НАЛЕТ ПРИЕЗЖЕСТИ
Виноград
Лезет, лезет лоза виноградная
По забору, на крышу, вверх…
Агитация эта наглядная,
Как заклятие на успех.
Вы локтями так поработайте,
Как работает виноград!
Против ветра пробиться попробуйте,
Заведя оба локтя назад…
В каждой плети — по сотне вывихов,
В каждой плети — по сто локтей.
Вот попробуй, как этот, вымахай,
Не сломав по пути костей.
Виноградину рвешь, украдкою,
Оцени в его жизни гроздь,
Он и в ягоду свою сладкую
Локтевую положит кость.
Чтоб потомству взойти не растерянно,
Не свернуть с полпути назад,
Помни вьющееся растение,
Дикий, гибкий, как змей, виноград.
* * *
Продлевается срок, продлевается…
Ну, еще поживи, подыши!
Что же нитка в иглу не вдевается?
И ломаются карандаши?
Продолжается жизнь, продолжается,
Но все уже и уже круги…
Приближается срок, приближается
Срок оплачивать наши долги.
Расплывается цвет, расплывается,
Остается одна синева.
И одно за другим отменяются
За ненадобностью слова.
ПРОРОК
К 190 – летию Мирзы Фатали Ахундова
Благословенный мой однофамилец,
Мирза Фатали, сын Ахунда, был нухинец.
А значит, был потомственный пророк.
Нуха, где он родился, точно в срок,
Основана была… По-правде, не по слухам
Библейским Ноахом, ветхозаветным Нухом,
И совершенно допотопным Ноем…
А может, Нохом? Ну о чём мы спорим?
Понятно кем…Пророком, самым новым.
И даже сохранилось имя Ноха
В названии турецкого гороха:
“Нохуд” – на память о достоинстве мужском
Или сухом пайке в пути морском.
И вот, природному от Бога богослову
Вдолбить решили в голову основу
Религии чужой, пуская в ход приём:
“Пророков нет в отечестве своём”.
Но… Из Гянджи уже летит ответ
И кто же? Вольнодумец и поэт
Другой Мирза… Шафи… Частенько “под шафе”
Поёт: Пророки есть! Они в другой графе!
Не философствуй, сидя на софе…
Не шей из песен толстые тетради,
Смысл жизни – в красоте! Поверь мне, бога ради!
И вот фамильный богослов – уже безбожник,
Восточной драмы основоположник.
Но что он говорит? Толмач, нухинец, умник,
Мирза Фатали сын Ахунда, богохульник!
“Нам от чужих пророков мало прока.
Вся святость их – прикрытие порока.
Что за догматы, где на всё – запрет?
А цель – одна – скорей бы на тот свет!
Но даже там не обрести покоя…
Вас ждут две вечности… И что они такое?
Ад – это вечно огненные ямы,
В которых вас столетья жгут и жгут…
Рай – это вечно девственные дамы,
И все, представьте, только вас и ждут!
Полковник царский, он над кем смеётся?
Сказав: Цветок не молится на солнце.
Творенье рук не молится творцу…
А ложь и лесть – угодны лишь глупцу!
Тысячелетья многоликий идол
От человека жертвы принимал.
И где был Бог? Спал? Ничего не видел?
До Моисея где он пропадал?
Да нет! Бог был всегда… Как идеал.
Есть безначальное на свете божество
И бесконечное в рожденьях естество, –
Жизнь и природа… Но не ваш, надменный
Жестокий бог, а Разум совершенный –
Непостижимая гармония Вселенной.
Благословенный мой однофамилец!
Нуха – теперь – Шеки… И ты теперь – шекинец.
И ты уже для многих не пророк.
Тебя и школярам не задают в урок.
Вселенная открыта. Ночью поздней
Здесь шепчутся твои обманутые звёзды.
И к ним уже летит крылатый аппарат –
За истиной… А много лет назад
Здесь пролетал и ты в своём воображенье,
Всерьёз учитывая силу притяженья
Не вообще земли, а именно родной,
Закон всеобщий – здесь пока иной.
И действует не вдруг… С теченьем многих лет…
На что же ты расчитывал, поэт?
