***
Я буду камень слушать в эту ночь,
пока рассвет взбирается по круче,
пока по кругу, медленному кругу
плывёт на юг холодная звезда –
я белой пылью согреваю руку.
Я буду камень слушать в эту ночь,
хранящий жар татарской терпкой крови,
не тронутый, не сдвинутый никем,
на тёмном, как молитва, языке
он мне стихи зарытые откроет.
I. ПЕТРОВСКИЙ ВХОД
Вторит арка
арке Триумфальной,
голубою синевой полна.
День Полтавский, дальний-дальний, –
молодые времена.
И, глазами молодыми
ослепительно блестя,
скачет, скачет –
в славе, в дыме,
царь счастливый
в ворота.
П. ГОЛОСНИКИ
Голос на дно кувшина положил княжеский страж
в перекличке ночной.
Смех свой на дно кувшина положил княжеский сын,
отдаваясь игре.
Шебет на дно кувшина принесла летняя птица,
под кровлей возясь.
Купол, как мяч, голоса уронил под ноги князю
на гулкий порог.
Ш. ФРЕСКА
Вот светлая, высокая свеча –
негаснущая королева Анна.
Мертва!
Уж девять сотен лет мертва
регина Анна,
Ярославна.
IV. ОРАНТА[1]
Вся в плавном, величавом жесте,
в рассветных, трепетных лучах,
как зачарованная женщина,
на позолоте, в куполах,
она идет в старинном танце,
и шаг неслышен, взор глубок
под тающим, скользящим глянцем,
и в пальцах снежный холодок.
И кто-то из глядевших строго,
затерянный в туманной мгле,
и кто-то из искавших Бога
в полуденной, чужой земле,
губами дрогнувши сухими,
застывшими от немоты,
дал ей торжественное имя,
скупое имя в три черты.
И вздох – Ора,
и крик твой – Ора,
и свет твой – Ора.
И древний город,
крутогорый,
весь в чёрных вишнях,
весь в белом цвете,
и дик и светел.
А у неё глаза –
от карих слёз.
А у неё уста –
от тихих слов.
А у неё чело –
от белых крыльев,
от скорбных крыльев,
просторных крыльев.
А у неё глаза…
А у неё уста…
А у неё – тоска.
А там, в степи,
до дна испил
всю молодость
недолгую
помолвленный
с недолею.
Из белой пыли –
белый конь.
В волне ковыльной
высок огонь.
Косынкой синей
облей порог.
Другому сыну
дай крест дорог.
И вздох твой – Ора,
и свет твой – Ора,
и слово – Ора.
И горсть земли,
пучок травы,
глоток воды.
Зеленый лист,
и ветра свист,
и птичий гам,
и княжий храм,
и отчий дом,
и синь кругом.
Оранта, Оранта! –
Чтоб вышел оратай
на поле –
на радость,
на волю, Оранта!
Оранта,
Оранта! –
Руины
и раны
отмолит,
омоет
Мария
Оранта!..
V. ПОСЛЫ
София удивительно спокойна.
Ну, разве вызывают удивленье
лукавые, задумчивые люди,
что въехали в Ворота Золотые,
в которых открывается Восток?
И вот теперь – поворотить налево,
приблизиться неторопливым шагом, –
изобразив большое равнодушье
на своенравно поднятом лице, –
к застывшему вдали сооруженью…
Как будто никогда богослуженья
здесь не велись, и не было печали –
заботы о спасении души!
Здесь власть земная изъявляет волю,
земное благо вдохновляет речи,
земное цели осторожный разум
по колеям стремительным влекут.
VI. ЯРОСЛАВ
О предок мой, поэт, библиофил!
Из всех деяний только книги вечны,
а слава – и легка и быстротечна,
а битвы – только смерть и только пыль.
Был час ночной и одинок, и весел,
из лучших слов слагалась тишина,
и горница еловым пахла лесом,
и лесом шелестели письмена.
Твой княжий лик сейчас совсем не княжий,
и в именах – простые имена.
Тебя опять оплачет и обяжет
на долгий труд чужая старина.
Заморские, заветные страницы!
