Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2007

 

Надежда Андреевна Лушникова — акын, член Союза писателей Казахстана, участник крупнейших поэтических состязаний — айтысов. Пишет стихи на казахском языке, в них, как отмечают критики, “соединилась боль великих поэтов казахской Степи и России”. Заведует отделом в музее Джамбула, что в селе Узун-Агач Алма-Атинской области в Казахстане, с помощью земляков и государства, а также на собственные средства создала музей его соратника и лучшего ученика Умбеталы Карибаева. По собственной инициативе открыла акынскую школу при музее “Алтын жылга” — “Золотое русло”, где на школьных каникулах собирает одаренных школьников и учит их искусству казахского устного поэтического творчества.

Покойный дед Герасим, знаменитый в Каскелене и окрестностях печник, говорил внучке:

— Надя, ни в коем случае не меняй фамилии, наша фамилия еще загремит.

Он очень любил читать. Сидит, бывало, читает, бабушка ему:

— Иди, еда остывает. Что ты там в книжках все ищешь?

— Любовь.

— Господи, тоже нашел чтение!

— Да что бы ты понимала в любви?!

Кроме того, что дед был хороший печник, он из дерева вырезал бесподобные по красоте вещи. И ведь прав он оказался насчет фамилии…

В 83-м году прошлого века от корреспондента российского журнала “Поэтическое самообразование” Юрия Бараева в районный центр Каскелен пришло письмо, в котором говорилось, что он разыскивает семью Лушниковых, которая была близка со ссыльным писателем и художником Михаилом Бестужевым. Оказывается, в сибирском городе Кяхты есть музей, где выставлены картины Бестужева, на одной из них запечатлен прадед Надежды Андреевны — Алексей, сын Фрола, который в детстве брал уроки у художника. По некоторым данным, Фролу Лушникову достались в наследство от Бестужева неопубликованные письма и полотна. А еще в каскеленском доме Лушниковых хранилась икона, которая принадлежала прапрадедушке Фролу Лушникову. Найти письма и картины не удалось, зато выяснилось, что предки были купцы третьей гильдии.

Когда отмечалось шестидесятилетие Алма-Атинской области, вышла книга “Летопись Семиречья”. В ней пишется, что на выставке, приуроченной к трехсотлетию дома Романовых, свою продукцию выставил и семиреченский купец, хозяин чайных лавок Лушников. Выходит, предки Надежды со всего мира привозили в Семиречье чай.

Отец ее Андрей Лушников работал главным бухгалтером на большом хлебозаводе в селе Чемолган под Алма-Атой. В 1943 году его призвали на фронт, где он пропал без вести. Маму, Ирину Иосифовну Широкоступ, которая переняла у отца его ремесло, до сих пор поминают добрым словом земляки, еще греют сложенные ею печи. Оставшись вдовой, она долго еще жила с родителями мужа, и свекры разрешили ей вторично выйти замуж, когда Наде исполнилось двенадцать лет. Во втором браке у матери детей не было, и, как пророчествовал дед, единственной ее дочке предстояло прославить их славный род.

…Тряская телега рассекала степь, а Шаметай-апа мирно подергивала вожжи и выпевала какую-то нежную серебристую мелодию, под которую раскачивались травы и улыбалось солнце. И так хорошо было двум малышкам, Наде и Алькемай, за спиной Шаметай-апа и в объятиях большой доброй степи. Хоть и была Надя маленькой, но на всю жизнь запомнила большую юрту с высокими стопками красивых разноцветных корпешек-одеял и пьянящим запахом апорта. В глубине юрты лежал старец с длинной седой бородой, а у изголовья у него — огромные яблоки. Аксакал узнал тетушку Шаметай, внимательно посмотрел на Надю.

— Это доченька твоя?

И женщина ответила:

— Да.

Ее родная дочка Алькемай почему-то не зашла тогда вместе с ними, а осталась играть на улице.

— Какая синеглазая! — старец ласково погладил девочку по голове и дал яблоко. Ох, каким сочным и вкусным было это яблоко после дальней дороги!

