Ты
Клоун, счастлив ты, делая стойку на руках,
Почти небожитель, череп, как у луны,
Как рыба, выскоблен. Здравый смысл
Вверх тормашками, как у птицы Додо.
На себя намотан, как нитей клубок,
Как сова, летишь сквозь собственный мрак.
Со дня Независимости до дня Дураков
Нем, как рыба, как репа, умён,
Мой небоскрёбчик, мой бублик, батон.
Как туман, расплывчат, долгожданен, как письмецо.
Путешествуешь, как наживка-креветка,
Ты дальше Австралии, как Атлас, согбен.
Уютно живешь ты, как в бочке селёдка.
Как невод для ловли ужей, дыряв.
Прыгуч ты, как мексиканский боб.
Как дважды два, ты всегда прав.
У Tabula rasa — твоё лицо.
1960
Перевод с английского Яна Пробштейна
***
Вращаются, летя к иным мирам,
Как у святых, из глины прост наряд,
Любовь и войны чужды мертвецам,
В утробе мчащегося мира спят.
Им безразлична слава их отцов,
Не духа цезари, а пища тленья,
Когда сокрушены в конце концов,
Они в могиле жаждут лишь забвенья.
Уснули беспробудно на погосте,
Их не разбудят ангельские трубы,
Не возродятся, не срастутся кости,
Пусть ангелы о Судном Дне трубят,
Не потревожит даже окрик грубый
Бесславный окончательный распад
Перевод Яна Пробштейна
***
Я вертикальна
Но горизонтальной быть куда удобней.
Я не дерево, чтобы в почву пускать корни,
Впитывая материнскую любовь и минералы,
Чтоб в каждом марте я листвой прорастала,
Не красавица я клумбы садовой,
Живописной раскраской не вызываю ахов,
Скоро лишусь своих лепестков, не зная о том.
Изумителен, пусть невысок у цветка бутон,
Дерево по сравненью со мной — воплощенье бессмертья,
И я бы взяла у цветов бесстрашья, а у тех долголетья.
Сегодня ночью в свете звёзд бесконечно малом струят
Цветы и деревья прохладный свой аромат,
Иду меж ними, не замечена ни теми и ни другими.
Думаю иногда, что во сне
Я похожа на них вполне —
Естественнее мне принять лежачее положение,
И завязалось бы меж небом и мной прямое общение.
Мысли мои покрываются мглой.
Полезнее буду, когда лягу в вечный покой:
Деревья б коснулись меня хоть раз,
и у цветов нашёлся бы для меня хоть час.
Перевод Яна Пробштейна
***
По каменному желобу вода
Из мельницы несется в черный пруд,
Где лебедь, чист, как снег, среди пруда
Абсурдом будоражит ум, когда
От белизны закрыться хочет тот.
Над топью солнце скупо восстает
Циклопий рыжий вперив глаз в презренье
В шагреневый пейзаж среди болот;
Я в думах, точно в черном оперенье,
Как грач, что ищет свой ночной приют.
Во льды тростник как бы гравюрой вмерз,
Как образ твой в моем глазу; стекло
Узором боли расписал мороз,
Кто в дом войдет холодный? Как утес
Рассечь так, чтобы сердце расцвело?
Перевод Яна Пробштейна
***
Это — темный дом, огромный.
Я построила его сама.
Ячейку за ячейкой из тихого закутка,
Жуя серую бумагу,
Кейфуя от капелек клея,
Посвистывая, шевеля ушами,
Думая о постороннем.
В нем так много погребов,
Такие ужевидные расщелины!
Я округла, как сова,
Вижу при собственном свете.
В любой миг могу ощениться
Или ожеребиться. Колышется мой живот.
Нужно сделать побольше карт…
Перевод Яна Пробштейна
***
Нет у меня ума, ни слез, ни слов,
Как камень, сердце онемело
От страхов и надежд; мой день суров;
Оглядываясь то и дело,
Не вижу никого — всегда одна,
Не вечна зелень. Жизнь, как лист, падет.
В глазах моих от горя пелена.
О, Иисус, ускорь уход.
Перевод Яна Пробштейна
***
Пуста, я отзываюсь на легчайший шаг,
Я — музей без статуй, дворец портиков, ротонд и колонн,
Во дворике моём течёт сам в себя фонтан,
Я — слепое к миру сердце монашки. Как аромат,
Лилии из мрамора бледность струят.
Воображаю себя в полном публики зале,
Мать белой Ники и парочки пучеглазых Аполлонов.
Мертвецы истерзали моё вниманье, и уже ничего не случится.
С пустым лицом, я, как сиделка, безмолвна.
Перевод Яна Пробштейна
***
Настала полночь, улица иная,
Чем лес, — Мэйн-Стрит, над нею нимбом свет.
Там нет людей, блик окна озаряет,
За каждым торт и свадебный букет.
Благоухают пышных роз соцветья,
Блеск бриллиантов, роскошь и меха.
Стоят в витринах манекены-леди,
Румянцем лица тронуты слегка.
Откуда здесь среди домов и улиц
Безумный филин — мечется, кричит.
