Опубликовано: журнал “Вестник online”, 25(336), 10 декабря 2003 года
ARGUMENTUM A CONTRARIO — ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ОТ ПРОТИВНОГО
(О поэзии А.В. Книпер)
1
В 1949 году Анна Васильевна Книпер (по первому браку — Тимирева, в девичестве — Сафонова) проживала на поселении в Рыбинске, или Щербакове, как его в те годы именовали советские власти. То был короткий, двухлетний промежуток между очередными арестами. Именно тогда, в Рыбинске, Анна Васильевна написала безусловно одно из лучших своих стихотворений — «Антигона». Есть смысл привести его здесь целиком.
Так глубоко ты в сердце врезан мне,
Что даже время потеряло силу
И четверть века из своей могилы
Живым ты мне являешься во сне,
Любовь моя… И у подножья склона,
И в сумерках всё не могу забыть,
Что в этот страшный мир, как Антигона,
«пришла не ненавидеть, но любить».
Последняя строка стиха заключена автором в кавычки: это прямое цитирование Софокла (правда, существует несколько иной вариант перевода этой строки из его «Антигоны»: «Я рождена любить, не ненавидеть» — но смысл, как видим, совершенно тот же). Смысл в том, что в этом трагическом стихотворении Анне Васильевне удалось выразить суть свой личности, природу души. Параллель проведена четко: и для главной героини трагедии Софокла, и для автора этого небольшого стихотворения любовь — не просто проявление вполне понятной человеческой потребности, а (и это главное) антипод зла: не ненавидеть, но любить.
О содержательной стороне «Антигоны» Тимиревой-Книпер, в частности о том, в связи с чем и кому мысленно адресованы эти строки, мы скажем чуть ниже, а пока — еще одна параллель, но уже не прямая, а опосредованная.
Засыплет снег дороги,
Завалит скаты крыш.
Пойду размять я ноги, —
За дверью ты стоишь…
Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему…
Эти две строфы — из стихотворения Б.Л.Пастернака «Свидание», написанного в 1953 году. Адресовано оно О.Ивинской, причем адресовано в прямом смысле этого слова — послано письмом, но ей, бывшей тогда в заключении, этого письма в руки не отдали, однако прочитали вслух. Так она и услышала тогда это стихотворение — с голоса какого-то тюремщика.
И теперь самое время обратить внимание на то, как, по сути своей, перекликается первая строка «Антигоны» Книпер с содержанием второй из двух приведенных выше строф «Свидания» Пастернака:
«Так глубоко ты в сердце врезан мне…»
и
«Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему…»
Тут никакая не аллюзия (подобного и быть не могло) и не случайное сходство. Это — именно поэтическое перекликание: обращение двух поэтов к своим любимым высказано одним и тем же языком, высшим для поэта, — языком кровоточащего сердца, в котором врезан образ любимого человека, врезан уже навсегда. А потому и кровь будет сочиться всегда, до конца дней. И еще одна параллель, и опять трагическая: мысленный адресат стихотворения Тимиревой-Книпер — это адмирал А.В.Колчак, расстрелянный большевиками в 1920 году (почти тридцать лет назад к тому моменту); пастернаковский адресат — Ольга Ивинская, — в год написания стихотворения репрессированная…
Что ж делать, тут нас сопровождают великие тени! Еще одна из них — и именно в контексте вышесказанного — М.И.Цветаева. Она, тоже взявшая от жизни всего с лихвою, оглянувшись на время, которое ей выпало, имела право выразить его суть: «Грех не в темноте, а в нежелании света… В злой воле к добру».