Спустя годы, когда Алкемай, мать пятерых детей, умерла, уже взрослая Надежда встретилась с тетей Шаметай, чтобы выразить ей соболезнование, и спросила:

— Апа, помните, как вы нас, кажется, осенью сорок четвертого года, возили к какому-то аксакалу, и он мне дал большое-пребольшое яблоко?

Шаметай печально и как-то отстраненно взглянула на Надежду.

— Я возила вас тогда к Джамбулу.

И та ахнула — так это сам Джамбул был!

Позже журнал “Мадениет жане турмыс” (“Культура и быт”) напечатал рассказ “Мама Алькемай”, где Надежда пишет о том, что в тот далекий осенний день предпоследнего военного года великий Джамбул передал ей вместе с яблоком и свое святое благословение — бата. Ведь тогда произошло нечто знаменательное — не родная дочь Шаметай зашла к акыну, а она, рыжая русская девчонка.

 

С тех пор судьба всегда одаривала ее встречами с талантливыми людьми. Однажды на последнем курсе Кзыл-Ординского пединститута ее разыскал известный поэт Аскар Токмагамбетов, ему понравились ее стихи, напечатанные в стенгазете. Это были ее первые стихи, бодрые такие вирши:

 

Ленин — первое слово,

в жизни моей оно — знамя.

 

— Принеси, — говорит Аскар-ага, — другие свои вещи.

— А у меня нет больше, — отвечает Надежда.

— Не может быть! — поэт воскликнул так горячо, что ей тут же захотелось сочинить для него что-то красивое и легкое, похожее на теплый кзыл-ординский ветер.

С того дня девушка начала постигать искусство казахского поэтического слова: каждую среду Аскар Токмагамбетов собирал одаренную молодежь и кропотливо с нею работал. Это он разъяснил, что писала и говорила Надежда на казахском, а стихи слагала в стиле русского стихосложения. Решив серьезно заняться казахской поэзией, Надежда стала срочно пересматривать свои “хореи и ямбы”. Аскар-ага Токмагамбетов учил ее состязаться в айтысе. Он скажет слово — Надежда ему в рифму отвечает. Он второе — она ему снова стихотворный ответ. Кстати, это он впервые после 43-го года поднял вопрос о возрождении состязаний акынов.

По распределению Надежду отправляли на запад Казахстана, в Гурьевскую область, но Аскар-ага похлопотал, и ее оставили в области. В колхозе Кирова она преподавала русский язык и литературу, а уже в 63-м году вышел ее первый сборник стихов на казахском языке. Первый профессиональный шаг помог сделать Лушниковой “кзыл-ординский опыт выращивания поэтов” — в Кзыл-Орде очень чтили слово: ни одно совещание рисоводов или учителей не проходило без поэтического праздника с участием корифеев литературы.

В 61-м году, в апреле, проходил пленум Союза писателей Казахстана, в котором участвовал Мухтар Ауэзов. Надежду пригласили выступить со своими стихами. Она во все глаза смотрела на живого классика, все подмечала. Он, видно было, не очень хорошо себя чувствовал, сидел, чуть прикрыв глаза. А когда она начала читать, оживился, стал внимательно слушать. После пленума пригласил к себе, посадил и так по-доброму спрашивает:

— И как ты с твоим русским сердечком такие казахские стихи сочиняешь?

Вскоре, после неудачной операции в Москве его не стало, а ей эта встреча, как подарок судьбы, долгие годы греет душу.

Однажды, глядя на нее, Аскар-ага Токмагамбетов произнес странные тогда слова:

— Человек никуда не денется от своих корней.

И только спустя годы Надежда поняла, что он имел в виду, — она выросла на земле великих акынов Джамбула, Суюнбая, Умбеталы.

