* * *
Снова жег мне чей-то взгляд затылок
Снова холод подымался от спины,
Ангел огромный, грознокрылый
Встал в снопе голубизны.
Мир разъят, а умереть не смею,
Потолок качнулся и поплыл…
Только веет, веет, пламенеет
Шелест ширящихся крыл.
Где слова, чтобы сказать Такому:
Лучезарный, Он слепит меня!
И душа пылает, как солома,
В вихре Божьего огня.
1918
* * *
Поставь свечу перед Казанской
И больше сердца не тревожь!
А помнишь ночь, напев цыганский,
Боль, отвращенье, скуку, ложь?
Но чистотою негасимой
Сияют первые снега;
Морозные ложатся дымы
На скованные берега.
И все прошло. Лишь в темной церкви
Мерцает малый огонек,
Лишь черные осыпал ветви
Уже не тающий снежок.
Гори, свеча, – моей молитвой,
Гори, пока достанет сил,
Чтоб милый друг пред поздней битвой
Свою тревогу погасил…
* * *
Золотые ворота на белом снегу
Отдаленные звоны на том берегу,
И от тоненькой темной церковной свечи
Прямо в сердце упали лучи.
Хорошо тебе спать, успокоенный друг,
В тихом говоре Божьих вьюг,
Снеговым укрываясь пуховым платком,
Осеняясь высоким крестом.
Хорошо мне заветной тропинкой идти;
В той тропинке все дни, вся любовь, все пути.
* * *
Посмотри, стало небо шире
Над последним домом твоим.
И в огромном нестрашном мире
Подымается светлый дым;
Затлевает свечою зеленой
Над тобою осенний клен;
Упадает луч потаенный
От кладбищенских старых икон.
Что мы помним, и что мы знаем!
Вьются пчелы, шумит трава;
Только тихой душой повторяем
Вековые, святые слова.
И, светлея сквозь темный терновник,
Там, где прячется в листьях тропа,
Подымает Небесный Садовник,
Рукоять золотого серпа.
* * *
Вот он в гробу, в георгинах и розах
Так спокойно и грустно спит;
В золотых георгинах и красных розах
Над ним тоска неотступно стоит.
И детской улыбки, лукавой и мудрой
Больше не будет на бледных устах;
Статный, красивый, золотокудрый
Лежит, не дышит в огнях и цветах.
Только тревожить его не надо…
Поклонись, поцелуй, отойди!..
Свете тихий Святыя лампады,
Святая София на мертвой груди[16].
* * *
Покрова Пресвятой Богородицы
Тихим пламенем складки горят,
А из белых рук Богородицы
Золотые листья летят.
Над рекою, над ивой плакучею,
Над убогим забытым мостом
Твой покров расстилается тучею,
Упадает закатным лучом.
Или нашу тоску негасимую
Перед Сыном Ты теплишь свечой,
И ложится стеной нерушимою
Серый плат, по краям – голубой.
Смоленское кладбище
* * *
Голодом и хмелем, плачем, спесью
С целым миром говорила ты,
Но молчат, уходят в поднебесье
Золотые древние кресты.
Спят в твоих соборах без просыпу
Те, что стали здесь веками на ночлег,
И не слышат нищенского скрипа
Из Поволжья выезжающих телег.
Подайте, благодетели,
Смертушка пришла,
Смертушка пришла,
В поле увела…Ради Христа.
Проходи. Ведь обнищали все мы,
Никуда не выпустит беда.
Что нам Италийские эдемы,
Англии богатой города.
Сто на сто! – других торгов не надо –
Пропади, рассыпься, старый дом,
Иверская красная лампада
Потухает день за днем.
* * *
В тишине не непоправимой
В безутешной тишине
Все склоняется любимый
С прежней песнею ко мне.
Не свое пою, а наше.
– Для чего ж осталось мне
Только горечь чудной чаши,
Влага мутная на дне.
Да молитва пред иконой,
(Пусть огонь мой тих и мал)
Пред иконой золоченой
Той, которую не знал.
(1921–1922)
* * *
Божья Матерь! Его осени
Золотым Своим тихим плащом
И в померкшие очи взгляни,
И напомни Сыну о нем!
