Штрихи к портрету Рины Левинзон
Она во мне, как бытие,
Которого не выбирают.
Так раненый олень копье
Несет, пока не умирает.
Рина Левинзон. «Поэзия».
О счастье мы всегда лишь вспоминаем, / А счастье рядом, / Может быть, оно – / Вот этот сад осенний за сараем / Иль чистый воздух, льющийся в окно… Это четверостишие Бунина, запавшее в памяти еще с юности, вспомнилось мне, когда я читал стихи Рины Левинзон из ее поэтического сборника «Этот свет золотой»:
А жизнь и есть тепло и торжество,
короткое паренье над веками.
Не надо добиваться ничего,
а просто жить, как дерево и камень.
И просто воздух медленный вбирать,
не умирать, покуда не приспело,
и не просить, и ничего не брать,
а только жить легко и неумело.
Не правда ли, удивительно созвучны ощущения и мировосприятия двух поэтов, казалось бы, отдаленных друг от друга временем, пространством, судьбой, всем, чем угодно, кроме разве одного – Божественного поэтического дара и языка, коим этим дар передается нам – читателям и слушателям!
Каюсь, мое знакомство с творчеством Рины Левинзон началось только с этой книжки поэтессы, вышедшей в Иерусалиме в 1996 году. Впрочем, может быть, в какой-то мере извиняло меня тогда еще не долгое пребывание в Израиле. С другой стороны, было у меня и преимущество неофита: какое удовольствие вдруг открыть для себя нового поэта, поэта истинного и животворного! Какое счастье: услышать вдруг в грохоте и скрежете нашего яростного бытия чистый, ничем не замутненный – поистине хрустальный – голос нежной души! Души трепетной, щедрой, открытой миру и людям и вместе с тем души ранимой, страдающей, мудро-печальной.
Когда проснётся ранняя синица,
и упадет на белый сон ресница,
неслышная печальница моя,
о чём я буду плакать, в чём виниться?
Конь занемог, и постарел возница,
кончается дорога бытия,
и где-то там мой приговор хранится.
«Нет лирики без диалога» утверждал когда-то Осип Мандельштам и был бесконечно прав. (Кстати, вот вам еще одна удивительная перекличка с гениальным собратом: Жизнь упала, как зарница, как в стакан воды ресница. Изолгавшись на корню, никого я не виню.) Лирические признания поэта – не просто разговор с самим собой – они всегда обращены к собеседнику, причем, к собеседнику не какому-то конкретному, реальному, знакомому. (Хотя бывает и так.) Душа поэта, как правило, устремлена в объятия собеседника неизвестного, далекого. Собеседника, по слову того же Мандельштама, провиденциального, то есть, вечного, универсального. Только такой разговор, такая лирика – общечеловеческая, душевно всеохватная – и отличает поэта истинного от «литератора», от стихоплета и графомана, пускай даже и весьма одаренного.
И медленно, как строит муравей,
свое жилье, я буду строить дружбу,
с людьми других народов и кровей,
но Богу на земле несущих ту же службу.
И терпеливо, как трава к траве,
зерно к зерну, трудов не ускоряя,
я буду жить со всеми наравне –
потомок Евы, изгнанной из рая.
И вновь не могу не вспомнить вещих слов Осипа Эмильевича о том, что «скромная внешность произведения искусства нередко обманывает нас относительно чудовищно-уплотненной реальности, которой оно обладает». Поэтесса и сама признается в том, что: «Чем дольше живешь, тем прозрачнее пишешь…».
В стихотворении «Овидий», которым открывается сборник «Этот свет золотой», её лирический герой собирается «нанизывать слово за словом, словно жемчужины детского горя» и, восхищенный прекрасным Овидием Назоном, плачет «над строчкой его позабытой».
Будучи вполне уверенной (и, возможно, вполне справедливо) в том, что слова в ее уста вкладывает сам Господь Бог («Какие могут быть слова нежнее тех, что Бог найдет?»), Рина и впрямь обладает волшебным даром нанизывать слово за словом в пронзительный и чарующий венок радости и горя, смятенья и любви, отчаяния и покоя.
… Просеивать просо надежды,
на мельнице воду молоть,
и знать, что печально и нежно,
за мной наблюдает Господь.