Что к истине придёт народ кавказский
С арабской алгеброй, а не с арабской сказкой?
…Тяжёлою слезою вдоль щеки
Сползает с гор дорога на Шеки.
По ней нам не добраться до Нухи…
Мирза очередной бубнит стихи.
О чём? Да ни о чём и обо всём:
“Пророков нет в отечестве своём”.
* * *
Не по зубам сухарик,
А в чай не обмакну.
Метафорой кухарок
Себя не попрекну.
Какой уж там сухарик,
Мне жизнь не по зубам.
Не разгрызу подарок
И размочить не дам.
Характер свой, железку,
И гну, да не согну.
Отдерну занавеску
И голубя спугну.
А голубь что ж, он голубь,
Не сеет и не жнет.
А голод что ж, он голод,
Он хоть кого прижмет.
Поклюй-ка, мой сударик, –
Скажу, смахну слезу…
Не по зубам сухарик,
А все-таки грызу.
Равенство любви
Вадик – математик.
Днём и ночью Вадик
Думает, решает
Равенство одно…
И на стенах пишет,
И на стекла дышит.
А не помешают, –
На скамье, в кино.
На полях тетрадок
Водит ручкой Вадик.
Острым – на перилах,
Углем – на стене.
Равенство простое,
Но решить такое
Могут только двое
И наедине.
А + В =
Вот как называется
Равенство, которое,
Только назови,
Всякий догадается,
Что опять решается
Равенство великое,
Равенство любви.
Красивая девочка
Она косички заплела
и завязала бант.
Она красивая была.
А я не виноват.
Да я б ей слова не сказал
И никогда не тронул!
А тут… и бант ей развязал,
И за косичку дернул.
А у нее еще глаза…
И в белых гольфах ноги.
Ну, невозможно, ну, нельзя
Не встать ей на дороге.
То в платье розовом с каймой,
То в белом, ещё хуже…
Ну как же мне её водой
Не окатить из лужи?!
То прядь волос со лба смахнёт,
То смотрит, не мигая…
И просто зло меня берет –
Зачем она такая?
Ну что мне делать? Как мне быть?
Терпеть – невыносимо!
Ну не могу ж я с ней дружить?
Придётся, видно, отлупить,
Чтоб не была красивой!
Мадам Ерундам
Недавно
к нам в гости
нежданно
явилась
надменная дама,
в двух шляпах,
в трёх кофтах,
в одном башмаке
и с ручкою от чемодана…
– Сюда проходите!
Садитесь сюда!
Удобней сидеть на диване!
– Диван? Ерунда! –
отвечала она
и тут же устроилась в ванне.
– Хотите, взгляните, какой у нас дом!
А вид из окна – просто дивный!
А дама в ответ:
– И весь дом – Ерундом,
и вид из окна – Ерундивный.
Мы гостью свою усадили за стол:
– Отведайте нежные дыни!
А гостья надменно упала под стол:
– Не дыни у вас – Ерундыни!
Надеть на ботинок
дырявый чулок
она не могла без придирки:
– Ужели никто из хозяев не мог
заштопать простой Ерундырки?
Мы гостье ничем не могли угодить.
Но вот… неужели удача?
Она, наконец, собралась уходить:
– Не дача у вас –
Ерундача!
Мы любим гостей.
Принимаем всегда,
кто жданно пришёл,
кто нежданно…
Но эта, простите, мадам Ерунда,
в двух шляпах,
в трёх кофтах,
в одном башмаке
И с ручкою от чемодана,
не дама была –
Ерундама!
Грустный мальчик
Мне очень, очень грустно.
А мамы дома нет.
Обед оставлен вкусный.
Я грустно съел обед.
Потом пошёл к буфету,
Открыл и грустно взял
Печенье и конфету
И вновь затосковал.
Потом кочан капусты
Зачем-то взял и съел.
И так мне стало грустно,
Что мимо стула сел.
Я грыз капусту с хрустом
И грустно думал: «Да,
Таким ужасно грустным
Я не был никогда!»
Я съел горбушку хлеба
И выпил молока,
Потом взглянул на небо,
Увидел облака.
И так мне стало грустно,
Так стало тяжело!