На своем первом айтысе, публичном состязании казахских акынов, поэтическом турнире импровизаторов, в 63-м году в Кзыл-Орде Лушникова представляла Сыр-Дарьинский район, ее соперником был акын из Чилийского района. Ей двадцать сравнялось, а ему — за пятьдесят. Ей постоянно в айтысах одни старики в соперники доставались! С такими тягаться трудно, но, с другой стороны, раз молодая совсем русская девчонка может состязаться посредством стиха и песни со взрослыми людьми, носителями родного языка, значит, заложил в нее Всевышний зерно сильного духа.

Я спросила ее:

— Надежда-апай, с ровесниками, курдасами, наверное, легче состязаться? Им можно и “в лоб” выдать…

— “В лоб” выдать не позволяет сам закон жанра. И, кроме того, это дурной тон даже в повседневном казахском общении. Вспомним, к примеру, поговорку: “Дочка, тебе говорю, а ты, сноха, слушай”.

Я не отставала:

А как вы победили того, пятидесятилетнего акына?

 

— У них в Чиилийском районе и виноград рос обильно, и каракуль они выделывали, а наш Сыр-Дарьинский немного отставал в сельском хозяйстве. В общем, он все наши слабые места, как говорится, затейливо и в то же время остро высветил. А я ему только одно сказала: “В твоем селе жил и здравствовал Нартай Бекешев, непревзойденный акын, широчайшей души человек. Могила его с землей сравнялась, нет надгробного памятника, тропа к нему заросла. Так разве к лицу тебе хвастовство?” Да, в айтысе уважают возраст соперника, но всегда отстаивают равноправие духа, который вне возраста. Если не делать его опорой, то скатишься к мелкотемью, упрекам, а акыну не подобает низость.

В 1964 году на состязании в Чимкенте Надежда Андреевна позволила себе больно ударить соперника. Она выступала от Кзыл-Орды против Чимкента, а в жюри был сам Бауржан Момыш-улы, прославленный герой войны. Тогда акынам выдавали специальное разрешение на посещение предприятий и учреждений, где они встречались и беседовали с людьми, чтобы выявить болевые точки.

Акыны начинают айтыс восхвалением своего края, затем вступают непосредственно в схватку друг с другом. Это большое общенародное событие, которое часто граничит и с политикой.

Тогда Тастан Жолдасов, ее соперник, пропел:

— Чем тебе хвалиться? Разве у тебя есть хоть одна прямая улица в Кзыл-Орде? Они все кривые-косые, похожие на своих обитателей.

Он о людях, о народе сказал — что они кривые и косые. Такой оскорбительный выпад спускать было нельзя. И тут она применила, может быть, жестокий, но необходимый прием. Вместе с ней в пединституте училась девушка, за которой ухаживал юноша из Чимкента, но она не соглашалась стать его женой. Вот он ее и убил. В то время этого убийцу как раз судили. И Надежда пошла в наступление:

— Где подруга-ровесница моя? Тоскуя по смеху ее, вместо подруги обнимаю могилу… И ты смеешь называть кзылординцев кривыми?

И тут зал словно взорвался. Половина защищает юношу, а вторая половина — со стороны девушки — негодует. Надежда со сцены пропела то, что никто не осмеливался произнести вслух. И Тастан, взрослый мужчина, ничего не смог сказать в ответ.

На другой день Надежде говорят, что Бауржан Момыш-улы1  велел ей прийти к нему в гостиницу. А тут еще утром она встретила Тастана. Он недовольный такой, усы висят… Говорит:

— Я пошел к Бауке2 , чтобы засвидетельствовать свое почтение, а он меня прогнал. “Ты даже девушку не мог победить, вон с глаз моих!”.

Зная о крутом характере Момыш-улы, побаивалась Надя идти к нему, позвала с собой знакомую. И вот приходят они, а батыр с супругой Камар в ресторане завтракает. Кстати, интересна история их женитьбы. Красавица Камар была замужем за артистом Мусиным, знакомым Бауржана Момыш-улы. Как ни придет к ним Бауке, все время застает Камар плачущей. И как-то, сильно ее пожалев, Момыш-улы спросил ее напрямик:

— Пойдешь за меня?

— Пойду.

В тот же день они стали жить вместе.

