Весеннее
По размытым дождями неделям,
Через свежесть туманную вброд,
Завершается новым апрелем
Тяжелеющий солнцеворот.
Даже ты, утомленный от стужи,
В городском задыхаясь плену,
В голубой распластавшейся луже
Удивленно заметил весну.
И опять велика и бессонна
Исступленная гулкость ночей,
От больного трамвайного звона,
От мятущейся грусти твоей.
И опять задрожит у запястья
Кровь живым, воскрешенным крылом,
Чтоб к почти небывалому счастью
Через сон полететь напролом.
Но так мало от счастья осталось
В зацветающем шуме, и вот:
Поцелуй и большая усталость
У распахнутых белых ворот.
19332
Больному отцу на чужбине
Ночь и день сменяются украдкой,
Ночь и день, как капли на стекле.
Не уйдешь от скучного порядка,
Не уйдешь от скуки на земле.
Утомленным, воспаленным взглядом
Звезд растущих ты не разглядишь;
Голоса и четкий шепот рядом
Точат изнывающую тишь.
И усталость мутная, большая
Заслоняет время впереди.
Только сны яснее вырастают,
Как взволнованная боль в груди.
Так нисходит радость человечья
— Даже словом ты ее не тронь —
На твои опущенные плечи,
На твою бессильную ладонь.
В Риге
Я — случайная гостья в веселой студеной стране.
Осыпаются ровные дни голубым снегопадом.
Рассыпается ночь в переливчивом звоне саней.
Поцелуй на морозе и сторожа крик за оградой.
Цепенеют и кружатся мысли в веселом снегу.
Это было когда-то. И так же белеют равнины.
Церкви купол из ваты и дрожь застывающих губ.
Мягкий скрип половиц и трескучая печка в гостиной.
Это — то же, что детские звонкие сны до утра,
Окон белый узор. Перекличка пронзительных галок.
Если это и сон, — все равно: это было вчера.
Счастье, здравствуй! — Я здесь, и тебя я узнала…
Рига, декабрь 19373
Памяти моего отца
Ты ушел. Не откроются двери.
Тих и темен последний твой дом.
Неизведанных верст не измерить.
Не поведать о самом больном.
Не мечтать о немыслимой встрече
И принять неизбежность разлук.
Я не плачу. Не ляжет на плечи
Тень усталых и ласковых рук.
Но как сон к моему изголовью
Ты подходишь, по-новому тих,
И своею огромной любовью
Согреваешь как солнце мой стих.
Тебе, Латгалия4
Каждый миг сохраню — улыбаясь сквозь слезы, —
Эта радость — как память — навеки со мной!
По болоту шутя разбежались березы,
Мочат белые ножки в траве росяной.
Где дорога полынью и липами дышит
Над взволнованным шелком текучего льна,
Вечерами — щекой опираясь на крышу —
Улыбается лежа большая луна.
Все запомню: и прялки старинной жужжанье,
И над тропками ведер размеренный скрип,
И в свежеющих тучах зарниц полыханье,
И за ивами — озера синий изгиб…
Потому что последнюю молодость жарко
Я с пахучим снопом обнимаю в полях,
Потому что совсем небывалым подарком
Стала здесь для меня золотая земля.
Лето
Охмелевшая летом, улыбкой встречает земля
Крыльев белых размах и глухой говорок с голубятен…
Это детство вернулось и звонко кричит на полях,
И смеется над окнами ворохом солнечных пятен.
На лугах наша радость большими цветами цветет.
И сплетается трелями птичье и девичье пенье.
Утонувшие в сини озерных колдующих вод,
Мы, под шепот берез, принимаем второе крещенье.
Слаще меда дурманного — дым золотистый ржаной.
Мы — как к жизни утерянной — к светлому краю причалим,
И приемлем, как чудо, прекрасный подарок земной:
Эту радость земли и простые земные печали.
1939
Счастье
Ласточка болтает под окошком.
Скоро вечер. Все бледней восток.
Сыплется серебряным горошком
В тихой сини легкий говорок.
Льется прялки песенка простая.
Вьется ветер из-под низких крыш.
Я душою жадной собираю
Эту нескудеющую тишь.
Ветерок душистый водит сонно
Золотой гребенкой по холму.
Тихо шевельнулся мой ребенок,
Прикоснулся к сердцу моему.
Первый год второй мировой войны
Пусть розовеют на каштанах почки
И вновь весною бредит каждый куст,
Мы не напишем для весны ни строчки,
Весь дальний мир так напряжен и пуст.
Еще спокойно дремлют полустанки,
И теплый ветер шепчет о весне,
А где-то с ревом выползают танки,
Как звери допотопные в огне.
Уже тяжелый самолетов рокот —
Грозою дальней — ближе и слышней,
И небо расступается широко
Пред стаей смертоносных журавлей.