Не ведать, что много, что мало,
не взвешивать скупо житье.
и пить из пустого бокала
сладчайшее в мире питье.
Как и когда началась эта поэзия, откуда эта певунья по имени Рина Левинзон? Об этом рассказывает сама поэтесса:
Какое детство было у меня…
Щербатый шкаф. Вода в ведре застыла.
И мама до рассвета уходила,
И не любила я начало дня…
Но вечером мы грелись у огня.
Домишко наш тонул в трамвайном звоне…
Я окуналась в мамины ладони,
И, значит, детство было у меня.
Рина родилась в Москве, но всю жизнь до отъезда в Израиль прожила в Свердловске (ныне Екатеринбург). Она из обычной интеллигентной семьи: мама работала экономистом, а папа был инженером-металлургом. Между прочим, как рассказала Рина, только на восьмой раз он сумел поступить в Ленинградский политехнический институт: мешала не столько национальность, сколько социальное происхождение. Его отец, дед Рины, в свое время был хозяином корчмы в Орше и, по советским меркам, относился к социально чуждым элементам. Но почему за это должен был отвечать сын? Рина, очевидно, унаследовала упорство и настойчивость в достижении цели.
Школу, по ее собственным словам, никогда не любила. «Я до сих пор не понимаю, – говорит поэтесса, – как это можно было учиться в школе… Садиться и вставать по звонку, поднимать руку по команде, соблюдать строгую дисциплину… Мы жили на улице Луначарского. И когда я шла в школу, на углу нужно было поворачивать направо. А налево были все кинотеатры. И пока я шла, до самого угла не знала, куда поверну – направо или налево… Я больше училась по книгам: Стендаль, Бальзак, Толстой, Пушкин, Тургенев, Мопассан, Фейхтвангер…».
Она с детства знала, что хочет сочинять, писать. И когда получила аттестат зрелости, решила поступать на факультет журналистики Уральского университета. Но оказалось, что эта попытка была неудачной. И тогда она пошла в молодежную газету «На смену!» и стала внештатным корреспондентом. Без всякого журфака!
Писать стихи она начала лет с десяти. А публиковаться стала уже после окончания института. Закончила она английское отделение Свердловского института иностранных языков. Преподавала английский язык в школе. Это был ее «хлеб насущный». Да и сейчас она зарабатывает себе на жизнь преподаванием английского…
В Свердловске Рина много и успешно работала на радио и телевидении, писала материалы о культуре, литературе, поэзии. И не переставала сочинять стихи. В 1973 году несколько стихотворений Рины Левинзон были опубликованы в журнале «Юность». В Свердловске у нее к тому времени вышла книга детских стихов тиражом в 100 тысяч экземпляров и несколько поэтических подборок в коллективных сборниках.
В конце 60-х Рина связала свою судьбу с Александром Воловиком, известным уже тогда поэтом и переводчиком, счастливый союз с которым длился почти сорок лет. В 1969 году у Рины и Саши родился сын Марк. Но жизнь молодой семьи резко и бесповоротно изменилась, как только она приняла решение выехать в Израиль.
Многие их знакомые отвернулись от них, перестали к ним заходить. Дом опустел. У них не было ни средств к существованию, ни возможности заработать. Но была горсточка друзей, которые, рискуя очень многим, оставались с ними и помогали как могли. Для них отказ длился сравнительно недолго – два года. Их решили выпустить. Это был 1976 год. Дали на сборы три дня.
Первые два года в Израиле были в каком-то смысле даже тяжелее тех двух свердловских. Чувство паники, страха перед будущим. Языка они, естественно, не знали, работы не было, порой даже денег на автобус и телефон не удавалось наскрести. Некий заколдованный круг. Друзей, знакомых не было тоже. Сын Марик, привыкший к заботам бабушки и дедушки, оставался целыми днями один…
Случайно она нашла работу в Иерусалиме, а Саше пришлось уехать в Цфат. Она начала говорить на иврите, но не потому что выучила, а потому что очень хотела говорить. И слова сами стали приходить к ней. Она постепенно стала ощущать, слышать музыку языка, и это все решило. Она влюбилась в мелодию иврита. Это был не просто еще один новый язык, это был язык, который возвратил ей чувство гордости. Наверное, именно тогда родились у Рины эти строки:
Он стал родным, и в этом торжество,
Ведь он – язык народа моего,
Он суть от сути, вечный знак любви,
Он смысл письма, он у меня в крови.