Я съел кусочек сала,
Опять не помогло.
Нашёл я банку с мёдом,
Ел мёд и вспоминал:
Каким я был весёлым,
Каким я грустным стал!
Уже в буфете пусто
И за окном темно…
И до того мне грустно,
Что самому смешно.
* * *
Мой город – мне всегда в новинку,
Хоть здесь родился и живешь.
Здесь каждой улицы прожилку
По зову крови узнаешь…
Им – словно жажду утоляешь,
Не отрываясь, пьешь и пьешь,
Как хлеба свежего ковригу,
Разламываешь и жуешь…
Его читаешь, точно книгу,
Разгадываешь, как чертеж
И спрашивать не устаешь:
А где начало, где основа
Москвы без края и конца?
Ни корни дуба- родослова,
Ни камни древнего дворца
Нам не раскроют, не расскажут
Столицы первую главу.
Москва-то строилась не сразу,
Но знали строившие сразу,
Что строят именно Москву.
* * *
Какой араб с арбой застрял
В многоязычной русской речи?
Иль кто из Запорожской Сечи
Москву Арбатом отуречил?
Толмач иль зодчий переврал,
Когда шатер широкоплечий
Высокий терем в жены брал?
Смотри ордынская дорожка
Куда потомков завела?
Стоят дворцы на курьих ножках,
А на избушках – купола.
* * *
Москва! Москва!
Ты такова,
В своем величье и достоинстве,
В гражданской доблести и воинстве,
Что испокон веков, по-свойски,
Иноязыкая молва
Россию всю зовет: Москва.
Все русское – московским.
* * *
Для езды и для ходьбы,
Для удачи и судьбы
Между Я и между Ты
Перекинуты мосты.
Встали каменные братья
Над оврагом для объятья,
И сплелись в рукопожатье
Над рекою две руки.
Изогнулись исполины,
Нам с тобой подставив спины,
Чтобы были мы едины,
Не были так далеки.
* * *
Тебе со мною – «просто хорошо!»,
Тебе с другой – «не просто хорошо»…
Как это все не просто – «хорошо»,
И просто это все – не хорошо.
* * *
Безветрие – и рухнувшее дерево.
Безветрие – и сломанная жизнь.
О, все, что ураганами проверено,
Безветрия сегодня берегись!
Вот так ломает тишина безветрия,
Так падают – впервые без цепей…
Безветрие порой ломает дерево,
Какое в бурю было бы целей.
* * *
Вода на плите закипает,
Белеса уже и мутна…
Бумага к столу прилипает,
А я не стираю пятна.
От донышка чашки кружочек
Проходит бумагу насквозь…
И слово одно между строчек
Уже не прочесть, расплылось…
И Бог с ним! Не видно, не надо!
Кому это слово читать?
А все же, какая отрада
Была мне – его начертать!
Но черные слишком чернила,
И слишком бумага бела…
И кофе, который сварила,
В две чашки опять разлила.
РЕВНОСТЬ
А я усну.
И мне приснится,
Как по глазам бежит лисица,
И мнет холодные ресницы,
И как они встают, дрожа.
Мне больно,
Так она рыжа.
Мне больно, больно,
Как от зноя
Бежать по голому песку.
Бежит по мокрому белку –
И держит яблоко глазное
В зубах улыбки на боку.
И острые свои зрачки
В мои зрачки вонзает колко,
Как треугольные значки,
В окружность вписанные тонко.
Так по глазам бежит лисица,
И вся смеется и кичится,
Что снится,
Сколько хочет сниться…
В моих ресницах, как в лесу,
Мышкует, только я усну.
ДРЕВНЯЯ МЕЛОДИЯ
Стала я старше, страшнее и ласковее на год…
Ах, не смеши, повторяя, что я хорошею.
И не дари ты мне розовых каменных ягод,
Буса не буса, все камень мне лишний на шею.
И не дари мне браслетов тугих на запястья,
Эти оковы, они хороши для невольниц.
Стала носить я простые, просторные платья
Праведниц строгих и неутомимых любовниц.
* * *
Кто приходил ко мне сегодня?
Кто говорил: «Прости!..Прости!»