Вмиг серых стен его крыла коснулись,
Над проводами ухает, парит.
Несут его воздушные потоки,
Густые перья на ветру шуршат.
Терзают крысы города чертоги,
И хищный филин зазывает в ад…
Перевод Светланы Мурашевой
Амнезия
Тщетно, тщетно уже молить: Узнай!
Ничего не поделать с таким прекрасным пробелом — только шлифуй.
Имя, ключи от машины, дом!
Игрушка-женушка
Стерты — ах, ах, вздыхай.
Четыре младенца и кокер!
Сестры-червячки и мотылёк-доктор —
Пакуй его тоже.
События прошлого
Слезают, как кожа.
Спустить все это в трубу!
Обнимая подушку,
Как рыжую сестричку, коснуться которой не смел,
Он мечтает о новой —
Бесплодной, бесплодны все!
И другого цвета.
Как будут странствовать, блуждать, пейзажи
Заискрятся шлейфом из задниц сестры и брата —
Хвост кометы!
И деньги за всем — потоком спермы.
Сестра одна
Приносит зеленый напиток, другая — голубой.
Восстают по обеим сторонам, как звезды.
Пенится и пламенеет питьё.
О сестра, мать, жена,
Милая Лета — моё бытиё.
Я никогда, никогда не вернусь домой!
1962
Перевод с английского Яна Пробштейна
Мюнхенские манекены
Совершенство ужасно, у него детей быть не может.
Холодное, как снега дыханье, оно трамбует утробу,
Где на ветру развеваются тисы, как гидры,
Древо жизни и древо жизни
Отпускают луны свои на волю, месяц за месяцем, бесцельно.
Поток крови — это потоп любви,
Полное самопожертвование.
Сие означает: отныне идолов нет, кроме меня,
Меня и тебя.
Так, в серной своей милоте, улыбаясь
Манекены эти нынешней ночью
В Мюнхене, морге между Парижем и Римом,
Наги и лысы, прислонившись, стоят в мехах,
Оранжевые леденцы на шестах,
Невыносимы, безмозглы.
Снег осыпает хлопья тьмы.
Никому нет до этого дела. В отелях
Руки откроют двери и выставят туфли
Для наведенья углеродного блеска,
В которые завтра втиснутся широкие стопы.
Одомашненность этих окошек
Младенческие кружавчики, зеленолистая кондитерская,
Толстые немцы спят в бездонном своём Stolz’е,
А чёрные телефоны висят на крючках,
Поблескивая
Поблескивая и переваривая
Безголосость. Снег безголос.
1963
Перевод с английского Яна Пробштейна
Тотем
Паровоз убивает рельсы, серебряная колея
Простирается в даль. Все равно она будет пожрана.
Бег ее бесполезен.
По ночам открывается красота утонувших полей,
Заря золотит фермеров, как поросят,
Слегка раскачивающихся в плотных костюмах,
Белые башни Смитфильда впереди,
Жирные ляжки коров и кровь у них на уме.
Безжалостен блеск мясницких ножей,
Гильотина мясника шепчет: «Каково же, каково же?»
На блюде заяц почил,
Его детская головка отдельно, специями благоухая, —
Освежеван, с мехом и человечность содрали.
Давайте сожрем его, как ученье Платона,
Сожрем, как Христа.
Эти люди некогда значили нечто —
Круглые их глаза, зубы, гримасы
На палке-трещотке, подделке змеи.
Устрашит ли меня капюшон кобры —
Одиночество глаза ее, зрака гор —
Ушко, в которое небо вечно вдевает нитью себя?
У мира кровь горяча, он вспыльчив и человечен,
Говорит заря, разливая потоки крови.
Нет окончанья пути — лишь чемоданы,
Из которых неизменное «я» вылезает, раскладываясь, как костюм,
До блеска заношенный, с карманами, набитыми пустяками,
Желаньями, билетами, короткими замыканиями, складными зеркалами.
Я зол до безумья, — взывает паук, размахивая множеством лапок.
Он и вправду ужасен,
Ужас множится в глазах мух.
Они жужжат, как синие дети
Попав в бесконечности сети
Со множеством щупалец,
Повязанные одной паутиной-смертью.
1963
Перевод с английского Яна Пробштейна
Паралитик
Это бывает. Будет ли продолжение? —
Разум мой — скала,
Ни пальцами не ухватишь, ни языком.
Мой бог, железное легкое,
Который любит меня, раздувает
Два моих
Пыльных мешка,
Не дает мне
Отключиться, пока
День скользит снаружи, как телеграфная лента.
Ночь приносит фиалки,
Гобелены глаз,
Огни,
Мягкую речь безымянных
Говорунов: «Ты в порядке»?
Накрахмаленная недостижимая грудь.
Мертвое яйцо, я лежу
Весь целиком
На цельном мире, которого не достать,
Взобравшись на узкий, белый
Прикроватный ролик,
Фотокарточки навещают меня:
Моя жена, в мехах 1920-х, давно мертва и плоска,
Рот полон жемчужин,
Две девочки шепчут:
«Мы твои дочери», плоские, как она.
