Статья Ольги Постниковой о Нине Бялосинской

Опубликовано: Плавучий мост 2018/ №1

 

Три света жизни

В десятилетнем возрасте я читала старые номера журнала «Новый мир». И там, среди разных публикаций было стихотворение, которое я запомнила на всю жизнь:

…Там девочка твоя сказала «папа»,
…сказала, в первый раз
И все слова отобрала у нас.
Мне легче, стиснув зубы, вековать,
Чем это слово у нее отнять.

Не понимая, о чем стихи, я чувствовала драматизм этих строк, хотя слова «вековать» даже не знала. И не думала, что когда-нибудь увижу поэтессу, написавшую эти строки. Но не только увидела, а и узнала Нину Бялосинскую близко. Это случилось в начале 60-х. Нас познакомил руководивший студенческим ЛИТО Н.В. Панченко, замечательный поэт, один из авторов и издатель альманаха «Тарусские страницы» (Калуга, 1961).

С 1931 года Нина Бялосинская с родителями жила в Москве. Окончив школу, поступила в Институт философии, литературы и истории (ИФЛИ), но 16 октября 1941 года институт был закрыт. Н.Б. с матерью эвакуировалась в Свердловскую область.

В 1942 году, вернувшись из эвакуации в Москву, Бялосинская стала служить в Центральной военно-технической школе дрессировщиков, работала воспитателем собак, предназначенных к использованию в военных действиях. Работала она с собаками-санитарами и собаками-истребителями танков.

О собаках-диверсантах, которых при обучении кормили под танками, Бялосинская рассказывала: после первого же опыта, когда обвешанные взрывчаткой собаки погибли, остальные под танки больше не шли. И это несмотря на то, что не участвовавшие в операции животные смерть сородичей не видели. В конце концов, от идеи использовать собак-подрывников отказались.

С начала 1944-го Бялосинская была отправлена на фронт в качестве вожатого собак-санитаров. Хотя Нина Сергеевна мне о войне практически ничего не рассказывала, можно себе представить, как нелегко было ей, двадцатилетней, постоянно находиться на переднем крае вместе с четвероногими своими подопечными, под пулями спасая наших солдат. Тема войны не оставляет Бялосинскую всю жизнь. Она и в ранних, «рубленых» ее строках, поражающих трезвостью и жесткостью:

Начиналось с медных труб.
А потом –
В огонь и в воду.
Навзничь.
Удивленный труп,
Обращенный к небосводу
Неиспытанным лицом… (1945).

И в «поколенческой» поэзии:

Приходят годы
И уходят.
А он –
Убит.
Убит.
Убит…
А мы не ждали,
Мы не ждали
Такую рифму на «любить».(1984)

С присущим поэтам фронтового поколения минимализмом Бялосинская черпает образы из военных реалий даже тогда, когда стихи у нее – пейзажная лирика:

* * *
Дело к осени медленно клонится.
В ядрах яблочных сада редут.
Тучи – легкая, зыбкая конница –
Тихим шагом нестройно бредут.

Тучи в куче привычной орбитою.
Тучи – пленники, тучи – конвой.
Солнце с краю, молодкой забытою,
Кажет горе улыбкой кривой.

Глянет следом – а мир-то качается,
То ли зелен, а то ли белёс…
Что-то чаялось, что-то сбылось…
Что уж тут! Бабье лето кончается.

Демобилизовавшись и поступив на филфак МГУ, Бялосинская стала ученицей известной исследовательницы устного народного творчества Э́.В. Помера́нцевой, преподававшей курс русского фольклора и руководившей деятельностью по его собиранию. В таких экспедициях в свое время участвовала и Н.Б.

После выхода первого сборника стихов «Дорогой мой человек» (1959) ее приняли в Союз писателей (1962). Что было еще: знаменитое литобъединение, где ее называли «душа «Магистрали», поездки по всей стране в должности методиста Центрального дома культуры железнодорожников. Много встреч с простыми и непростыми людьми.

