Дениза Левертов , “Дерево, рекущее об Орфее”
Белый рассвет. Тишь. Дальнюю зыбь,
я принял за бриз, нёсший в долину молву
о cолёных безлесых далях. Но белый туман
не рассеялся; замершие листья моих братьев
ещё тянулись.
Но зыбь пришла— и затем
в кончиках моих ветвей закололо так, словно
огонь загорался под ними, близок— и они
сохли и коробились.
Но я не испугался, только
насторожился.
Я рос на склоне пастбища, на опушке леса,
поэтому первым увидел его,
похоже, мужа: два
движущихся корня, короткий ствол, две
гибкие ветви, каждая о пяти безлистых
побегах,
и голова, увенчанная буро-золотистой травой,
а лицо его напоминало не птицу,
но скорее цветок.
Он держал ношу
из срезанных и выгнутых ветвей,
туго перетянутых лозняком. Зыбь неслась
он неё, касаемой им, и от его голоса,
непохожего на голос ветра касающего
наши листья
и ветви.
И это была уже не рябь (он стал
в начале моей тени), а омывавшая меня волна—
словно дождь
откутывал меня от пят и выше,
а не падал.
И затем я ощутил уже не сухие уколы:
мне казалось, я пою с ним; казалось, я заодно
с жаворонком; мои соки
вздымались к солнцу, уже
полудённому, туман вздымался, трава
сохла, вот и мои подземные корни ощутили
влагу музыки.
Приблизясь, он прислонился к моему стволу:
кора трепетала подобно свёрнотому листу.
Музыка! До кончиков побегов я
трепетал от восторга и страха.
Затем, когда он запел,
уже ничто не звучало, кроме музыки:
он говорил, и слушал я, я не деревья, и речь
проняла мои корни
вне земли,
и кору
вне воздуха,
поры моих раззелёных побегов—
нежно как роса;
и он пел без слов, а я внимал его смыслам.
Он рёк мне о странствиях там,
где ходят солнце и луна, а путник во тьме,
он грёзил о своём странствии в землю— когда-нибудь,
глубже корней…
Он рёк грёзы человечьи, войны, страсти, беды—
и я, дерево, понимал слова— ах, казалось,
что моя грубая кора молода, треснула
от заморозка и затягивается.
Он пел огонь,
пагубу деревьям— и я, как не дерево, ликовал в его пламени.
Новые почки распустились на мне, в разгар лета.
Словно его лира (теперь я знал её имя)
была и морозом, и огнём— её лады обьяли
пламенем мою крону.
Я снова был семенем.
Я был папоротником в топи.
Я был углем.
перевод с английского Айдына Тарика
A Tree Telling of Orpheus
White dawn. Stillness.When the rippling began
I took it for sea-wind, coming to our valley with rumors
of salt, of treeless horizons. But the white fog
didn’t stir; the leaves of my brothers remained outstretched,
unmoving.
Yet the rippling drew nearer— and then
my own outermost branches began to tingle, almost as if
fire had been lit below them, too close, and their twig-tips
were drying and curling.
Yet I was not afraid, only
deeply alert.
I was the first to see him, for I grew
out on the pasture slope, beyond the forest.
He was a man, it seemed: the two
moving stems, the short trunk, the two
arm-branches, flexible, each with five leafless
twigs at their ends,
and the head that’s crowned by brown or golden grass,
bearing a face not like the beaked face of a bird,
more like a flower’s.
He carried a burden made of
some cut branch bent while it was green,
strands of a vine tight-stretched across it. From this,
when he touched it, and from his voice
which unlike the wind’s voice had no need of our
leaves and branches to complete its sound,
came the ripple.
But it was now no longer a ripple (he had come near and
stopped in my first shadow) it was a wave that bathed me
as if rain
rose from below and around me
instead of falling.
And what I felt was no longer a dry tingling:
I seemed to be singing as he sang, I seemed to know
what the lark knows; all my sap
was mounting towards the sun that by now
had risen, the mist was rising, the grass
was drying, yet my roots felt music moisten them
deep under earth.
He came still closer, leaned on my trunk:
the bark thrilled like a leaf still-folded.
Music! There was no twig of me not
trembling with joy and fear.
Then as he sang
it was no longer sounds only that made the music:
he spoke, and as no tree listens I listened, and language
came into my roots
out of the earth,
into my bark
out of the air,
into the pores of my greenest shoots
gently as dew
and there was no word he sang but I knew its meaning.
He told me of journeys,
of where sun and moon go while we stand in dark,
of an earth-journey he dreamed he would take some day
deeper than roots …
He told of the dreams of man, wars, passions, griefs,
and I, a tree, understood words – ah, it seemed
my thick bark would split like a sapling’s that
grew too fast in the spring
when a late frost wounds it.
Fire he sang,
that trees fear, and I, a tree, rejoiced in its flames.
New buds broke forth from me though it was full summer.
As though his lyre (now I knew its name)
were both frost and fire, its chords flamed
up to the crown of me.
I was seed again.
I was fern in the swamp.
I was coal.
Denise Levertov
Дениза Левертов , “Страсть по луне”
Не луна. Цветок
на с того края воды.
Вода метёт прошлое потоком,
волоча за волосы всё дерево,
склад, мост. Цветок
поёт на том берегу.
Не цветок— это взывает птица
из гущи крон, музыкой
надводной глуша
бурые складки речного плаща.
Луна. Нет, юноша, идущий
под деревьями. Там фонари
в гуще листвы.
Нежное, мудрое, весёлое,
его лицо пробуждено своим светом.
Я вижу его, заво`дное, как рядом.
Шут. Музыка его колокольчиков
серьёзна, горестная мелодия.
Я танцую под неё на своём берегу реки.
перевод с английского Айдына Тарика
Wanting The Moon
Not the moon. A flower
on the other side of the water.
The water sweeps past in flood,
dragging a whole tree by the hair,
a barn, a bridge. The flower
sings on the far bank.
Not a flower, a bird calling
hidden among the darkest trees, music
over the water, making a silence
out of the brown folds of the river’s cloak.
The moon. No, a young man walking
under the trees. There are lanterns
among the leaves.
Tender, wise, merry,
his face is awake with its own light,
I see it across the water as if close up.
A jester. The music rings from his bells,
gravely, a tune of sorrow,
I dance to it on my riverbank.