То-то и оно: во временном пространстве одной отдельно взятой страны столкнулись, если усреднить, два психологических типажа. Один из них стремился к добру злой волей, и не столько потому, что был темен, сколько природно не знал и не желал знать, что такое свет (вот он, грех, по Цветаевой!); другой же типаж был рожден со светом в душе и жил с ним. Противоречие действительно антагонистическое, если первый из этих двух типажей отбирается во власть и обладает ею. Дальше — репрессии, кровь. Ибо, если не уничтожить второй типаж, то он останется для первого постоянным, навязчивым напоминанием о христианском (в пределе — именно человеческом) восприятии мира («любить, не ненавидеть»). Уничтожение в себе этого напоминания (этакая самоманкуртизация, если теперь вспомнить Ч.Айтматова) — вот подсознательный мотив не только репрессий как таковых, но и их вполне осознанных оправданий. Так доказывалось даже уже не оправдание, а моральная правомочность греха — то самое нежелание света.
Вся жизнь и творчество А.В.Книпер, равно как и упомянутых выше личностей, явились доказательством обратного. Точнее, от противного — argumentum а contrario, как говорили древние.
Роль личности в истории… Сколько мы читали об этом, да и сами размышляли немало! Однако, связывая «личность» с «историей», мы чаще всего представляли персоналии государственного уровня, мужей известных, именитых, сделавших нечто такое, отчего мог измениться ход исторического движения. А тут — тихая, слабая женщина. Уж ее-то роль в истории какая? Да и вообще — фигура ли она исторического значения?
Отвечаю на последний из этих двух вопросов: да, в определенном смысле она, Анна Васильевна Книпер, есть фигура историческая, если в данном случае иметь в виду двадцатое столетие — дореволюционный период, а затем весь советский этап. И ответ на первый вопрос: ее роль в истории оказалась значительной — в истории страны, истории любви, истории семьи, а теперь, когда выходит уже вторая ее книга, и в истории нашей культуры.
Поэтому эта книга — не только творчество А.В.Книпер и воспоминания о ней; эта книга — и о роли такой личности в нашей, именно нашей истории.
Теперь самое время напомнить о том, что семь лет назад вышла книга, где впервые достаточно подробно рассказывалось об А.В.Книпер, а также отчасти было представлено ее творчество — фрагменты воспоминаний, отрывки из дневников, переписка, несколько рассказов, небольшая подборка стихов («Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…» М.: Изд. группа «Прогресс», «Традиция», «Русский путь», 1996). Кроме того, в разделе «Примечания» там содержался подробный справочный материал, ознакомившись с которым читатель вполне мог составить себе представление о событиях и исторических персоналиях того времени, времени жизни главной героини этой книги. Именно там, и опять же впервые детально было поведано о, может быть, самой высокой и одновременно трагической истории любви XX столетия — любви адмирала А.В.Колчака и ее, Книпер, в то время — Тимиревой. (Помню, как в период моей ранней юности, а это конец 50-х годов, у нас был показан английский (?) фильм «Леди Гамильтон», рассказывавший о романтической связи адмирала Нельсона и его возлюбленной. Этот фильм жив в моей памяти до сих пор: история той любви, конечно, того достойна. Так вот, та история любви, отчасти, несомненно, приукрашенная кинематографом, безусловно, меркнет по сравнению с доподлинной, исторически выверенной историей любви другого адмирала — А.В.Колчака и его Анны Васильевны. Ибо ей, в отличие от английской героини, выпала судьба куда более трагическая — суммарно более тридцати лет ГУЛАГа после убийства Колчака).
Настоящая книга — вовсе не дубликат предыдущей, о коей только что шла речь. Там, в предыдущей, все-таки в большей степени о ней, Анне Васильевне, о ней и Колчаке, некая биографически-литературная историография, хотя, как уже было сказано, литературное творчество там отчасти представлено тоже. Настоящая книга призвана ознакомить читателя в полной мере именно с последним — литературным наследием Книпер, и главное, с ее поэзией. Именно здесь публикуется и впервые, говоря официальным языком, вводится в литературное и историческое обращение основная масса ее стихотворных текстов, причем именно в том разбиении по главам, которое сделала сама Анна Васильевна. Ну и, кроме того, тут — удивительный по своей проникновенности рассказ о ее семье — точнее, о ее роде, роде Сафоновых. Без этого рассказа, написанного племянником Анны Васильевны И.К.Сафоновым, настоящее издание было бы, как мне думается, менее значимым, ибо сразу становится ясным главное: и гены, конечно, и среда, в которой росла и воспитывалась Анна, не могли не взрастить в ней высшего таланта человеческого. Того самого: несмотря на все — любить, не ненавидеть.