Он не узнан прошел меж людьми,
Светел духом, прекрасен лицом;
Ты Своею рукой его руку возьми
И напомни Сыну о нем!
И когда загорится небо вдали
Золотым и лазурным огнем,
Подыми его с черной и дикой земли
И напомни Сыну о нем!
(1922)
* * *
Будешь сыт сегодня,
Завтра ни куска.
Далеко ты катишься
Яуза-река.
Пили, торговали
Ко всенощной шли,
Душу потеряли,
Другой не нашли!
Ни жизни, ни Бога!
Уходи в бега!
Только дорога
В небо дорога…
Стихи, не входившие в прижизненные сборники
* * *
Мы в катакомбах темных скрыты
Над нами низкий, душный свод.
В глубокой крипте брат убитый
Пришествия Христова ждет.
Нам носят тайные даянья:
Вину и рыбу, хлеб и сыр.
А там, над нами, в содроганьи
Как ветхий дом, кренится мир.
Но страстные земные бури
Уже не трогают сердец:
Пред нами ясный блеск лазури
И Пастырь Добрый средь овец.
1923
Вороненок
Я – чужая в этой белой стае,
Белом стане башен и церквей,
За ворота буйный ветер манит,
Вьюжный запевает соловей.
Я окно завесила напрасно,
– От себя ль завесить жизнь свою!
Этой вьюге гибельной и страстной
Душу я блаженно отдаю.
Вороненку в стае голубиной
– Что мне делать в мирной тишине!
Помню я широкие равнины,
Всадника на белом скакуне.
Помню все, что недоступно этим,
– В мантиях, спокойным и седым.
Где мы, вьюга, нашу гибель встретим
И куда с тобой летим?
Оптина, 1923
Оптина
Вода из Твоего колодца
Чиста, прозрачна и светла,
Она из недр глубинных льется,
Всё отмывая добела.
Но Твой черпак давно утерян,
И блещет холодом струя,
Заветные закрыты двери,
И перед ними плачу я.
Ну что ж! Разрушить можно стены
И башни в щебень раздробить,
Но даже щебень драгоценный
Душа не может не любить.
И выплывают из тумана
Сияющие купола…
Ты не свои, Ты наши раны,
Как бремя легкое, взяла.
Все это знаменье иного
И бытия, и торжества,
Под гробовым своим покровом
Ты ослепительно жива.
Последней служке неумелой
Дай прозревать сквозь эту тьму,
К Твоей пыли приникнуть белой,
Как будто к сердцу Твоему.
Разбойник Опта
Разбойник Опта правил свой разбой
Над тихой Жиздрой, на холмах зеленых.
И рядом с Оптой встали мы с тобой,
Повинные в деяньях беззаконных.
Пускай меж нами пролегли века,
Молитвы, покаянья, осиянья…
О них поет немолчная река,
О них лесов чистейшее молчанье.
Сюда, на холм разбоя он пришел,
И там, где кровь пролили душегубы,
Он храм Пречистой бережно возвел,
И лес укрыл монашеские срубы.
И Оптина, как лествица, вела
От бездн паденья – до порога рая,
И в час беды Ее призвала,
К Ее стопам приникну, умирая.
Прошли века, и Ты уже не Та,
Но Ты жива и навсегда осталась
И широта, и долгота креста,
И наша человеческая малость.
Из поэмы «Оптина»
Ты, Оптина! Из сумрака лесного,
Из сумрака сознанья моего,
Благословенная, ты выступаешь снова –
Вся белизна, и свет, и торжество.
Я каждый камень бережно узнаю,
Иконку на столбе и старый твой паром.
Уже лепечет мне струя речная,
Уже встает за лесом отчий дом.
Твой колокол – он цел. Ты слышишь, над лугами
Плывет его спокойный, влажный гул,
И ширится, и падает кругами, –
Так полно он, так медно он вздохнул.
Слепец и схимник – славный наш звонарь –
Теперь он нищим бродит по округе.
Колокола поют в дожде и вьюге,
И он во сне еще звонит, как встарь.
