“Работница”, ежемесячный журнал для женщин и всей семьи. №7, 2014 г.
Так случилось, что однажды морозным январским вечером вместе с сахалинским поэтом и знатоком творчества Владимира Семеновича Высоцкого Константином Молчановым я оказалась в гостях у двоюродной сестры замечательного барда – Ирэны Алексеевны Высоцкой. В ее квартире мы провели удивительный вечер в окружении многочисленных домашних любимцев хозяйки, фотографий, картин…
За чашкой крепкого кофе Ирэна Алексеевна вспоминала о Владимире Высоцком так трогательно и тепло, как будто он незримо присутствовал рядом с нами.
– Какой для меня Володя, Вовка? Прежде всего – свой, родной. Я его моложе на шестнадцать лет, что-то из раннего детства вспоминается с трудом. В семье всегда было много разговоров, какой он аккуратный, музыкальный, потрясающий! Я сначала особенно прониклась тем, что он аккуратный: даже стала свои вещи развешивать на спинке стульев, а не бросать.
Володя часто бывал у нас дома, а когда взрослые где-то встречались, меня, маленькую, тоже брали с собой. Всю жизнь он параллельно шел рядом. И я знала, что он будет со мной в трудную минуту – это самое главное. Когда тяжело болел папа, Вова все время находился с нами. И мы ему помогали, навещали. Отец отвозил вещи, однажды подарил пылесос, поддерживал деньгами. Когда были хорошие времена – мы тоже не расставались. Вова входил – и воздух словно освещался, насыщался радугой после дождя.
Он был необыкновенно обаятельным, тактичным, людей располагал к себе и завоевывал моментально. Очень умный, начитанный, интеллигентный. При этом простой, искренний в проявлении чувств, легко шел на контакт. Говорил тепло, неформально. Прекрасный рассказчик: равнодушно слушать его было невозможно. Во многом это от матери: Нина Максимовна – интеллектуалка, очень тонкая, глубокая. Она прекрасно знала литературу. Отец Володи дядя Сеня совсем другой по характеру – очень честный, порядочный военный, но простой, ведомый… Он выбрал спокойную жизнь и карьеру.
Я не думаю, что Вовку как-то особенно воспитывали, скорее, главным было подражание старшим. Он был очень близок моему папе Алексею Высоцкому, с которым прекрасно находил общий язык, много общался. Вова очень интересовался военной темой, постоянно расспрашивал отца, впитывал буквально каждое его слово.
Володя все время присутствовал в моей жизни. В то время никто из нас даже не задумывался о том, с кем мы живем рядом. Просто обожали его песни, восхищались им по-человечески.
Конечно, Вова не делился со мной своими тайнами, вообще, казался очень закрытым человеком. При мне он никогда не интересовался родословной, не расспрашивал о предках бабушку, – мы часто вместе отдыхали у нее в Киеве. Вопросов на еврейскую тему от него я тоже не слышала. А вот мне бабушка подарила кулончик – шестиконечную Звезду Давида. Я тогда даже не понимала, что это такое. В семье не соблюдали традиций, не помнили языка, но наверно, так бабушка старалась что-то передать, очень глубокое…
Володя очень темпераментный, но при этом сдержанный и сильный. Не любил обсуждать личную жизнь, плакаться в жилетку, изредка мог пожаловаться на что-то – и все. Никогда не демонстрировал свой внутренний надлом. Дядя Сеня говорил, что даже если Вовка себя совсем плохо чувствовал, все равно – смеялся, шутил…
Точно знаю, Сева Абдулов был Володе настоящим другом, они часто приезжали вместе. Но вокруг вилось столько негодяев, которые теперь называют себя «друзьями Высоцкого». Иногда слушаю их выступления по телевизору – и давление сразу поднимается. Эти так называемые «друзья» при жизни Володи вели себя отвратительно, стравливали со всеми, стремились разрушить любовь с Мариной. Зависть человеческая…
Бывали в нашей жизни курьезы. Однажды утром к нам в квартиру прибежал очень шумный и взволнованный дядя Сеня и признался, что был на Лубянке, сам решил раскаяться, что его сын женился на иностранке. А чекисты его успокаивали, мол, она член Коммунистической партии, наш человек… В семье это стало анекдотом.
При мне Вовка никогда не писал. Я, будучи студенткой журфака, пыталась нахально его расспрашивать, приставала с вопросами, как и откуда приходят стихи, а он только улыбался, шутил или отмалчивался. Никогда не обидел, не отшил грубо. Все мы тогда считали себя творческими людьми, мнили о себе много, пытались говорить с ним на равных. Теперь, спустя годы, я пишу сама и лучше понимаю суть процесса. Сначала улавливаешь все, накапливаешь, а потом – приходит…
Володя с Мариной часто нас навещали. Помню, Володя пел, она внимательно наблюдала, повторяла за ним каждое слово. Марина его по-настоящему любила – это было видно. Они говорили на одном языке, даже обсуждая, например, карданный вал в машине – для меня это китайская грамота.
Вова очень понимал глубинную суть человека, всю жизнь интересовался людьми. Он был настоящий мудрец, провидец, одаренный свыше, – почитайте его стихи, там есть все. Над ним был столб, соединяющий с небом…
Володя всегда жил на грани. У него был выбор: стать обывателем, вкусно есть, пить, спать или в муках отдавать все, что есть внутри… Он страдал от предельной остроты восприятия. Даже когда пел дома для нас, рвал душу, слишком выматывался, – таков его характер. Господь его наградил: он был человеком без кожи.
Свои зависимости Вовка осознавал, пытался бороться: как и Есенин, противостоял «черному человеку». Кажется, таков удел многих творческих людей: они ищут в алкоголе отдушины, иначе можно сойти с ума. Марина очень помогала справляться с этой проблемой, много делала для Володи. Она очень верная, летала за ним на край света – даже в Магадан.
Я не могу всерьез обсуждать творчество Володи – пусть этим занимаются специалисты, филологи. Я просто люблю его стихи, но способна не оценивать их объективно. Помню, когда я училась на журфаке, одна студентка сказала, что ей не нравится то, что пишет Высоцкий. Я была потрясена: даже представить себе такого не могла. Я влюблена в каждую его строку, она дорога мне, проросла через душу. Володя – потрясающий философ, в его поэзии – настоящая глубина.
Последний раз я видела Вову за две недели до ухода. Он был нездоров, но не возникло никаких дурных предчувствий – такое нередко случалось. Родной, родной! – таким он для меня навсегда остается.
