НА ПОРОГЕ ТАЛЛИННА
Долгой и трудной дорогой к тебе возвращалась я, Таллинн!
Волосы гладили мне Балтики ветры родные.
Мимо тянулись обозы. Танки, ползя, грохотали.
Радостью грудь наполнялась, хотелось смеяться впервые.
Вновь я тебя увидала, мой Таллинн, родной и прекрасный,
Тихо из волн восстающий, подобно морскому мирáжу.
Волны тебя выносили виденьем из дымки неясной,
И облака над тобою плели золотистую пряжу.
Таллинн, скажи, кто кормил без меня голубей сизокрылых?
Кто, поднимаясь на холм твой, привычные трогал ступени,
Окна заре открывал и, как прежде, на улицах милых,
Тихий, влюблённый, скитался с охапкой росистой сирени?
Полы шинели походной в пыли от пути боевого,
Издали вижу тебя я, смотрю, не скрывая волненья…
Как мне в единственный взгляд свой вложить всю печаль про-житого,
Как в этот радостный вечер своё удержать нетерпенье?
Вот я пришла к тебе, Таллинн, окутана запахом гари,
Жарким дыханием танков и долгою стужей кочевья…
Дети, голодные дети стоят на твоём тротуаре,
Возле разрушенных зданий спалённые чахнут деревья.
Это ли, Таллинн, порог твой, испытанный злобою вражьей?
Вот, я иду, твоя дочь, с истомлённой и гордой душою.
Горе увидев твоё, становлюсь я суровей, отважней, –
Только глаза, как в тумане, подёрнуты горькой слезою.
1944
Перевод с эстонского Всеволода Рождественского
ПРАЗДНИЧНОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
(отрывок)
Тихое на сердце настроенье,
Нет ни грустных мыслей, ни забот…
Но одно далёкое виденье
В памяти по-прежнему встаёт.
Слышу песню грусти, вижу свечи, –
И сквозь тьму мелькающих годов
Приглушённо мне летят навстречу
Плач и бормотание псалмов.
Кончились молитвы. Дед в молчанье,
Волосы погладив мне рукой,
При мерцающем свечи сиянье
Книгу положил передо мной.
«Ну, читай, не бойся!» Я уж знала
Буквы по порядку до конца.
Кое-как в слога соединяла…
Жёлтая бумага. В два столбца
Буквы древние по ней бежали,
Маленькие, в странных завитках.
Как сейчас их вижу – и едва ли
Не живут их звуки на губах.
Вдруг родилось чудо – и впервые
Буквы стали в слово чередой.
Говорят они! Совсем живые!
Говорят! Беседуют со мной!
Помню, как Саула утешая,
О любви. В лад арфе золотой,
Пел Давид, и песнь его живая
Неразлучна до сих пор со мной…
Взрослые в восторге то и дело
Восхищались мною, чуть дыша,
Но уже из рук их улетела
К жизни моя детская душа.
Мир передо мной открылся новый,
В жажде неустанной видеть, знать.
Где печатное увижу слово,
Не могу уж от него отстать.
Пряталась я с книжкой, не однажды
Брань мне приходилось выносить…
И ничто моей палящей жажды
До сих пор не в силах утолить!
Перевод с эстонского Всеволода Рождественского
АЛА-МАРИ
(отрывок из поэмы)
На закате месяц тонкорогий,
Поле в красно-золотом огне;
Деревенской пыльною дорогой
Девушка несётся на коне.
Это Мáри повела в ночное
Своего Каурого пастись.
Конь играет гривой вороною,
С ходу на карьер меняя рысь.
Ржанию его из-за болота
Отвечает ржанье табуна.
Мáри рада: кончен день работы, –
Отдохнут Каурый и она.
Знаю я – лицо её сурово,
И в селенье говорят о ней:
Гордая, и твёрдо держит слово,
Горяча. Упрямее кремней.
Но сильна и так трудолюбива!
Не боится тяжкого труда,
И за правду в деле справедливом
До конца стоит она всегда!
1949
перевод с эстонского Павла Шубина
НАСТУПАЕТ НОВЫЙ ГОД
Как сладок запах можжевельный,
То вьётся из трубы дымок!
Его несёт декабрьский ветер,
Чтоб каждый насладиться мог.
Вот на дворе сошлись два деда,
Лукавый разговор ведут,
Они уже для пива бочку
Усердно в баньку волокут.
