* * *
Я в двух мирах, пока жива.
Сейчас и здесь – и в раннем детстве.
Оттуда все моё наследство:
Деревья… Лужи… Синева.
Мала. И нет еще подруг.
Мой папа умер. Мама где-то.
Благословляю речку Буг,
Текла в еврейской части света.
Дед Мойша так меня жалел,
И гладил, и в глаза смотрел,
А талес был телесно-бел,
И вижу, как горели свечи.
Без пенья не было ни дня.
Ивриту он учил меня!
А я забыла. Хвастать нечем…
Но смутно шелестит в крови:
Жизнь на тебя имела виды.
О эти пригоршни любви,
Чтоб меньше ранили обиды.
Слиянность тучи и дождя…
Ребячий смех – и тишь ночная…
Не знаю – и никто не знает –
Как все оставить, уходя.
***
Пока не могу, не умею
Прижиться от вас вдалеке.
Мы дома, повсюду евреи,
Но что объясню я тоске?
О летние ливни, о запах
Асфальта и мокрой листвы,
О север, где есть Юго-Запад
Несчастной, прекрасной Москвы!
Разлука — жестокая сила.
Дохнет, и зови — не зови.
Но тайно и явно просила,
И чудо мне явлено было
Живучей, как корни, любви.
***
Пробудиться, когда темнота не как сажа черна,
а уже посерело от первых корпускул рассвета,
Ухватить волоконце сквозь пальцы уплывшего сна —
Боже мой, ерунда,— И расстроиться как-то
при этом.
— Ничего,— говорю я себе,— ничего. Но зато
Ты увидишь мистерию:
вынырнет желтое солнце
Между двух самарийских пологих кремнистых
холмов,
что раскосы и смуглы,
как скулы японца.
Сон уплыл, но куда? Неизвестно куда.
Не туда, не туда ли,
Где мы жили, дружили, тужили, служили?
Где нас обижали?
Где хаос и напасти. Пахнет кровью от власти.
А листья и лужи — все те же…
И откуда привозит недобрые свежие вести
любой мимоезжий.
Муж уходит к другой. Расстается с женой.
И — бывает, бывает! — детей забывает.
А иной на себе убедится, что сердце, как солнце,—
одно,
и на части неровно его разрывает.
Наконец я на этой земле. Я в еврейской стране,
Чтобы все, что случится, со мною случилось.
А Россия — во мгле…
Но Россия осколком во мне.
Мы бываем вдвоем.
И она мне приснилась.
***
Когда я покидала отчий дом,
Как, помнишь, Лотова жена Содом,
И все оглядывалась на деревья,
Не утешало, что Москва — деревня,
Душа кровила под тугим бинтом.
Весь пай удач одной исчерпав,
Давно лишилась на удачи прав.
И все же — слово чести! — повезло.
Неизбалованной по части странствий,
Достались мне библейские пространства
И дали дальнозоркое стекло.
***
Стеклянная дверь нараспашку,
И смотрятся ветки в стекляшку.
Соцветья как неба просветы –
Того же небесного цвета.
Взгляни: ни домов, ни домишек –
Простора прекрасный излишек.
И сколько достанет мне взгляда –
Холмы, точно мамонтов стадо.
Ох! После былой круговерти
Для жизни земля…
И для смерти.
* * *
“Шарав!” – как будто про снаряд.
Как горизонт уныл и тесен.
Все сто холмов, за рядом ряд,
Хамсин вплотную занавесил.
И с годовщиной он совпал!
Мои глаза на мокром месте.
Умру, но мы не будем вместе –
Поверить в это Бог не дал.
* * *
В парк уже не дойду,
но достался мне маленький сад.
Бог его уронил,
славно выбрав из прочих наград.
Здесь деревья, кусты.
Роза бледная радует взгляд.
Слышишь? “Чик! Чик-чирик!” –
клёво птичкам клевать виноград.
А в горшке, в уголке
синий-синий разросся цветок.
Это твой, посмотри,
как тельняшка, как синее море…
Ты не так далеко,
я во сне придвигаюсь чуток.
Две родные души
на бездонном просторе.
ГРУСТНЫЕ ВЫДУМКИ
1.
Есть шлейф любви. Ну, субфибрилитет.
Уже ни жара нет, ни воспаленья.