На волшебстве замешан этот бред.
В верховьях букв сидят большие птицы,
В сплетеньях букв – разгадка и ответ.
VП. ДОЧЕРИ
На Запад – медленно, тревожно
(где нет ни света, ни зимы),
как будто в путь по бездорожью,
к кордону Киевской земли
плывут три молодости князя….
Уже отец
рукою властной
слепые жемчуга дарил.
Бессонно, солоно, напрасно
высоких трав увядший запах
они вдыхали до зари.
На Запад… Медленно – на Запад…
С такими белыми плечами,
с застывшими в глазах ночами,
под злую, свадебную песню
(как их покой сейчас невесел!)
плывут из храма три невесты
чужих,
неведомых,
неверных,
венчанных Богом королей…
На Запад… Медленно – на Запад…
И только взгляд косит – назад!
VШ. ОБРЫВ
Как черен Днепр в ночной погоде!
Как верен морю!
Ты не верь
в тревожный всплеск.
Здесь страха нет.
На влажном дне
реки
и липой напоённой ночи
припрятан светлый трепет дня
и солнечный раскосый почерк,
и рыба добрая
в пустынной глубине
сквозь сон поёт про синий колокольчик.
IX. ХУДОЖНИК
Он был и рус, и бос, и прост.
Он мог бы год и год,
касаясь купола руками,
висеть, как птица.
Наконец,
он положил последний камень.
Мерцаньем красок отуманен,
забыв пространство,
с небесами
ведя стоцветный разговор,
сорвался вниз…
Его судьба
рассыпана по камню.
X. СЫН
Как помирить враждой разъятый мир,
привычное людское разобщенье,
чтоб главы величавой Византии
признали гордое величье храма,
что в Киеве стоит, отцом построен?
Решенья нет… О, неужели
глаза затем лишь, чтоб повелевать,
рука затем, чтоб сечь упругий воздух?
Так долг велит… А лучше строить храмы.
И много лучше – краской бирюзовой
водить по влажной, по сырой стене…
А сестры?.. Проще, но и горше сестрам.
Их красота повелевает царством,
им красота не для любви дана…
И вот опять встает противоречье
реки и берегов, ствола и леса,
природы и причуд… И трудно, трудно
постигнуть это юноше, что смотрит
тревожным глазом с сверенной стены,
большим тревожным глазом, с недоверьем.
XI. СКОМОРОХИ
Забавники, печальники, для смеха
вы созданы и созваны в мой дом.
Твой час, веселье, твой черед, потеха,
вкатись цветным разгульным колесом!
В ночи никто замены не заметит,
рассвет далёк, а сон ещё глубок,
скупого бога бог веселья сменит,
бог щедрый, неразумный бог.
А ты, умелец, наблюдай движенье,
задумчивости не гони с лица,
запечатлей в смешенье и круженье
колпак шута, бубенчик мудреца…
И пир вставал – в разноголосье здравиц,
в хмельном вранье, в припрятанной беде.
Лихой плясун, везучий самозванец,
не весело, не весело тебе!
А ты начни свой розыгрыш с начала,
пока слепец струны не оборвёт…
Всё по уса текло – в рот не попало,
в веселый, пересохший рот.
XП. ПРИТЧА О ПЯТИ ХЛЕБАХ
Глагол искусства горд и неразменен.
Какая рознь в значеньях сходных слов!
Да будет славно, будет всевременно
даренье преумноженных хлебов.
Но вот явился богомаз степенный,
густые кисти в белы руки брал,
и добрый лик, и робкий лик настенный
подобострастной краской замарал.
И вышел вон, и поглотила пустошь
его, его детей, его отцов,
но было с ним надменное искусство –
кощунство умножения хлебов.
Оно себя хранило от обиды,
Не опускало круглой головы,
и становился тяжко ядовитым
ясно-зеленый лепесток травы.
Но снова руки – бережно и чутко
смывают тошный, масляный покров
и до сих пор разгадывают чудо,
святое чудо щедрости хлебов.
[1] Мария Молящая, Оранта, Ора – по преданию, покровительница города Киева.