«Оглядываясь назад, – рассказывает Рина, осмысливая нашу с Сашей израильскую одиссею, понимаю, что это часть истории нашего, моего народа. Как можно сравнить наши трудности с испытаниями, выпавшими на долю тех людей, которые создавали эту страну, защищали ее в первые годы существования! Ведь это были те, кто пережили войну и концлагеря, потеряли родных и близких… И им пришлось сразу же идти в бой, сражаться за эту землю. Их было всего шестьсот тысяч против миллионов арабов, со всех сторон наступавших на этот клочок земли. И евреи, ощутившие, наконец, вкус свободы, выстояли и победили. Конечно, на этом фоне наши беды и тяготы выглядели не такими уж страшными… В самые тяжелые моменты нашего здесь бытия мы ни на минуту не жалели ни о чем. Мы бесконечно полюбили эту землю, этот воздух, этот кусочек суши, которую Господь Бог нам дал, и тех людей, которые здесь живут. И когда ты так решаешь, все мгновенно приобретает иную перспективу, иной масштаб».
Рина с восхищением говорит о таких поэтах, как Рахель и Реувен Бен-Иосеф, которые, приехав в Израиль, стали писать стихи только на иврите, а не на языке страны исхода (в данном случае – русском и английском). У Рины не так. Она хочет писать и пишет на русском языке, активно переводит израильских поэтов на русский язык. Но она сочиняет и на английском, и на иврите. Среди более чем двадцати книг, изданных Левинзон за годы жизни в Израиле, пять – на иврите, одна – на английском, одна – переводы с иврита.
В числе ивритских поэтов, стихи которых переводит Рина, такие замечательные имена, как Хаим-Нахман Бялик, Рахель, Ури-Цви Гринберг, Авраам Шленский, Хаим Ленский, Шин Шалом, Иегуда Амихай, Эдна Митвох и другие.
Стихи Рины Левинзон – как оригинальные, так и переводы – включены во многие поэтические антологии Израиля, России, США, Германии. Немало ее стихов переведено на иврит, английский, немецкий, французский, арабский и другие языки. Они регулярно печатались и печатаются в таких серьезных литературных изданиях Европы и США, как «Континент», «Время и мы», «Побережье», «Новый журнал», «Встречи».
В начале 2000-го года в родном городе Рины – Екатеринбурге – вышла книга ее стихотворений «Седьмая свеча». Она стала своего рода творческим отчетом поэтессы за годы жизни и работы в Израиле. В нее вошло более трехсот стихотворений из шести ее предыдущих книг.
О творчестве Рины Левинзон очень точно и емко сказал известный российский поэт Юрий Колкер: «…Ее стихи коротки, их прелесть – в напряженности и выветренности слова, в сосредоточенности, в афористичности… Талант, один из самых бесспорных в современной русской поэзии…».
От суеты дневной и пошлой,
от этой гонки круговой,
от суетности жизни прошлой,
готовься к музыке другой.
К спокойствию грядущей ночи,
к той светлой части бытия,
что нашей вечности короче,
но дольше нашего житья…
В этих Рининых строчках, заключено ее поэтическое, художественное кредо и направление ее кипящей общественной деятельности, связанной опять же с поэзией и словом, а именно – с жизнью Иерусалимского Дома поэта. Её поэзия и её Дом поэта – это уже неразделимо, как два крыла у ангела, у птицы. И не то, чтобы она презирала суету и прозу жизни, круговерть быта, без которой, собственно, нет и жизни как таковой, нет и стихов (вспомним знаменитое ахматовское – «когда б мы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…»), но для нее, Рины Левинзон, самая заповедная, самая желанная и светлая часть бытия – это ее поэтическое творчество и ее поэтический Дом. Это как раз то, что продляет ее житие, хотя, конечно, оно немного вечности короче.
