СТИХИ – НАРОД КРОВОЖАДНЫЙ
Когда-то в Литературном институте я сказал Ирине Снеговой: – Как ваш друг я желаю вам в будущем самого безоблачного счастья, но как друг вашей поэзии не могу не пожелать острой боли. Стихи – народ кровожадный.
Шли годы. Время от времени я встречал имя Ирины Снеговой в периодической печати. Стихи не разочаровывали в мастерстве их автора, – напротив, в них слышался голос поколения, времени: «Вы зарыты, смяты, скошены, не найти вас, мир обшаривши, мальчики мои хороши, школьные мои товарищи». Серьезные мысли: «Мастеровой не может не работать – он упускает тайну ремесла». Потом – первые книги. Вышел «Август», прозвучавший широко и нашедший отклик в сердцах самых разных людей. Но мастерство – не все в поэзии. Какая-то глубинка души поэта был еще закована. В этот тайник меня, читателя, все не впускали. И вот в последнем, как бы итоговом сборнике – злой и горький «Арифметический сонет»:
Незыблемость вставаний по утрам
И регулярность поглощенья пищи
Диктуют толщину календарям
И пышность цифрам: сто худее тыщи.
Раз-два, ты-я, день-вечер, нечет-чет,
От завтрака к обеду, чисто-просто…
Мой век – один! Кто мне предъявит счет?
Но есть (слыхали?) счетное устройство.
Изобрели. Не то, чего хотел,
Что замышлял, в какие рвался сальто,
Учитывает. Счет готовых дел
Ведет оно. Из них выводит сальдо.
А коль их нет… Тогда в итоге лет –
Как говорится – сумма в сто котлет.
– Эге! – подумал я. – Кажется – второе мое пожелание осуществилось. А, впрочем, может быть, она не о себе? О других? Может быть, это сатира, а не лирика. Но тогда почему «мой век – один!»? Мой, а не наш?
Я понесся по страницам книжки Снеговой, как зверобой бежит по следу.
Любовь – любви не ровня, не родня,
Любовь с любовью, боже, как не схожи!
Та светит, эта жжет острей огня,
А от иной досель мороз по коже…
Любовь – любови рознь. Иди к любой…
И лишь одной я что-то не встречала –
Веселой, той, какую нес с собой
Античный мальчик в прорези колчана.
В этом отличном стихотворении, от которого не отказалась бы сама Анна Ахматова, – тоска женщины, прошедшей сквозь острую боль разочарования. Но что же дальше?
А дальше большая, тихая мудрость, до которой не каждому дорасти: человек с глубоким сердцем требует иногда очень малого, если уж нельзя всего:
Хрипанка – это не река,
Скорей ручей Хрипанка.
Плывут по ней лишь облака
Да из-под килек банка…
Но неба синь в ее воде
Прохладнее и гуще.
И нет поблизости нигде
Другой воды бегущей.
Ольшаник встал над ней стеной,
И травы чащей плотной.
Сочит Хрипанка в летний зной
Медовый дух болотный.
У каждого житье свое…
Зови ее хоть лужей,
Но, если б не было ее,
Мы б жили много хуже.
Какое милое, простое, казалось бы, абсолютно бесхитростное стихотворение, но поэты понимают, что такие стихи пишутся после горьких слез, когда в душу входит облегчение от бессилия и остаются только краткие вздохи… Зато какова поэзия! Это жестоко? Но такое уж наше ремесло: каждое стихотворение – подвиг. И только в этом случае имя автора становится дорогим читателю, стихи его помогают жить.