Единодушен скрип колодцев…
Чему-то быть, в конце концов!
Ведь неспроста у всей деревни
Улыбкой светится лицо.
И неспроста у старых мельниц
Помолодели голоса
И, словно праздничные песни,
Летят за дальние леса.
Ведь даже мельница сегодня
Крылами машет в свой черёд.
Да, никакого нет сомненья,
Что наступает Новый год.
И перед праздником все трое
Соединились, как всегда:
Кудрявый хмель, ячменный солод,
Колодца звонкая вода.
И Старый Мельник тоже вышел,
Взмахнул огромным рукавом,
Засыпал белою мукою
Сады, дороги – всё кругом.
1954
Перевод с эстонского Всеволода Азарова
Весной
Кап да кап — и все хрустальней
Слышу чистый звук с утра;
Гном ли бьет по наковальне
Из литого серебра?
И мне прутья вербы голой
Продавщица продает,
А певец небес веселый
В горле новых ищет нот.
Мышь бежит средь мерзлых кочек;
Над кустами вьется дым.
Тот же гномов молоточек
Бьет по веточкам сухим.
И он в грудь мою стучится,
Тот весенний милый гном,
Зная, что обогатится
Нужным для него зерном.
1955
Перевод А. Ахматовой
Старый снимок
Жалкие искусственные розы
Обрамляют карточку венком.
Выбрав неестественные позы,
Замерли невеста с женихом.
Ничего понять не в состоянье,
Парень пялится, как истукан:
Мол, сейчас бы самое гулянье,
А на шее у него аркан!
Да еще воротничок крахмальный
Так сдавил, что замирает дух!..
Выгорает снимок моментальный,
Покрывается следами мух.
Сделан он фотографом с базара.
И, признаться, в день далекий тот
Знать не знала молодая пара,
Кто ей на ночь угол отведет.
Ей теперь не грех и подивиться,
В час, когда могучая семья
Всем колхозом ужинать садится:
И отец, и мать, и сыновья.
Маленькие, средние, большие…
Есть и рыбаки, как их отец…
И со снимка видят молодые,
Что неплох их повести конец.
1957
Перевод Л. Тоома
Тысячелистник
Сегодня дружба лишь нужна
и никого нет лишних.
Зачем ты хочешь для меня
воспеть тысячелистник?
Иль для меня цветок иной
не вырос при дороге?
Тысячелистник? Да, ты мой,
полезен для здоровья.
Когда увязнет даль в снегах
за нашею хибарой,
мы сядем с чашками в руках
и стих припомним старый.
И поднесем навар к губам.
Горчащий тот напиток…
Пусть дружба бродит по снегам,
не зная троп избитых.
1959
Перевод Д. Самойлова
Утро — отдать садоводу
Что лучше других это утро —
проснувшись, я вдруг поняла.
Октябрь мой — близнец мой мятежный —
сжигал все, что было, дотла.
Час пробил для осени нежной.
Вдоль Пирита море дремало.
По солнечной стороне
бульвара — в потоке народа —
мы шли. Было радостно мне!
Шло утро во власть садовода.
Ни пик, ни знамен, но, на плечи
взяв саженцы, все же могли
за войско сойти мы хоть внешне.
Ладони черны от земли.
Шли яблони, вишни, черешни.
Вдруг, розу увидев в витрине,
я стала над ней, не дыша:
ах, сердце — пугливо и ало —
в ней билось, была в ней душа.
Казалось, вновь детство настало.
Душа, как ладонью прикрытый
огонь — чтобы ветер утих,
достойна и дрожи сердечной,
и сотен томов золотых, —
останься со мною навечно.
И взоры детей пораженных
и краскам теряющих счет
в крутых пирамидах из яблок,
а рядом — варенье и мед.
Домой мы шли в запахе яблок.
Потом мы, усталые, сели
на камне, заговорив
о том величавом и белом
красавце, зашедшем в залив.
Ледовые саги нам пел он.
Еще этот атомный белый
корабль говорил, что вернут
плодами сады, огороды
затраченный некогда труд.
А утро — отдать садоводу.
1959
Перевод А. Ахматовой
«Я знаю — внизу, в голубом тумане…»
Я знаю — внизу, в голубом тумане
твой сказочный город огнями горит.
И все меня мучит
одно желанье —
тебе его снова и снова
дарить!