Кто мог прийти? Да кто угодно!
А так сказать? Да все почти…
Ноя же всем и все простила
И в сердце не держала зла…
Но злая память отомстила
И вот как странно подвела –
Не помню… Нет, припоминаю,
Он – душу торговал мою.
О, этого я слишком знаю
И потому не узнаю.
* * *
К вам в сердце не стучался старичок?
Не шамкал, будто он еще ребенок?,,
О. бойтесь, бойтесь, это старый черт,
Разносчик шпилек и гребенок…
А вместо уха – у него живая мышь,
Она все слышит … и сидит у норки.
А за щекой, шершавой, как камыш,
Живут горбушки хлебные и корки.
Хоть без зубов, кусается, как шерсть, –
И у него зеленые коленки.
И пальцев у него не пять, а шесть,
И потому все прочие – калеки.
Он может плакать и кричать «уа».
Но бойтесь, бойтесь, это не ребенок.
Он вас сведет по ниточке с ума,
Заблудит среди шпилек и гребенок.
И не снимайте с петельки крючок,
Кто б ни стучался, старичок стучится.
И бойтесь, бойтесь, это старый черт,
Не то беда, не то беда случится.
* * *
Была неслыханная близость
Двух сильных тел,
Двух смелых душ…
Откуда же, скажи на милость,
Скажи мне, богоданный муж,
Везде, куда не оглянусь, –
НЕДОСЯГАЕМАЯ низость.
Я до такой – не дотянусь.
ВОСКРЕСНЫЙ САД
Старый парк на Красной Пресне.
На высоком берегу…
Слов не выкинешь из песни,
Ну, а выкинули если,
Подберу, приберегу.
До сих пор в вороньем карке,
В треске порскающих крыл –
Нет, не лепетанье парки,
Слышу звук: Кр.Пр.! Кр.Пр.!
В нем эпоха сокращений,
Диких аббревиатур,
Стопроцентность посещений
Всех площадок приобщений
Масс к культуре, стиль смешений
Физкультуры и скульптур.
Что еще мне в этом звуке,
Пронимающем до слез?
Оттирают чьи-то руки
Мой, белее снега, нос.
Вот такой обидный случай:
Ведь впервые мой конек
Не на валенок прикручен,
Крепко вклепан в башмачок.
И костюм! С каким же форсом
Этот, цвета «вырви глаз»,
Но китайский, но с начесом,
Я надела в первый раз.
Пусть на градуснике тридцать,
Лубенит мороз штаны,
Надо ж в мненье утвердиться
Краснопресненской шпаны!
А уж сколько в этом парке
Туфель стоптано, штиблет!
Танцы. Девки-перестарки
Все с прической «перманент».
И мальчишки-недокормки,
Только цыпки на руках,
Да еще татуировки…
В шитых из обмундировки,
Цвета хаки пиджаках.
Здесь встречались, расставались,
Здесь гуляли и дрались
И на лодочках катались
По каналу «Парадиз».
Обводила вкруг водичка
Танцплощадку «Поплавок»,
И ловилась в ней плотвичка,
Извините, на плевок…
Деньги есть – пляши за плату,
Где оркестр и паркет.
Хочешь – топай по асфальту,
Под баян, коль денег нет.
Веселее, где без денег,
Где бесплатное кино.
Был здесь массовик-затейник,
Лучше, чем в ЦПКиО.
Как ты много в жизни значил,
Старый парк, не прекословь!
Это ты нас нежно нянчил,
А потом внушал любовь.
Боль тоски послевоенной
Потихоньку утишал,
От усталости смертельной
В людях душу воскрешал.
И шепчу в захлебе детском,
Не умея слез унять:
– Очень скоро будет не с кем
Это время вспоминать!
Не гремит над входом арка:
«Сатана там правит бал!»
Краснопресненского парка
Потускнел инициал.
А когда-то… Что «когда-то»?
Вот и арка, вот и вход…
Извините, виновата,
Парк остался, – да не тот.
Говорят, что мистер Хаммер.
Тот квадратный километр,
Отмеряя, так и замер:
– Вот где выставочный центр!
У него губа не дура!
Разглядел сквозь три земли –
Наши отдых и культура
Здесь в фундамент залегли.