И все же, почему значительную долю своего времени, своих сил, нервов, таланта поэт Рина Левинзон отдает Иерусалимскому Дому поэта – явлению уникальному, удивительному, сегодня уже определенно ставшему неотъемлемой частью культурного ландшафта не только Иерусалима, но и всего Израиля? На этот вопрос Рина отвечает так: «Я – часть этой земли, этой страны, этого народа. И я хочу хоть что-то сделать для моей страны. Я хочу, чтобы здесь было место, где люди могли бы слышать музыку иврита, иврит поэзии. Я назвала это Домом поэта».
В Израиль приехали десятки, сотни тысяч замечательных репатриантов, людей интеллигентных, очень образованных, любящих книгу, стихи. Это так естественно для этих людей, приехавших из страны, где поэзия занимала столь важное место в жизни общества, приобщиться и к поэзии иврита. В Доме поэта вот уже почти двадцать лет все вечера, все стихи, все слова непременно звучат на двух языках – на русском и иврите…
Вообще, конечно, весьма поразительно, как эта маленькая хрупкая женщина умудряется вот уже столько лет поддерживать живой и жаркий огонь в своем необыкновенном доме – Доме поэта Рины Левинзон. В Доме, в котором нет ни стен, ни крыши, ни мебели, ни банковского счета, но есть страстный дух поэзии, дух познания, дух творчества, доброты и человеческого единения. Именно в неутомимом, прекрасном и яростном духе его хозяйки, его творца по имени Рина Левинзон и кроется успех и жизненная сила. Не случайно, наверное, одна из ее поэтических книг, кстати, сочиненная на иврите, так и называется – «Аль руах левадо» – «Только духом единым»:
В нашем веке повинном,
Не смыкающем век,
Только духом единым
И жив человек…
На одном из вечеров в Доме поэта Рина рассказала, что сама не знает, как вдруг ивритские слова у нее складываются в поэтические строки. Рождение стиха – это вообще чудо, но творение стихов на двух языках – чудо двойное. Знатоки иврита и поэзии, бывшие на вечере, говорили о том, что стихи Рины – это не просто удачно зарифмованные на иврите строчки, а высокая поэзия, полная гармонии и музыки.
Трудно назвать все имена классиков ивритской поэзии, которым были посвящены неповторимые вечера в Доме поэта. Собственно говоря, это был целый курс вечеров-бесед, вечеров-лекций на тему: «Избранные страницы ивритской поэзии от ТАНАХа до наших дней». И в этом цикле один из самых ярких вечеров – о библейских поэтессах: Деборе, Хане, Шуламит (Суламифи). Большой цикл уроков иврита через поэзию, а также несколько «литературных гостиных» и «поэтических кафе» были отданы знакомству с творчеством замечательных израильских поэтесс – таких, как Эстер Рааб, Рахель Блувштейн, Анда Амир, Леа Гольдберг, Зельда, Хана Сенеш, Гила Уриэль. Особое место в деятельности Иерусалимского Дома поэта занимает жизнь и творчество выдающегося израильского писателя лауреата Нобелевской премии Шмуэля-Йосефа (Шая) Агнона.
Говорят, где страдания – там святая земля.
Вот и с Риной Левинзон в мае 2003 года случилась большая беда – ушел из жизни ее многолетний друг и наперсник, ее муж и собеседник, ее любимый человек и поэтический товарищ – замечательный поэт Александр Воловик. Это был удивительный союз двух равнозначных поэтов, двух любящих сердец. Вся глубина и невосполнимость потери, вся боль и мука вдруг наступившего одиночества выплеснулась у Рины в пронзительные строки, в чеканные стихи…
Я смерти не отдам твое тепло живое,
И все твои слова, как звезды, соберу.
И вспыхнет вечный свет над молодой травою,
И, может быть, тогда я тоже не умру.
И всю твою любовь, и всю твою заботу
В шкатулку драгоценностей я бережно сложу,
С них время не сотрет ни свет, ни позолоту,
И ты протянешь руку мне сквозь смертную межу…
А эпиграфом к этому скорбному и возвышенному разделу творчества поэтессы можно было бы поставить следующее четверостишие Рины:
Как сказано в небесном договоре –
Придет беда – зажми ее в горсти.
Судьба одела мне корону горя,
И мне ее с достоинством нести.