Стоячие воды
Заворачивают мои губы,
Глаза, нос и уши
В прозрачный целлофан,
Который проткнуть не под силу мне,
Лёжа на голой спине,
Я улыбаюсь, будда: все
Нужды, желания,
Спадая с меня, словно кольца,
Обнимают свои огоньки.
Лапа
Магнолии,
Пьяна от собственных запахов,
Ничего не просит у жизни.
1963
Перевод с английского Яна Пробштейна
Вилланель
Глаза закрою – сгинет белый свет,
Глаза открою – все родится вновь.
(Тебя на свете не было и нет.)
От звезд остался красно-синий след,
И небо наполняет чернота:
Глаза закрою – сгинет белый свет.
Я вспоминаю свой давнишний бред –
Как ты пришел, меня заколдовал,
Безумно пел, безумно целовал.
(Тебя на свете не было и нет.)
Бог рухнет с неба, ад сойдет на нет;
Ни ангелов, ни демонов:
Лишь я
Глаза закрою – сгинет белый свет.
Вернешься ты, а я, прождав сто лет,
Забуду имя, глаз забуду цвет.
(Тебя на свете не было и нет.)
Мне б журавлям отдать свою любовь, –
Ведь по весне они курлычут вновь.
Глаза закрою – сгинет белый свет.
(Тебя на свете не было и нет.)
Перевел Сергей Аркавин
Вилланель
Глаза закрою — разбиваю мир;
ресницы подниму — он вновь живой.
(Ты — созданный в уме моём кумир.)
На вальсы звёзд — мой красно-синий тир —
галопом наступает бред густой.
Глаза закрою — разбиваю мир.
Мне снилось, что меня ты соблазнил,
душою сделал ты меня больной.
(Ты — созданный в уме моём кумир.)
Бог сходит с неба, адский огнь остыл;
уходят Серафимы с Сатаной:
глаза закрою — разбиваю мир.
Мне мнилось, ты придёшь, как говорил,
но выросла — забыла облик твой.
(Ты — созданный в уме моём кумир.)
Раз в год грозу зовут, как жизни пир;
любила б лучше Птицу-гром весной,
глаза закрою — разбиваю мир.
(Ты — созданный в уме моём кумир.)
Перевод Юлии Комаровой
Зеркало
Я – серебряное и точное. У меня нет предубеждений.
Все, что можно увидеть, я поглощаю немедленно
Таким, какое оно есть, незатуманеным ненавистью или любовью.
Я не жестоко, я лишь правдиво –
Око маленького бога, живущего в четырех углах.
Большую часть времени я медитирую, глядя на противоположную стену.
Она розовая и вся в пятнышках. Я так долго смотрю на нее,
Что, мне кажется, стена стала частью моего сердца. Она подрагивает.
Чьи-то лица и темнота разлучают нас постоянно.
Я – водная гладь. Женщина склоняется надо мной,
Пытаясь разглядеть себя, настоящую.
Вот она оборачивается к обманщикам, свечам и луне.
Я вижу ее со спины и отражаю честно.
Женщина плачет, руки ее дрожат.
Я ей необходимо. Она то приближается, то уходит.
Каждое утро ее лицо появляется передо мной из мрака.
Она утонула во мне еще маленькой девочкой, а теперь старуха
День за днем поднимается ей навстречу, как ужасная рыба.
перевод – Ирина Удянская
Соперница
Если бы луна улыбалась, она была бы похожа на тебя.
Ты производишь то же впечатление
Чего-то прекрасного, но разрушительного.
Вы обе – большие любительницы забирать свет.
Ее О-образный рот горюет о мире; твой же – безучастен,
У тебя великий талант обращать все вокруг в камень.
Я ощущаю себя в мавзолее; и ты здесь,
Постукивающая пальцами по мраморной крышке, разыскивающая сигареты,
Язвительная как женщина, но не такая нервная,
Из последних сил пытающаяся сказать что-то неопровержимое.
Луна тоже унижает своих подчиненных,
Но в дневное время она смешна.
Твое же недовольство просачивается
сквозь щелку почтового ящика с чарующей регулярностью,
Белое и чистое, но распространяющееся повсюду как угарный газ.
Ни один день не защищен от новостей от тебя,
Гуляющей где-нибудь в Африке, но думающей обо мне.
перевод – Ирина Удянская
Любовная песня безумной девчонки
Глаза закрою – мир умрет тотчас.
Я поднимаю веки – все по-новой.
(Мне кажется, я выдумала Вас).
Танцуют звезды сине-красный вальс
Под беспросветным сумрачным покровом.
Глаза закрою – мир умрет тотчас.
Я к нежным поцелуям, блеску глаз
И к песням под луной была готова.
(Мне кажется, я выдумала Вас).
И Бога нет, и адский жар угас,
Исчезли ангелы и демоны. И снова
Глаза закрою – мир умрет тотчас.
Мне грезились обрывки Ваших фраз.
Я выросла и позабыла слово.
(Мне кажется, я выдумала Вас).
Влюбиться в птицу грома – в самый раз,
Весной она уже не так сурова.
Глаза закрою – мир умрет тотчас.
(Мне кажется, я выдумала Вас).
перевод – Алексей Костричкин