Мы под звериной маской спрячем души,
Как лица — в странные и жуткие мешки,
И нас не газ, а страшный взрыв задушит
Совсем нечеловеческой тоски,
Чтоб задыхаясь, корчась, умирая,
Не крикнуть миру — для чего пришли,
И не шепнуть, что жизнь — совсем другая
И что лицо другое у земли.
В оккупации
Какой-то страшный мир и жизнь — на волоске.
А ты — живешь. Ты движешься. Ты дышишь.
Все так же паровоз кричит в тоске,
Все так же снег отягощает крыши,
И детский плач томит издалека.
Как страшны человеческие лица!
Безумие и злоба, и тоска,
И смерть над ними тяжкой черной птицей.
Остановись. Постой. Идет рассвет…
Туманное стекло беззвучно плачет.
Идет рассвет. А человека — нет.
И человек здесь ничего не значит.
Зарылись души в каменной тоске,
И рвется стон, все выше, выше, выше!
И страх растет. И жизнь — на волоске…
И кажется виной, что ты — живешь.
И движешься…
И — дышишь…
Кире
Ту рябину срубили, и рядом шоссе пролегло.
К старой ели малинником все зарастают тропинки.
Что еще рассказать тебе? (Много воды утекло…)
Что над берегом новые чуть розовеют рябинки?..
Что вся та же, старинная — помнишь? — луна над леском
Щурит хитро глаза, восседая на бархатном склоне?
Что уткнулся — по крышу — в кудрявые яблони дом,
И что в зелень зарылись озер голубые ладони?
— Мне космических далей не видеть, но эта земля,
Как огромный подарок, — богата, проста и прекрасна!
Видишь? — Это твое. И все это дала тебе я.
Это значит, что жизнь я свою прожила не напрасно.
На болоте
На весенней проталинке
За вечерней молитвою — маленький
Попик болотный виднеется…
А. Блок5
Пахнет можжевельником и мятой.
Веет сырью. Комары звенят.
Может быть, под кочкою мохнатой
Логово болотных чертенят?
Бугорки, крапленные черникой,
Поросли, как шубкой, старым мхом.
Ты в нору под елкой загляни-ка,
Кто там дышит — заяц или гном?
Сказочные, ласковые бредни.
Зной и чад в болотном полусне,
Из-под пня сосны, почти столетней,
Серый попик поклонился мне.
***
Это — песня последней встречи…
Анна Ахматова6
Из разноцветной вырезан бумаги
Домов на перекрестке длинный ряд.
В плененном небе голубые флаги
Обветренного сентября.
Еще я здесь и все еще — как было.
Веселый ветер дерзок и высок;
Заносит сердце змеем многокрылым
И проливает в окна пряный сок.
Смеясь, пройду сквозь переплеты комнат.
Рассыплю в шутку по подушке прядь.
Меня такой веселой не запомнить.
Меня такой спокойной не узнать.
А там по-новому, неотвратимо
Зовет гудок и подрезает нить.
Взывает ветер. Это я, любимый.
Да, это я. И все короче дни.
Глушит сентябрь. И я смеюсь, глухая,
Пуская змеем первую звезду.
Под клавишами слезы набухают.
И притаились. И растут.
8 сентября 19357
***
Н.К.
Мы узнаем друг друга. Нам тайного знака не надо —
Через годы и версты, в молчании, в страхе, в тоске…
Наливаются звезды над темным запущенным садом.
Растворяются волны в тугом отсыревшем песке.
Через визг лесопилок и тракторов длительный грохот,
Через вой самолетов, сумятицу троп и путей,
Только дрожью ресниц, ветерком чуть заметного вздоха,
Отголоском счастливых, забытых, небывших вестей…
Мы узнаем друг друга. Как парус, белеет страница.
Входят в сердце стихи, точно гости в покинутый дом,
Если эта нежданная радость нам только приснится —
Все равно: мы поймем.
Большая дорога
Большая дорога, лесная дорога,
В дурманящем хвоей бору.
А ты, словно юность моя быстроногая,
Маячишь на легком ветру.
Помашешь рукой. Улыбнешься глазами.
Покатят колеса. И вот —
Лишь сосны бегут золотыми рядами
За ближний, крутой поворот.
И здесь уже тихо рождается вечер,
Дрожа в позолоте озер.
Привычны тебе расставанья и встречи.
И странствий зовущий простор.
Тропинок и стежек исхожено много,
Где наших следов не найти.
Лесная дорога, большая дорога,
Конец и начало пути…
***
Улыбки и веселие, и слезы…
Запас впустую расшвыряла весь.
Незрячему — показывала звезды,
Глухому — пела ласковую песнь.
И впереди всего казалось мало…
— Душа ждала, дрожала и звала.
Ждала — не дождалась, и растеряла
Последние дыхания тепла.
И остаются только (как немного!)