2
Теперь о поэзии автора этой книги. О поэзии, неотделимой от личности. Собственно, это и есть в основном предмет моего повышенного внимания, ибо что касается биографии А.В.Книпер и вообще ее невероятной судьбы, то все это читатель вполне мог узнать из предыдущей книги о ней.
Впрочем, поправлюсь: узнает и из ее, почти полностью содержащейся здесь поэзии. Да, из поэзии А.В.Книпер вполне выступает образ этой женщины, и не только образ как таковой, но и, повторюсь, природа ее души.
Известно, что у разных стихотворцев это происходит по-разному: в стихах одних поэтов литературный герой и автор далеко не всегда одно и то же; в других — напротив, они совпадают целиком. Женская поэзия в существенно большей степени тяготеет к последнему варианту. В этом смысле стихи А.В.Книпер не стали исключением — они персонифицированы и событийно отражают этапы биографии. Однако, оставаясь, по сути своей, именно женской поэзией, они являют собой пример отнюдь не рифмованной дневниковой записи молоденькой, а затем стареющей графоманки, а пример именно поэзии. Ибо тут не только (и не столько) эмоции, чувственность, желание облегчить душу посредством стихосложения или предъявить ее, свою душу (как многим пишущим дамам кажется, невероятно богатую!) миру, не только (и не столько) отражение событий и, что ценно, конечно, рефлексия. Здесь — попытка анализа событий, познание окружающей действительности и себя в ней, оценка своей роли, а через это — и оценка личности как таковой и места личности в жизни. И еще здесь — мужество. Мужество и — это, может быть, самое значимое! — понимание, что, несмотря на все, она, автор этих стихов, — по-настоящему счастливый человек. Вот к чему привела Анну Васильевну ее поэзия и к чему она привела своей поэзией нас (помните, о роли личности в истории?). Но об этом, о таком счастье, чуть ниже.
Она (точнее, ее поэзия) вообще могла совмещать в себе, казалось бы, несовместимое — несовместимое с позиций обычного человека. Но для поэта (поэта!) это — запросто.
…И только горы черные пред ним,
Да звездный полог, да в молчанье ночи
Неуловимый взмах и черный крик,
Да смотрят в душу дьявольские очи.
И еще один отрывок:
И степь кругом, и сопки синие,
И снеговые облака…
Барак, затерянный в пустыне, и
Блатные песни и тоска…
Это — ГУЛАГ, а конкретно — Казахстан, «черная страна», как обозначила тот свой поэтический (сиречь — жизненный) этап А.В.Книпер. Время: 1939 — 1946. Образ, созданный хотя бы в этих последних четырех строках, тянет на диагноз. Этой, нашей эпохе, этому нашему, недавно прошедшему, времени. Опять же совмещение несовместимого: снеговые сопки синие (что-то живописно-высшее, рериховское!) — и блатные песни и тоска (ниже и трагичнее по-российски некуда!). Да, тянет на диагноз. В той жизни. И — в поэзии. В поэзии уже безвременной. (А что до собственно поэзии, то как не отметить еще и рифму: «синие» и «пустыне и»; мастерство, безусловно!).
Внимательный читатель, к тому же не чуждый глубокого восприятия поэзии, безусловно, отметит, ознакомившись с поэтическим творчеством автора этой книги, что оно проникнуто гулаговской тематикой (или, позднее, после освобождения, этим мироощущением). Так — и не так. Да, если человека арестовывали семь раз и суммарно он отдал «черной стране» тридцать четыре (!) года жизни (а к тому же в 1938 году был арестован и спустя два месяца расстрелян сын Владимир), то уйти от этих трагических реалий невозможно. Именно так — невозможно, это до конца дней (см. хотя бы последние из опубликованных здесь стихотворений). И тем не менее.