В общем, подходит Надежда к их столику, а Бауке обращается к жене:

— Камар, ты скажешь?

Она:

— Лучше вы скажите.

— У меня есть единственный сын Бахытжан, — строго говорит Бауке. — Он сейчас редактором в джамбульской газете работает. Я тебя ему сосватать хочу. Осенью пригоню твоему отцу сорок жеребцов.

В ответ молчание.

— Есть хочешь?

— Нет.

Бауке подзывает официантку:

— Принеси самый большой шоколад.

Надя шоколадку схватила и бежать. Предложение Момыш-улы ей не то, что не понравилось, но просто тогда они с Турлыбеком Нурбековичем, будущим мужем, дружили. В тот год он служил в военной авиации Тихоокеанского флоте, а в начале следующего года они поженились. А за победу на айтысе ей подарили мужские часы. Подарки вручал известный поэт Абдильда Тажибаев, и вдруг из зала кричит Бауржан Момыш-улы:

— Абдильда, прекратить! Надежда не будет мужские часы носить!

И тут же вынул из кармана деньги, велев купить женские золотые часики. Они сейчас хранятся в музее Умбеталы. Тогда же в Чимкенте Момыш-улы ей сказал:

— Надежда, запомни, никогда не лепи свое выступление из не отстоявшегося, сырого материала, не спеши.

— Он мыслил как полководец, стратег, — говорит Надежда Андреевна. — Его совет я несу по жизни, как знамя.

Я спросила ее:

 

Надя-апай, бытует мнение, что акыны просто, что вокруг видят, о том и поют.

— Нет, это неправда! Да, акыны бытописуют, но и обобщают тоже, выходя на глубину, на суть явления. Это и есть настоящая поэзия. Народный сказитель Куаныш Баймагамбетов говорил мне: “Хорошее не таи, плохого не бойся, но говори не прямо, а намеком, чуть-чуть ущипнув. Вот у меня даже сейчас болят те места, которые когда-то девушка на айтысе как бы прихватила своими тонкими пальчиками”. Ирония, юмор, хлесткая сатира, чувство великой любви и правды — вот оружие акына. Не случайно акыну издревле дано право выступать от народа, критиковать сильных мира сего, невзирая на чины, богатство, возраст… Устное поэтическое творчество — это великий дар казахского народа, коренящийся в веках. Эта способность общаться, передавать высокую информацию посредством Слова протянулась из глубины веков до наших дней. Вряд ли я была бы Надеждой без казахского слова!

Надежда-апай двадцать семь лет преподавала казахский язык и литературу. И ни один ученик ее не имел привычки не выучить урок. Даже в училище механизации, куда, известно, не отличники попадают, “резвые мальчишки”, как говорит о них Надежда Андреевна.

— Из беспокойных детей, которым скучен полусонный учитель, замечательные люди получаются! — утверждает она. — Надо открыть им интересное и достоверное знание — не просто играючи им преподавать, как бы понарошку, условно, а чтобы для них знания были работой.

Был у нее один такой, Койшибаев — своей фамилии не мог написать, придя после восьмого класса. А видно, что мальчишка неглупый, сметливый. “Полтина цена бывшему его учителю, который глаза дома оставлял, когда с детьми общался!” — Надежда Андреевна волнуется даже сейчас, когда о том мальчишке вспоминает. Ему она отдельную работу давала и тройки за нее ставила, а если кто из учеников возмущался, спокойно отвечала:

— Он за пятнадцать минут трактор разберет и соберет, будет хорошим механизатором и кормильцем своего народа, а у вас другая дорога — в институт пойдете, вот и требования к вам более высокие.

Попробуй поспорь с такой защитницей хулиганов и двоечников.