Мои осиротевшие стихи.
И даже нету старенького Бога,
Чтоб пред уходом отпустил грехи.
***
Голубая елка у порога.
Кружево березы за окном;
Иногда нам нужно так немного:
Шелк листвы, неприхотливый дом,
Немудреные слова привета,
Дни, окутанные тишиной…
И смолкает боль в душе, задетой
Жесткою безжалостной рукой.
Воскресение
Предвесенние ветры навеяли сырость
От небесных проталин до каменных глыб,
И обманчивый шум зародился и вырос
И дурманит туманом глухие углы.
Под мучительный голос чужих колоколен
Мы одни воскресаем в знакомом бреду.
Мы небесным идем застывающим полем.
Чтобы звезды считать в монастырском саду.
Горечь ночи сочится на каменных скатах,
В фонарях и домах, опрокинутых ниц.
Мы одни умираем. И мы… без возврата;
Как зарей вознесенное пение птиц.
И знакомый конец, как венчанье, приемля,
Мы под этими новыми звездами ждем.
Чтобы бросить, как сон, эту горькую землю
Ранним утром, под первым весенним дождем.
Прага, 1934
Весна
Опять смятенным голосом зовут,
Захлебываясь трелью, водостоки.
Опять весна дрожит, как наяву,
В твоих зрачках, по-новому широких.
И в соловьином сне ее не удержать;
Она дождем сиреневым нагрянет,
Чтобы в бензинный ветер лить дрожа
Встревоженное полыханье.
И наши в сотый раз сердца растут,
Как новый стих, что знойным ливнем хлынет,
И мы выискиваем свой маршрут
На карте розовой и синей.
Но оттого, что руки тяжелы,
А крылья… где мы обронили крылья?..
Мы в зеркалах утонем взглядом злым,
Где наши лица навсегда застыли.
И нехотя допишет карандаш
Последние нерадостные строки,
Что соловьиный этот мир — не наш
И не о нас тоскуют водостоки.
Прага, май 19358
Ночью
Вновь вверху повиснет месяц старый,
Пальцы мне положит на ресницы.
Может быть, мне что-нибудь приснится
В странно-четкой полудреме жара.
В небе талом ночь роняет бусы
И лицо за синей тканью прячет.
В сотый раз я вспоминаю, плача,
Незаслуженных обид укусы.
Тишина, зловещая химера,
Закружилась в пляске неизменной.
Разве кто-нибудь во всей Вселенной
Боль мою великую измерит?..
Месяц мутный лезет выше, выше;
Тяжелеют пальцы на ресницах…
Я одна. Я не могу молиться…
Отвечай же, Господи, — Ты слышишь?!.
Прага, 12 февраля 1930
Бессонница
Бездомный ветер огибал углы,
Пошатываясь пьяною походкой.
Во сне дышали люди. Город плыл
Сквозь ночь огромной парусною лодкой.
И люди спали. Мимо звезды шли,
Как корабли по голубой эмали,
А мы, бессонные, считали корабли,
И звезды, и шаги часов считали.
И слушали, как пели поезда,
в ночную уходящие пустыню;
А грудь была торжественно пуста,
И сердце рыбой билось на простынях.
Волной качалась белая кровать,
Разверзлись небом парусные крыши,
И в брызгах ночи родились слова,
Которых никогда никто не слышал.
Рассвет закинул якорь у окна,
Спуская сети к нам на подоконник,
И долго билась злая тишина
В висках, у горла, на сырых ладонях.
А утро, пахнущее ветром и углем,
Встречало нас гудком мотоциклиста,
И город под сиреневым дождем
На старую опять вернулся пристань.
Но мы, певучие, чужими стали вдруг
под этими крутыми облаками, —
Усталым взглядом и бессильем рук
И непонятными стихами.
3 июня 19329
Подготовка публикации и комментарии О. Репиной
1 В 1921 г. Союз Русских Студентов в Праге начал выпускать журнал «Студент». С 1922 г. с другим названием ― «Студенческие годы», с 1926-го ― иллюстрированный литературно-публицистический и информационный двухмесячный журнал «Годы» (до 1928 г.).
2 Опубликовано в журнале «Современные записки». 1934. Т. 55.
3 Опубликовано в журнале «Русские записки». 1938. № 11.
4 Латгалия ― одна из исторических областей на востоке Латвии.
5 Строки стихотворения А. Блока «Болотный попик» из цикла «Пузыри земли» (1905), написанного в период увлечения поэта народной демонологией.
6 Стихотворение А. Ахматовой «Песня последней встречи» из сборника «Вечер» (1911).
7 Впервые опубликовано в журнале «Даугава». 1980. № 6.
8 Опубликовано в сборнике «Скит». IV. 1937.
9 Опубликовано в варшавском еженедельнике «Меч» (12 января 1936 г.)