Открыты храмы. Дальняя дорога
К той паперти высокой привела
Меня и мой народ – мой горький, мой убогий.
Едва дошли мы, – ноша тяжела.
Не блещет храм убранством драгоценным,
И не видать прославленных мощей;
В нем даже мало теплится свечей, –
Все просто, и спокойно, и смиренно.
И настоятель служит, не спеша,
Как старый голубь, кроток, бел и важен.
Напев пустынный скромен и протяжен,
Но в пенье изливается душа.
……………………………………………………….
Когда гостей негаданных, незваных
Шумливые замолкнут голоса,
Когда падет в лугах благоуханных
Прозрачная тяжелая роса, –
Лес встанет церковью. Синеет и курится,
Уходят в небо мощные стволы,
И белочка на ветке шевелится,
Синицы свищут из зеленой мглы.
Сама земля намолена годами,
Она хранит священный прах могил.
Вот по тропинке мелкими шагами
Идет старик. Он немощен и хил.
Но блещет лик нездешними лучами.
И в львиной мощи старец Леонид –
Кротчайший к слабым, перед сильным строгий –
С учениками по лесной дороге
Идет проведать новозданный скит.
Макарий с книгой, благостный Антоний,
И с посохом тяжелым Моисей, –
Стоите вы под храминой ветвей,
Написаны искусно на иконе –
Иконе леса, неба и лучей.
Молитва
Облако смутно плывет в синеве,
Ландыши гаснут в траве,
Шум утихает весеннего дня,
Божия Матерь! Помилуй меня!
Снова я девочкой в поле брожу;
Снова невестой на мир погляжу.
Даруй мне свет невечернего дня!
Божия Матерь! Помилуй меня!
Стелется тихо туман над водой,
Волос ли мой протянулся седой?
Каждую душу живую храня,
Божия Матерь! Помилуй меня!
Последнее поколение
Мы пришли от великой печали,
Все свое растеряв в суете.
На молитве ночей не стояли,
Забывали порой о Христе.
Слишком светлых чертогов не надо
Для давно огрубелых сердец.
Нам бы здесь постоять за оградой
И к ногам Твоим пасть наконец.
Ради этого только мгновенья
Мы к Тебе, задыхаясь, брели,
Мы – последних времен поколенье,
Ослепленные дети земли.
Ночью
Сила Господня буди над нами!
Темная сила ходит кругами,
Ужасом тайным в окошко стучится…
Что-то не спится! Что-то не спится!
Темная сила долги подсчитала:
– Много грешила, каялась мало!
Призраки входят ко мне вереницей…
Что-то не спится! Что-то не спится!
Страшно предстать перед Бога Живого,
Как ты ответишь за каждое слово?
Этот Судья не взирает на лица!
Что-то не спится! Что-то не спится!
Я перед Ним безответная встану,
Но твоему не поддамся обману.
Даже в глубинах смерти и ада веет
Его благодати прохлада.
Изнемогая в позоре и муке,
К Солнцу любви простираю я руки.
Пусть недостойна ни света, ни рая,
Я призываю Его, умирая.
Наши дети
Наши мальчики, девочки наши,
Вы, идущие в первый класс!
Вас подводят к Христовой Чаше
В многих семьях в последний раз.
Банты белые в русых косах,
Ушки, стриженные вихры…
Мир суровых детских вопросов
Начинается с этой поры.
Что мы скажем глазам открытым?
Совесть слушает наш ответ.
Или руки будут умыты?
«Где Он, мама? Иль Бога нет?»
Вот стоит Он в белом хитоне,
Обнимая твоих детей.
Не на судьбище, не на троне,
А в глубинах души твоей.
Отрекись от Него, и громом
Не расколется небосвод.
Только свет из грешного дома
Может быть, навсегда уйдет.
И заметишь ты это едва ли –
Все заботы и суета…
Мы не раз уже предавали
И стыдились верить в Христа.
Но глядит Он из дальней дали,
Весь изъязвлен и весь в крови…
– Дети, дети Моей печали!
– Дети, дети Моей любви.
( 1950‑е)
