ПОГОВОРИМ С ТОБОЙ…
Есть поэтическая строчка, не помню чья, которую часто вспоминаю: «Поговорим с тобой, как трава с травой, зелеными и мокрыми словами…» Мне кажется, я разучилась – зелеными и мокрыми… Не с кем? Некогда? Страшно? Да, наверное, и то, и другое, и третье.
Кто виноват – что не с кем? Почему всегда некогда? И чего, в конце концов, бояться? Начало и конец известны, и если первое уже случилось, то второе – неизбежно. А между прошлым и будущим есть только миг – лучше не скажешь. Как им распорядиться, чтобы было не стыдно, – не знаю, потому что давно уже пребываю в бесповоротном заблуждении, что Кто-то распоряжается нами. И я Ему за многое благодарна – не устаю говорить «спасибо» и мысленно поклоны отвешивать. Спасибо! – ору иногда, разрывая себе горло, когда слезы ручьем и выть хочется, а жить – нисколечко, просто закрыла бы глаза и с головой – в успокоительный сон, как в бездонный колодец, чтобы страх и восторг перемешались, наконец, в душе навсегда и перетекли в тишину.
Но ведь «покой нам только снится». Все уже сказали за нас поэты. Все.
Или не все? Уже четверть века пишу прозу. Но для чего-то же случилось в феврале 2001 года мое «поэтическое помешательство», когда мозг воспалился, и чуть не разорвалась подкорка, потому что больше месяца круглосуточно, ни на миг не затихая, текли сквозь меня стихотворные строки.
Смешно, но слезы текут невольно.
Все хорошо. Почему же так больно?
Тает улыбка закатом вчерашним,
Все уже было – как странно, как страшно.
Жизнь промелькнула как сон запоздалый.
Все хорошо. Только времени мало.
Счастье настигло пологом рваным,
Зияют прорехи – как страшно, как странно.
Пустые глазницы, усталые губы,
Умолкли на вдохе органные трубы,
Последние мысли снуют неустанно
И падают в бездну – как странно, как странно.
Все хорошо. Есть конец и начало,
Неотвратимость, покорность, усталость.
Только в висках стучит непрестанно –
Господи, Боже, как страшно, как странно.
Ведь что удивительно – это мои стихи, хоть я их не сочиняла, каждое слово мое, каждый выдох, когда в груди теснит и кажется – больше уже не вдохнуть: Господи, Боже, как страшно, как странно…
Более ста стихотворений за тридцать шесть дней, я не помню их наизусть и до сих пор читаю с изумлением. Мои друзья-поэты говорят, что это был смертельный номер (иногда до десяти – двенадцати стихотворений в день!). Но я еще жива – и это наводит на мысль, что аттракцион был Кем-то тщательно просчитан. Я балансировала на самом острие, на грани между быть и не быть. Ощущение блаженства – непередаваемое. И радость от постижения одной из самых притягательных тайн – тайны стихосложения. И папку со стихами храню, как зеницу ока: если они пришли ко мне – значит это кому-нибудь нужно. А весь файл из компьютера исчез бесследно, как только я внесла туда все стихи, зачем-то разрывая на мелкие кусочки рукописные черновики! Слава Богу, я успела все распечатать. Мистическое событие! Оно меня ошеломило… Признаться – не ждала.
Это счастье? – спросите у меня. – Счастье, отвечу без колебаний. – Это чудо? – спросите. – Чудо!
Выходит, я – счастливая и верю в чудеса? Не знаю. Но точно знаю – чудеса происходят, даже могу пересчитать их, загибая пальцы – первое чудо, второе, третье…
Первое случилось давно. В 1984 году. После смерти моей прекрасной, нежной, светлой, моей по-детски беззащитной мамы. Это было не просто горе – катастрофа, крушение, конец, без мамы я не хотела жить… Два года мучительной нежизни. И вдруг (кстати, тоже в феврале, все мои начала – в феврале: рождение, проза и стихи, первая любовь и последняя, из тех, что уже случились), вдруг – синяя школьная тетрадь в клеточку, и я пишу. И слышу мамин ласковый голос: «Я всегда буду с тобой, даже когда меня не будет…»
Она часто так говорила, и я, наконец, поняла: ах, вот что это значило – «всегда с тобой…» Мама – моя жизнь.
Так я написала свою первую книгу «Возвращение. Прогулки во сне и наяву». Название пришло позже, книга эта до сих пор не опубликована, храню ее в старомодной папке с тесемками – новеллы о детстве, о маме и папе, о доме, о прошлом нашей семьи. Написала все, что знала и помнила сама и по рассказам родителей. И ужасно испугалась, потому что вдруг поняла, что писать – это единственное, чего хочу и всегда хотела. Оттого, быть может, всегдашняя многолетняя неудовлетворенность круглой отличницы технических учебных заведений.
Писать. Писать! Но о чем?