Я б ставила перед тобой постепенно
его закоулки, его уголки,
замшелые башни,
старинные стены,
где эхом твои отдаются шаги;
его телемачту — мечту модерна;
кафе уютные, без затей;
базар, куда запах привносит деревня,
где лошаденка
восхищает детей;
небесные тропы перелетной стаи;
ночных самолетов
бортовые огни;
и траулеры, что на рейде стали
и в море уйдут на долгие дни;
и багряный парк, где ощутима
осень, где листьев цветная пурга;
и спокойную, чистую
струйку дыма,
что вьется из нашего
очага.
1960
Перевод Д. Самойлова
В осенней листве
Осень полна детьми,
старыми и молодыми;
тянут ее за подол,
ловят ее ладошки,
ржавые, мокрые
бабочки-листья.
Голые и каштановые
дети каштана
смотрят сквозь веер листвы.
Желтым одеялом,
толстеющим с каждой ночью,
славно бы с головою укрыться.
Дуб бросается желудями.
Черные зернышки мака
с грохотом скачут в коробочке.
Доблестный алый цветок
бодро качался под ветром
и вдруг загрустил.
Желтая крыша над нами
редеет и пропадает.
Желтый ковер
словно сворачивают.
Белые снежные дети
серого облака
падают с неба.
1960
Перевод Б. Слуцкого
Грусть
Они рождаются в студеную ночь, когда…
…Я распахнула окно и увидела северное небо.
Я глядела на Большую Медведицу
и на Полярную звезду,
словно опять я была в чужом краю.
Но я была не в чужом краю,
и кругом царил глубокий мир.
Мое дыханье исчезало в ночи.
Где-то внизу, во тьме, меж деревьев,
ручей Волчьей пропасти
журчал так громко и гулко,
словно сотни деревянных башмаков стучали
по земле, схваченной стужей…
Звук, непонятный, неясный,
безмолвный и совершенно отдельный,
в одно мгновенье сгущался
в глубокую черно-синюю ночь.
Мысли, странствующие бок о бок с моими,
легкие и безошибочные,
как спевшиеся в дуэте.
Чуткие руки,
настолько подлинные,
что они могли бы изваять меня заново
совершенно и безгранично счастливой.
И любовь, словно солнце,
отбрасывающее длинные тени,
смешные тени с длинными ушами,
бегущие впереди нас.
И ты говоришь:
«Смотри, скоро вечер.
Ты боишься, бедный дружок мой?»
1962
Перевод А. Ахматовой
Лимонное дерево
В вечерних сумерках,
когда я чужестранкой прохожу
под стук шаров бильярдных
и бормотанье радио,
под сенью лавров и магнолий, всякий раз
меня задерживает кто-то, со мною заговаривает.
Оно единственное
Своим звенящим ароматом,
своим чуть слышным ароматом,
словно звезда забытая сквозь тучу.
Оно единственное.
Я узнаю тебя,
твой аромат соединил в себе
всю кислоту плодов, которые созреют,
и упоение и горечь.
И гибель белых лепестков.
Перевод А. Ахматовой
1964
Грустная песенка
Подпирают дерева-плакуши
неподвижно виснущие тучи.
Свет из неба выцежен до капли.
Море тоже наподобье пакли.
Кто тут ходит и чего он ищет?
Тут одно сплошное пепелище.
Далеко умчался парус алый,
кинулся вдогонку ветер шалый,
сразу же серебряный прибой
повернулся к берегу спиной.
Потускнели радужные зори,
и осталось брошенное море
в неживой дремучей тишине
с вечером своим наедине.
Лишь рыдающие где-то птицы
преданно мечтают возвратиться.
1969
Перевод Л. Миля
Остров
Забрести на берег до рассвета,
в час, когда волна встает с трудом,
и себя отдать на милость ветра
перед близящимся зимним днем,
перед неуемным снегопадом,
веру в тайный смысл вещей храня,
ибо остается неразгадан
заговор земли, воды, огня.
Ибо переменчива пучина.
Ибо храбр еще мой островок.
Не безжизненна и не пустынна
тишина его лесных дорог.
Через хвойный полог наглядеться
на пригашенные очаги
и в груди услышать вместо сердца
радости мгновенные толчки.
Выхватить из тьмы ненастный берег,
вспыхнув, как багровый звездный след,
и угаснуть меж снежинок серых
в час, когда еще далек рассвет.
1970
Перевод Л. Миля
