены,
ещё виноватая без вины…
Заканчиваю страницу запятой.
Не зовите меня, еще не зовите…
Господи,
Спаси, сохрани!
Наша безумная жизнь — прекрасна,
как ракета, нацеленная
в зенит.
* * *
А ступени лестницы
Круты!
На ступенях лестницы-
Я и ты.
Возвратиться?Боязно
По крутой.
Поздно, ох, как поздно,
Милый мой.
Верить моим сверстницам?
Ох, и врут!
Я взбегу по лестнице
В пять минут.
Лишь одну секундочку
Воротить.
И одну секундочку
Стоит жить!
* * *
К В.
Ах, милый мальчик,
утешить в горе меня —
невыполнимая задача.
Пусть для других глаза твои звенят,
другая пусть не плачет
над тихим холмиком единственного сына.
Спаси ее, Господь, от этих испытаний.
Ах, милый мальчик,
что ты можешь знать
о том, как но ночам
подтачивают сердце воспоминания недавних лет,
как я едва держусь,
удерживаясь за былинку,
протянутую Господом в тот час,
когда пришло ко мне такое испытанье.
Тебя во сне сегодня увидала:
ты целовал меня неистово и нежно,
произнося невнятные слова,
среди которых уловила свое имя
и фразу: “Я вас люблю!”
Мой мальчик, не приходи ко мне во сне,
не воскрешай то, что давно остыло
в осиротевшем сердце. Не воскрешай!
Я не вольна. И я не виновата.
Будь братом мне! Я потеряла брата!
Будь сыном мне! Я потеряла сына.
Глухая ночь.
Как губы стынут…
И МАЛО МНЕ ЖИЗНИ
Меня сочиняли события, люди,
восторги, потери, смешки и хула.
Меня убивали из древних орудий,
а я оживала и снова жила.
И снова живу! Пострашнее бывало!
Остались кладбища. Святыня. Цветы…
А зло в меня целилось — не попадало.
Ладони раскрою — столбы и кресты…
И все-таки солнце утрами светило,
и все-таки гнев усмиряла любовь.
Я на поединок опять выходила
и молвила: “Что же, иди, прекословь!”
Но зло повисало гнилушкой на ветке,
его обходили ветра и дожди,
и, жалкое, словно предатель в разведке,
понять не хотело, что все позади.
Все, все, что недобрым означено словом —
неверность и трусость, и фальшь, и навет,
под грузом, под черным, под вечным покровом —
гнилушкою, не излучающей свет.
А я ожила! Пострашнее бывало.
Над злом возвышает меня доброта.
И мало мне жизни. И неба мне мало.
И красок — для нового — мало холста.
* * *
Я думала…
Не надо думать.
Я плакала…
Не надо плакать.
Ах, как северком
в душу дунуло.
Лед, слякоть —
все вперемешку.
А души нет,
одна насмешка.
Надсмеялись, надругались
над созданьем Божьим.
А уж было — как ласкали,
оказалось ложью.
Вся планета голубая
черною стала.
А ведь доброй быть умела!
От горя — устала.
А ведь было,
я ведь было…
Ах, неужто сказки?
Две души хоть сохранились,
и застолье —
все пристойно,
ласково, участливо
горевали вместе…
а теперь-то оказалось:
куры на насесте.
Я гадала, разгадала?
Мне понять не трудно.
Вишня с дерева упала —
вдовушка приблудная.
Вишня с дерева упала?
Бабушкины сказки!
В феврале чудес немало —
ведьминские пляски.
* * *
Гордость моя, уймись,
не превратись в гордыню.
Вся моя прошлая жизнь –
рядышком где-то доныне.
Рядышком, следом идет
блаженною, горькою тайной,
дорогой, где не был случайным
ни один поворот…
Столько вместилось в груди!
Осколки — кругом… Не поранься!
Гордыня моя, уйди.
Гордость моя, останься.
ВСТРЕТИМСЯ НА ГОРИЗОНТЕ
Встреча на горизонте?
Какой там горизонт…
Не парашют, а зонтик,
обыкновенный зонт
в моих руках доверчивых.
И я – на мокрый асфальт…
Ну, что ж, удивляться нечего,
фальшивят и бас, и альт.
“Встреча на горизонте” —
ишь ты, как хватанул!
Вы горизонт не троньте,
не наставляйте дул.
Было — не раз стреляли
по моему горизонту.
Предательски заменяли
парашют на зонтик.
* * *
Нет, нельзя ждать
каких-то неведомых бед.
Не накручивай веретено!
Вот тебе принесли больничный обед.
Ешь, не ешь, все равно.
Нет ни матери, ни отца,
нет сына и дочери нет:
упросить, пожалеть
и твердить без конца:
“Съешь, пожалуйста, свой обед!”
Нету! Нет…
* * *
В итоге что? Разбитое корыто.
И одиночество, и слепота.
Все остальное ливнем смыто.
И век не тот, и я не та.
На всё про всё готов ярлык продажный,
живу в стране моей и не моей.
Здесь норовит хозяином быть
каждый,
хотят всего, да поскорей,
купоны стричь, хоромы воздвигать,
а мать – и в богадельню можно сдать!
Всё в одиночку, шепотком,
от равнодушья умираю,
как от жажды,
и утешения не нахожу ни в чём:
полно колодцев, да замок – на каждом!
Мы катимся в чернеющую бездну,
которая, увы, не звезд полна,
и руки потирает сатана …
Кто нас спасет?
Никто!
Один лишь Бог!
Всё остальное бесполезно.
“Век шествует своим
путем железным”,-
не мною сказано, но груз велик –
на мне!
Заклятье? Иль проклятье? Или рок?
Поставлю вместо точки
слово Бог!
2006 (Переделкино)
* * *
Пишу в глухоту,
пишу в немоту,
даст Бог, поймет убогий.
А может, сердитые прочтут,
а может, добряк строгий.
Значит, пишу для них.
Значит не в глухоту.
Ах, мой болезный,
неприкаянный стих,
все же тебя прочтут.
Дай Бог им понять,
дай Бог им узнать,
то, что было скрыто.
А мне пока пни корчевать
в духовном поместье сытых.
2006