И тем не менее в ней, А.В.Книпер, всегда, во все ее годы, даже в самые тяжкие, жил-светился огарочек поэзии. В ней жил поэт — существо, не только участвующее, но и наблюдающее, а коли так, то светлое, вовсе не упертое только в конкретные факты своей биографии. Так возникает эффект безвременного. Это, поверьте, не выводится в сознание, оно как бы само по себе, в душе. Свет. Мир, который над нами и потому вечен. Надо только это видеть и слышать. И потому там же, «в черной стране», наравне с «бараком, затерянным в пустыне, блатными песнями и тоской», рождается еще одно поэтическое создание — стихотворение «Бык». Вот только две строфы из него:
…Мерно, в такт медлительной походке,
Не поскачешь вихрем на быке.
Он меня качает, будто в лодке
На широкой солнечной реке.
И часами, лежа на телеге,
Вижу я — синеет высота
И маячит на горячем небе
Очертанье рыжего хребта…
Зная, когда, в какой ситуации это было написано (а написано, прислушайтесь, хореем — «серебряным флейтистом», доступным, поверьте опять же, в такой ситуации именно избранному), — зная это, можно, говоря образно, и замерзнуть налету. Но вот парадокс: когда Александр Дулов исполняет этого «Быка» со сцены (музыка его, стихи, естественно, Анны Васильевны), исчезает привязанность к конкретике — слышна только поэзия. Поэзия и музыка. А что может быть выше?
А все дело в том, скажем еще раз, что даже там в ней жил поэт, и светлое мировосприятие ее никогда не покидало.
Еще одна тема в поэзии Книпер, тоже постоянная, но уже трагическая, — это тема судьбы. А судьбой Анны Васильевны стала ее любовь.
Когда-то было сказано, что из всего, безусловно значительного, что за свою не столь уж долгую жизнь совершил адмирал А.В.Колчак или что выпало на его долю, из всего этого самым высшим оказалась его любовь, любовь к Анне Васильевне. Что ж, для меня, как для поэта, это несомненно так, при том, что военные и исследовательские заслуги Колчака, конечно, тоже стоят того, чтобы о них всегда помнили потомки. Но вот любовь — и не просто любовь, а любовь именно такая!
Такая любовь даруется Богом редко, и даруется сразу двоим — мужчине и женщине, а не только кому-то одному из них. Иными словами, не стало бы такой любви, если бы рядом с Колчаком не оказалось именно Анны Васильевны — женщины, которая и есть твоя судьба и для которой ты судьба тоже. Без такой женщины и такого Колчака не было бы!
Она последовала за ним и разделила его судьбу. Таких женщин в России называют декабристками. «…Я любила его и была с ним близка и не могла оставить его в последние годы его жизни…», — это ее признание в письме, и вот то же и в поэзии:
Что ни пошлет судьба мне — пусть! —
Приму без ропота и гнева.
Когда в январе 1920 года Колчака арестовали, она — «без ропота и гнева» — потребовала арестовать себя вместе с ним. «Самоарестовалась», по ее выражению.
Если я не могу спасти,
Если вижу — подходит срок, —
Быть с тобой на этом пути,
Перейти и этот порог…
kquote>
Она перешла порог, и с этого момента, после расстрела Колчака, и начался ее ГУЛАГ, длиною, с перерывами, в тридцать четыре года. Но опять же — «без ропота и гнева». Ибо сей крестный путь определила ее любовь. Любовь-судьба.
Где, жизни сдав себя на милость,
На крестный путь ступила я
И где навек переломилась
Судьба печальная моя!