Благодаря опыту фольклорных экспедиций, Бялосинская в свое время глубоко погрузилась в русскую низовую культуру прошлого. С некоторых пор, ярче всего другого определяя ее поэтику, в произведениях Н.Б. проявляются характерные интонации старинной песни, величания и сказа, а также простонародная образность. Даже в стихах о ее собственной женской судьбе у Н.Б. тоже очень сильно фольклорное начало:

Было молодо – не зелено, а красно.
Хорошо ли, что состарились поврозь?
Кто рассудит, что прекрасно, что напрасно?
Как разъялось, разломалось, разбрелось…
Было – убыло. По целому рубила.
Бедовала вполбеды. И поделом.
Девка била, баба била – не разбила.
А старуха разметала подолом.

В картине этого поэтического мира есть и церковь (неприглядная, где «три огарка перед образами»), и наивный голубок (изображение «святого духа» в поздней русской иконе, наверняка не раз встречавшееся ей в крестьянских избах во время студенческих поездок). Но этот образ еще не читается в стихах («Былина») как некий символ.
Товарищество поэтов-фронтовиков Нины Бялосинской и Николая Панченко было духовным и творческим союзом ровесников. В то же время существовала легенда, согласно которой Бялосинская якобы вынесла Панченко, раненного, с поля боя. На самом деле познакомились они после войны, по-видимому, на Третьем совещании молодых поэтов, когда стихи неизвестных авторов, направляемых в столицу с разных концов страны, проходили открытое обсуждение под руководством знаменитых мастеров слова. Кстати, Панченко из Калуги тогда приехал вместе с Булатом Окуджавой, которому отдал свой «мандат» на участие в «совещании». И эти названные здесь поэты, и другие, в том числе, ставшие впоследствии очень известными, составили одну компанию, встречаясь для чтения стихов.

В этой дружеской среде Нину Бялосинскую называли Белосинка. Она общалась с Андреем Синявским, была знакома и с Элен, дочерью французского атташе, которая вывезла произведения Синявского за границу. Очень переживала, когда его арестовали.
В Бялосинской воплотились лучшие человеческие качества. Она умела жертвовать собой не напоказ. Унаследовав идеалы своего отца, революционера-труженика, в 20-е годы причастного к делу становления советского театра в Крыму, долгое время оставалась под гнетом партийных догм, однако, собственно коммунистическую идеологию в духе господствовавшей тогда советской поэтической школы в свои стихи не впускала. Общение с Панченко и чтение книг В. Соловьева, Бердяева, Розанова, П. Флоренского, а также «сам-» и «тамиздата» «открыли ей глаза» на прошлое и происходящее.

Дружба ее с Н.Я. Мандельштам, начавшаяся в 60-е годы и продлившаяся до самых последних дней Надежды Яковлевны, была очень искренней, с частыми встречами. Это – и разговоры на знаменитой «кухне», где бывали в то время С. Аверинцев, И.М. Гельфанд, Н. Горбаневская, Кома (Вячеслав) Иванов, Е. Мелетинский; и летняя жизнь в Тарусе, где «в ту пору … говорили прямее, обменивались рукописями и книгами».
Летом 1970-го Надежда Яковлевна дала Белосинке рукопись своей книги воспоминаний, позднее изданной на Западе (Париж, YMCA-PRESS, 1972) и вызвавшей много обид в здешней писательской среде. Так что Н.Б. стала одним из первых читателей этой «Второй книги», глубоко ее затронувшей. Надо помнить, что тогда «честные книги и рукописи арестовывались вместе с читателями», как свидетельствует Н.В. Панченко.

Приобщение к дому Надежды Яковлевны, где, как пишет Н.Панченко, «в пору гниения, которое пришло на смену “оттепели”, готовилось будущее и склублялись возле нее новые люди», кардинально повлияло на мировоззрение Бялосинской. Кончилась ее «безмятежная идейность с тихим привкусом тоски», та длительная тревога заблуждений, о чем позднее она написала в стихах. Произошли значительнейшие события в жизни Н.Б. и окончательный перелом в ее сознании и психологическом настрое.

Нина Бялосинская сама назвала три срока, три ступени вверх в своем внутреннем бытии. Севастопольское детство, когда «всё начиналось с синевы», и, надо думать, послевоенная молодость, когда Н.Б. утвердилась в своем поэтическом даровании (это – «первый свет»). Много позднее – период зрелости, отмеченный импульсами экзистенциального беспокойства и взыскания жизненного смысла («свет второй»). И, наконец, тот «третий свет», свет христианской веры, который преобразил Бялосинскую как личность, осветив и страницы единственной ее бесцензурной книги «Ветер надежды».