И где «танцы-обжиманцы,
Елки палки, лес густой»,
В небоскребах иностранцы
Нынче встали на постой.
И машин любые марки
Здесь паркуются теперь…
Может, дело и не в парке,
А в бесценности потерь?
Где вы, древние деревья.
Липы, клены и дубы?
Подарите тень доверья,
Воскресите для судьбы!
Жизнь идет… И ты, хоть тресни,
Не воротишься назад.
Был когда-то сад на Пресне,
Это был воскресный сад.
НИКОЛЬСКОЕ
Памяти Николая Рубцова
Полутвердой, полускользской
Тропкой к церковке Никольской,
Что в обход ведет, вокруг,
Вел меня, деля досуг,
Полумилый, полудруг.
Шли мы к церкови Никольской.
То ли русской, то ли польской,
То ли вовсе итальянской,
В общем, все же христианской…
Шли, глядели не крестясь
И молились, не молясь.
А пришли-то в самом деле
К полуправде, к полувере,
К полукругу, к полусфере
Ярко-синих куполов,
Где горели русской сказкой
Звезды яркости салтанской
В виде срубленных голов.
Ветер жил на колокольне,
Как звонарь неподневольный,
С колокольни не сходил…
То концы веревок трогал,
То раскачивал, то дергал,
То ль звонил, то ль не звонил…
А язык привязан был.
Крест витой, венчавший купол,
Как монах, одетый в куколь,
Повернуться все хотел,
Но держали крепко-крепко
Крест за титла скрепы, скрепы,
Как за руки… Он с натуги
На ветру скрипел, скрипел…
Не распятие, не флюгер…
Слышишь, милый, слышишь, друг мой!
Кто-то умер, кто-то умер,
Больше жить не захотел.
По мне – все правильно идет!
Пока не знаю, почему,
Но по тому,
как примеряюсь
к его плечу,
и примиряюсь
с тем,
с чем мириться не хочу,
Угадываю: улечу!
И все оставлю;
Всем оставлю:
плечо,
распахнутую ставню,
и пару длинному ключу…
(Алла Ахундова)
***
“Мне очень, очень грустно.
А мамы дома нет.
Обед оставлен вкусный.
Я грустно съел обед.
Потом пошел к буфету,
Открыл и грустно взял
Печенье и конфету
И вновь затосковал.
Потом кочан капусты
Зачем-то взял и съел.
И так мне стало грустно,
Что мимо стула сел.
Я грыз капусту с хрустом
И грустно думал: “Да,
Таким ужасно грустным
Я не был никогда!”
Я съел горбушку хлеба
И выпил молока,
Потом взглянул на небо,
Увидел облака.
И так мне стало грустно,
Так стало тяжело!
Я съел кусочек сала,
Опять не помогло.
Нашёл я банку с мёдом,
Ел мёд и вспоминал:
“Каким я был весёлым,
Каким я грустным стал!”
Уже в буфете пусто
И за окном темно…
И до того мне грустно,
Что самому смешно.”
Алла Ахундова.
***
Почему на голове не растут цветочки,
А растут они в траве и на каждой кочке!
Если волосы растут, значит их сажают..
А сажать цветочки тут мне не разрешают!
Почему не сделать так, срезать все кудряшки,
На макушку красный мак, а вокруг ромашки.
Вот представь себе идет по дороге мальчик.
А на круглой голове, круглый одуванчик.
Я сестренке вместо кос, вырастил бы розы!
Нет цветов прекрасней роз, а сестренка в слезы!
-Я все маме расскажу!, -говорит, -я спрячусь !-
Вот возьму и посажу ей за это кактус!
Ну а мне бы хорошо ландыш и гвоздику
Научиться бы еще сеять землянику!
Вот была бы голова! Голова что надо!
Лес, цветы, грибы, трава…Тишина. Прохлада.
Хорошо ведь! А никто слушать не желает…
Только мама кое-что в этом понимает.
Вот сестренке заплела волосы в косицы
И косицы назвала колоском пшеницы.
И зубастый гребешок пел мне вместе с мамой:
-Мой сыночек, как цветок, виноград кудрявый!