>Я не собираюсь пересказывать факты биографии А.В. Книпер; я — о фактах ее поэзии. В ней, этой поэзии, «как будто бы железом, обмокнутым в сурьму», нарезаны точные, сильные строки — без сантиментов, слезливости, жалоб на судьбу. Этой поэтической и жизненной силе отбывавшей очередной срок хрупкой женщины надо не удивляться, а поклоняться.
Она осталась верна своей теме и именно такому, предельно мужественному, способу ее воплощения. Ее поэзия подпитывалась любовью — вечной ее любовью, которая и давала силы жить и писать. Вот строки, созданные через пятьдесят лет после расстрела Колчака, в 1970 году:
Полвека не могу принять:
Ничем нельзя помочь!
И все уходишь ты опять
В ту роковую ночь…
Но если я еще жива
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.
И еще отрывок из стихотворения, написанного уже под финал жизни:
И каждый год седьмого февраля,
Одна, с упорной памятью моей,
Твою опять встречаю годовщину.
А тех, кто знал тебя — давно уж нет,
А те, кто живы — всё давно забыли…
Седьмое февраля — это дата расстрела Колчака. «Иных уж нет, а те далече», а те, кто еще здесь, — всё давно забыли. Но сама Анна Васильевна не забывала ничего. Эта ее поэтическая память — ее и наше наследство. Хотя она выразила это по-своему так:
Стихи да высокое горе —
Богатое наше наследство.
Вот вам и еще один диагноз. Поэзия, поднимающаяся до афоризма.
Как это ни странно или даже жутко звучит, автор всех этих строк — Анна Васильевна Книпер была по-настоящему счастливым человеком. Она с этим родилась. Со способностью любить, прощать, быть доброй — то есть духовно сильной. Значит — богатой. И этого несметного богатства хватило на все 82 года ее жизни. Об истоках такого богатства — семье и среде, в которой росла и воспитывалась Анна — читатель узнает из помещенного в этой книге очерка племянника Анны Васильевны — И.К. Сафонова; нам же, обращающимся сейчас к поэтическому наследию А.В.Книпер, ясно следующее: литературный герой этой поэзии и ее автор — все тот же духовно одаренный, духовно богатый, безусловно счастливый человек. Можно сказать проще: истинно интеллигентный. А коли так, то трагически-счастливый. Такой вот парадокс.
И для чего, никак я не пойму
(И верно, до конца и не пойму),
Зачем нас всех упрятали в тюрьму,
Зачем потом этапами везли
По всей стране на дальний край земли?
И кто из нас, вернувшихся потом,
Вернулся к жизни и нашел свой дом?
Всю жизнь жить с таким грузом в душе, но одновременно с этим:
…Благодарю за доброе молчанье,
За шелест листьев, за смолу сосны,
За краткий миг сердечной тишины,
За то, что здесь светлы воспоминанья.
Это написано уже после реабилитации, в 1967 году. Если мир светел несмотря на всё — значит, человек, воспринимающий мир именно таковым и именно такой создающий свою поэзию, богат и счастлив. Ни упадничества, ни озлобленности, а на то и на другое, заметим, она, Книпер, после всего ею пережитого могла иметь, казалось бы, духовное право. Нет, она, как выясняется из ее поэзии, этого права не имела. И значит, в таком человеке и его поэзии всегда будет жить пушкинское начало: «Да здравствуют музы, да здравствует разум!». Этой верой в разум проникнуты многие стихотворения А.В.Книпер. Вот пример:
…Чтобы недаром мы прошли,
Чтоб те, кто будут жить за нами,
От искры засветить могли
Свое немеркнувшее пламя.
Будем надеяться, что наше, ее духовных потомков, пламя будет немеркнущим. А то, что оно возгорелось, в том числе, и от искры поэзии Книпер, это точно. Несмотря ни на что и вопреки многому. Без людей, подобных А.В. Книпер, без них и их поэзии, страна обречена оставаться серой массой идущего в никуда народонаселения. Прогресс, что ни говори, подготавливают талантливые и щедрые, любящие. Argumentum a contrario!