Но тридцать семь и три –
горячки след,
Инерция заглохшего движенья.
Я, чувств иссякших неразумный раб,
Тревожась, одеяло подтыкаю.
Чтоб не простыл?
Нет, чтобы не озяб!
Остаточная преданность такая…
(Или – раба? Что всё равно, пожалуй:
Ведь говорят про женщин – добрый малый.)
2.
Ни одной агоры, ни ничтожную самую малость
(Ну, полушку, не то что копейку)
Не дала б за питьё, что от синего счастья осталось.
Но сама наливала. Допей-ка.
Знаю, на переправе лошадей не меняют.
Круто близится та переправа.
Бог? Я верую в нечто за гранью последней, за краем –
Ну, без ада, конечно, без сладкого этого рая –
Хоть налево скачи, хоть направо…
Только капли остались. Совсем запрокинута чаша,
Голубиная, полная блеска.
Гул копыт по траве. И запахло водой.
И не так уже страшно.
Это Буг? Но ведь не было там перелеска.
* * *
Ш. Ш.
Перед грохотом – сверкнуло.
И раскаты друг за другом.
Дождь отвесный чудным гулом
Заполняет всю округу.
Кроны моет, корни поит
И самой мне перепало:
День накрыло сизой мглою,
А в душе светлее стало.
Ветра лёгкое дыханье.
О минувшем воздыханье.
И ушло, и сохранилось
То намокшее свиданье.
В хмурый полдень вдоль бульвара
Он и я – смешная пара.
Он – из «Мцыри», песню рыбки…
(Сыпануло – крупно! шибко!)
Я – внимала. Мне – внималось.
Дождь прошёл. Любовь осталась.
И – родство, что, Боже правый,
Долговечней, чем любовь…
* * *
Тот вагон комбинированный
и ценой был приманчив для нас.
Бесплацкартно и шумно внизу –
и плацкартная полка вторая,
Где закат за окном
над степным горизонтом не гас,
Молчаливым костром
до золы, до земли догорая.
А с купейным тем паче
легко распрощалась душа,
И вокзальная сутолока
(это «Марбург») уже за спиною.
В том купе ты на кнопку нажал,
слабый свет, как окурок, туша,
И задраена шторка,
и ночь чуть не в сутки длиною
Под любимые строки на стыках трясёт и трясёт…
Меж библейских холмов, боже мой,
наш автобус петляет теперь.
И въезжаешь ты в небо.
Вершины светлей и темнее.
Наша Эрец мала –
в мирозданье открытая дверь.
Как стеклянная – в сад…
Надышаться, боюсь, не успею.
* * *
Есть такой на гине закоулочек –
Вздохи ветра, как взмахи крыла.
От звезды зажигайте окурочек,
Воспаряйте – была не была!
Поделить бы безмерность на порции,
И за тридцать блаженных минут,
Если кто понимает в пропорциях,
Целый день не скупясь отдадут.
А за ночь (как с царицей Тамарою) –
И оставшейся жизни не жаль.
…От кого получаю задаром я
Эту лунность и эту печаль?
ОДА КОСМЕТИКЕ
З. П.
От небесной дождевой воды
Волосы и помыслы чисты.
А от раны давней и морщин
Странно помогает крем один.
Маски тоже чудо хороши,
Как для кожи, так и для души.
Молодеешь сердцем и лицом,
Карим взором, углядевшим даль,
Узкой юбки тонким сукнецом,
Узеньким – со слёзкою с кольцом.
* * *
Синее небо. Чёрная птица.
В странном наклоне пространство кружится.
Ствол… Ухватиться успела едва –
Это кружится моя голова.
Будто на палубе, будто морячка,
Нет, не упала. А на море качка.
Видишь, сравненьями я не нова –
Это кружится моя голова.
Как на качелях – выше и ниже.
Дальнее – дальше, близкое – ближе.
Так прилепиться без клея и шва!
Это кружится моя голова.
Мимо меня многогорбое стадо.
Око верлибру верблюжьему радо.
Шёрсткой к холму припадает трава.
Это кружится моя голова.
Вот уже звёзды разного ранга.
«Брызги шампанского» – давнее танго…
В парке, не в зале.
Память жива.
Нижутся сами на нитку слова –
Это кружится моя голова.