В одном частном письме Бялосинская метафорически пишет о моменте поворота в своем мировосприятии и даже в самой своей поэтической практике (перемена тона высказываний, ограничение игры аллитераций). «Я тогда жадно жила – не полно, а именно жадно – всё торопилась побольше пережить», – пишет она, начиная свой самый важный жизненный этап. «Нынешние стихи мои – о свете, а шагают… трудным тяжелым шагом. А те (прежние – О.П.) – о тяжком, о темном, даже черном, а идут вприпрыжку. И захотелось мне сказать себе, той: – Ты вопишь, что погибаешь, хоть и не признаешься в этом. А ведь ты и в самом деле погибаешь. Вот что тебе следовало бы постичь. Тогда, может, не третью жизнь начинала бы я сейчас, а жила бы свою одну-единственную. Цельную и полную».

В свое время Н.Б. подарила мне небольшую папку: несколько машинописных книжек («Широкая масляница», «Старинные песни», «Противостояние») с десятками неизданных ее стихов. Есть там и стихотворение с посвящением «Ольге», со словами благословения и описанием того, что произошло с ней самой:

* * *
Глоток росы, крупица бытия –
Дрожание новорожденной птицы,
Уже готовой к миру прилучиться,
Когда еще прозренье ломит глаз,
И все двоится – семь нечистых пар –
Вторичная, обманчивая мера.
И всё надежда, всё еще не вера.
Рождения торжественная смерть.
Еще дрожать и все еще не сметь
Пролиться не росою, а слезою…
Все это было, девочка, со мною.
Благослови тебя на первый вздох!
Благослови тебя на первом слоге!
На том тебя благослови пороге,
На том пути, в котором слово – Бог. (1969).

Бялосинская приобщилась к религии в зрелом уже возрасте, крещенная отцом Александром Менем. На пути личного спасения духовной работой для Н.Б. в большой степени явилось ее стихотворчество. Не зная по жизни ни семейного религиозного порядка, ни проповедей в храме, и не решаясь прямо цитировать Евангелие, она пыталась обрести для своих новых стихов истинные слова веры, оставаясь в рамках своей поэтической индивидуальности и личного жизненного опыта.

В период, когда собственные лирические стихи стали у Бялосинской тождественны молитве, проповеди и покаянию, она сумела найти адекватное выражение таким состояниям. Ее поиски слов для непосредственного сообщения с Господом Богом не были примитивным, внекультурным явлением. Хотя слово откровения и не приходит в ее поэзию непосредственно из Писания, оно полноценно воспринято ее лирикой от великой отечественной литературы и народных форм русской духовности, изученных еще в молодости. Несмотря на определенное упрощение известных христианских представлений, Н.Б. создавала незабываемо искренние, привлекающие подлинностью чувств и очень современные тексты. При этом в поздних исповедальных стихах Бялосинской произошло явное обновление ее просодии. В «перестроечные» годы, когда в отношении религиозных убеждений не стало цензурных ограничений, многие поэты начали активно публиковать произведения, содержащие архаизмы и канонические церковные обороты речи. У Бялосинской же к тому времени сложилась ее собственная система разговора с Богом и о Боге в поле живого русского языка второй половины ХХ века. В этом смысле ее стихи «третьего света» – один из зафиксированных примеров, когда вне церкви, своими словами взывает к небесам стопроцентно советский человек.
Тихий голос и характерная манера говорить с расстановкой, но всегда мудро и точно, биение искреннего, мужественного сердца – вот что слышу я в ее строках, еще до конца не прочитанных нами.

 

Примечание:
Ольга Постникова (1943) – поэт, прозаик, член Союза писателей Москвы. Стихи и проза опубликованы в антологии «Строфы века», журналах «Грани», «Дружба народов», «Знамя», «Континент», «Новый мир», «Плавучий мост». Поэтические книги автора – «Високосный год» (Советский писатель, 1984), «Ferrum» (Глагол, 1998), «Понтийская соль» (Время, 2014), роман «Радуйся!» издан в 2010. О.П. удостоена литературной премии Фонда Альфреда Топфера, Германия (1994). «Роман на два голоса» (2001) был номинирован на «Русского Букера».