В кабинете казахского языка и литературы всегда висели на стене четыре домбры. У Надежды Андреевны половина группы к четвертому курсу на домбре играла. И ни одно родительское собрание или праздник в училище не проходили без ее участия, ее артистических учеников, особенно без задиры Койшибаева. Вот таким образом, на деле, Лушникова-педагог подтверждала свое убеждение: “Литература и язык — всем предметам предмет, потому что она из сердца выходит и обязательно должна дойти до сердца”. А дома у нее на видном месте в книжном шкафу — хрестоматия первого казахского демократа и просветителя Ибрая Алтынсарина.

— Вот посмотрите, — Надежда Андреевна перелистывает книгу. — Здесь его переписка с Ушинским, Толстым. Он делал сильный упор на специализацию уже после четвертого класса: фельдшеры, сапожники, каменщики. А сегодня у нас в селе, где нет школ “с уклоном”, учитель вынужден тащить из класса в класс слабенького ученика. И еще Алтынсарин говорит об обязательных уроках духовности — он разработал методику преподавания Корана, определив, что именно из священной книги нужно знать детям. Это неплохо было бы и сегодняшним детям знать.

Пятнадцать лет назад заболела ее средняя дочь Карлыгаш. И тогда Надежда-апай открыла для себя Коран и Библию. И как успокоилась ее душа! Она перестала чрезмерно тревожиться за дочь и верит с тех пор, что все силы земли и неба ей помогают. И эта ее вера не напрасна. Пусть Карлыгаш передвигается в коляске, но она живее и проворнее любого ходячего: пишет стихи, переводит, в совершенстве владеет компьютером, весела и жизнерадостна. Материнскому сердцу иногда кажется, что не хватает одного дуновения ветерка, чтобы дочка встала и пошла. И она не перестает надеяться: как внезапно пришла эта болезнь, так же внезапно она должна уйти.

Каждое утро Надежда Андреевна здоровается с землей, вечером благословляет ее и всех людей, с благодарностью смотрит в небо, радуясь каждой звезде, и говорит: “Будет у моего народа, будет и у меня”.

Когда они с Карлыгаш были в Москве на консультации, Надю-апай пригласили космонавт Талгат Мусабаев и его жена Вика. Он показывал съемки Земли из космоса. Она увидела, какая это тьма — космос! А наша планета голубая, словно Господний глаз. И в тот момент она остро почувствовала слова из Священного Писания: земля — это и есть рай. А если рассуждать о том, что для рая на ней слишком много проблем и несчастий… Так ведь трудности тоже затем, чтобы росла душа. Как узнать вкус сахара без соли? Случайным ничто в жизни не бывает. Даже то, что она всю жизнь работала, не покладая рук, четверых детей воспитала без декретных отпусков: детям по два месяца исполняется — она выходит в школу. И это тоже в радость.

Вчерашний день, вот где он? Он ушел и оставил память, ощущение счастья. А ведь люди их поколения до пятьдесят пятого года хлеба досыта не ели. Надя-апай помнит, как в войну по несколько семей в одном доме жили, помогая друг другу. Но бывали дни, когда нечем было детей кормить, а они ревут на все голоса, кушать просят. И тогда, вспоминает Надежда Андреевна, женщины воду в котле кипятят, помешивают ее, поварешкой погромче стучат, обманывают: сейчас будет вам еда, чуть-чуть погодите…

— И так, пока мы не устанем и не заснем. Этим обманом они сохраняли нам жизнь. А весной полегче было. Шелковицу на деревьях обираем, в горах горный лук, кислицу собираем и жуем.

…Надежда Андреевна — счастливая мать: у нее три дочки и сын, есть внуки и даже правнучка. В музее Умбеталы Лушникова считается как бы директором, но, как говорится в известном мультфильме, она — “и столяр, и плотник, и на мышей охотник”. Она организует работу музея как центра духовной жизни района, собирает экспонаты, сама смиренно топит печку и собственноручно подметает двор. В штате нет людей, она сторожа пять лет на свою зарплату содержала.

Я спрашиваю ее:

— Надежда Андреевна, почему все-таки “в начале было Слово”?

Отвечает:

 

Потому что Словом, хранящим в себе сокровенное знание, — им одним были живы наши прадеды, и оно одно, кристальное и чистое, останется в веках.