И тут свершилось второе в моей жизни чудо – ко мне пришли мои рассказы. Буквально обрушились на меня, будто в лавину снежную попала, – я писала и писала, не отрывая руки от листа бумаги. Дома, на кухне, по ночам – днем я еще работала в «ящике», куда, невзирая на «пятый пункт», мне «посчастливилось» попасть по распределению. Зато вырваться оттуда за долгие годы не удалось ни разу, только когда отпустила себя на свободу – обходчиком в коллектор с подземными коммуникациями: сутки дежурства, трое суток – свободы. Неожиданный поворот.
Впрочем, в то время главной неожиданностью были мои рассказы. Они будто дожидались меня где-то, в какой-то таинственной точке пространства, куда я, наконец, попала. А могла бы не попасть, не случись в моей жизни страшное горе? Это самый жестокий вопрос, на который боюсь ответить, и душа нестерпимо болит, когда думаю об этом.
Может быть, поэтому писательство для меня не ремесло, а таинство. Удивительная игра, еще более удивительная, чем сама жизнь. Здесь все иррационально, непостижимо. И необъяснимо. И слова приходят неизвестно откуда, и имена, и люди, которых никогда не встречала, и ситуации, о которых никогда не слышала.
Я ничуть не кокетничаю, когда говорю, что не знаю, почему мои персонажи, такие странные, неожиданные, с их обреченностью на несостоявшуюся любовь, с их невероятно трудной судьбой, как бы изначально к ней приговоренные и в детях своих, эти Матильда, Исачек, Суссана, Голда, Дора, Гиршеле, Арон, Лазарь, Шира и другие – почему они пришли ко мне? Почему – они? Почему – ко мне? Почему в их жизни все происходит так, а не иначе?
Не знаю.
Но если бы я придумывала свою прозу, я бы хотела написать «Пасынков судьбы», «Долгую муку ожидания», «Ты, только ты», «Роман-мираж», «Суссану с двумя «с», «Одесские рассказы», «Жизнь без конца и начала», «Семья, семейка, мишпуха». И многие другие свои вещи. Они мне нравятся.
Здесь, в этом жизненном пространстве, я вполне самодостаточна. Есть драгоценное ощущение внутреннего «ДА».
В жизни никогда не скажу о себе, что я красивая, умная, удачливая, деловая, счастливая – не скажу. Не уверена. И не вполне свободна от взаимосвязей с окружающим миром, который в подавляющем большинстве именно такой меня и видит. И слава Богу, меня это радует.
Но в прозе – есть сокровенное «ДА». И это большое счастье. Самое большое в моей жизни. Хотя в ней немало чего происходило и происходит.
Полную свободу человеку вообще дает, наверное, только творчество. Даже в любви это невозможно. Потому что там взаимодействуют два субъекта и в любой, самый пронзительный момент возможно несовпадение, сбой.
В творчестве – ты один и, если нельзя сказать, что все зависит только от тебя, то уж во всяком случае, никто не может ничего испортить. Андрэ Жид писал: «Творчество – это взаимодействие художника с Богом. И чем меньше делает художник, тем лучше». Казалось бы – проще не бывает. Но: тайна сия – велика есть.
Может быть, я в своей прозе, чересчур откровенной, перехожу некую черту, которую люди не хотят переступать в целях самосохранения. Но жизнь ведь, в самом деле, довольно трудная игра, сыграть ее по предлагаемым правилам не каждому по силам. И я пишу так потому, что очень сложно и напряженно переживаю человеческие отношения во всех их проявлениях. И всякий раз переживаю судьбу своих персонажей, как свою собственную.
Я ведь ничего не делаю специально, не хочу никого шокировать или напугать. Не пишу специально грустную прозу. Или специально еврейскую. И еврейство мое – не дань моде, а болевая и горделивая точка моего существования от рождения, всю жизнь. Если проза моя имеет эротическую подоплеку (психологическую и эротическую), то тоже не потому, что хочу потрафить читателю или издателю, а потому что считаю, что и в жизни все круто замешано на этом. Отсюда вырастает наше счастье. И несчастье. И ожидание, и разочарование. И творческое начало – тоже отсюда.
Когда-то я написала: «Главное – писать, все остальное преходяще и не содержит тайны». Подписываюсь под этими словами безоговорочно и сейчас. И больше всего на свете хочу писать, а времени катастрофически не хватает ни на что.
Тут справедливо будет перебить меня каверзным вопросом: а Литературная гостиная Рады Полищук, которой в феврале 2009 года исполнилось тринадцать лет (заметьте – опять в феврале)? А альманах еврейской культуры «ДИАЛОГ» – тоже в общей сложности тринадцать лет? Как это вписывается в календарь моей жизни и что делать с этими цифрами – складывать, перемножать или возводить в степень моей нечеловеческой усталости, моей почти хронической хандры, моего одержимого стремления к уединению? Ведь не просто мечтаю, но вожделею – двери запереть на все замки, телефон отключить, с ногами забраться в кресло, держа на коленях синюю школьную тетрадь в клеточку, и замереть, к чему-то ненароком прислушиваясь.
И успокоиться, наконец.
Ан, нет, – не выходит. Ну неужели покой нам только снится?