* * *
Там, где море упирается в горы
Голубеющей дугою залива,
Без меня остался город, в котором,
Вероятно, я была бы счастливой.
Недоступен, отрешён, независим,
На возврат туда наложено вето.
Два десятка неотправленных писем
Пожелтели, дожидаясь ответа.
А когда доносят вести муссоны
Ярким отблеском вечерних сполохов,
Город, вздрогнув в тишине полусонной,
Понимает, что ему тоже плохо.
От тоски и неприятностей мелких,
От возможности прожить друг без друга
На часах своих бесстрастные стрелки
Повернула я обратно по кругу.
И вернулась бы в покинутый город
В прошлом, в будущем ли, в дне настоящем.
Покрывал бы дымкой море и горы
Разогретый солнцем воздух пьянящий.
И, шагнув на двух дорог перекрёсток,
Мы смотрели б друг на друга, немея…
С наклоненьем сослагательным просто,
Так как формы временной не имеет.
* * *
Сквозь дождь, туман и дыма гарь
Струился мягкий свет:
В ветвях запутался фонарь,
А звёздочка – в листве.
И если всё вернуть назад…
По замыслу планет
Мне нужно было «да» сказать,
А я сказала – «нет».
Не слыша в шуме городском
Веления судьбы,
Я заглянула в гороскоп.
Напрасно, может быть.
И снова мне дала совет
Вечерняя звезда:
Ответить нужно было «нет»,
А я сказала – «да».
И подсказать, как дальше жить,
Светила не хотят.
До этих дней ещё свежи
Укусы на локтях.
* * *
Лишь косыночка с Нотр Дам,
Говорит, что была я там.
Кружит времени колесо,
Связи с прошлым слабей и слабей,
То ли вымысел, то ли сон
Существует сам по себе.
Я боюсь говорить о нём —
Против истины погрешить.
Смутный образ иных времён,
Наслоенье дат и имён,
Суеты спасительный щит.
Можно выдумать от тоски:
Дождь, фонтаны, окно с плющом,
Тишину площадей городских…
Да и мало ли, что ещё.
* * *
Блеск ненайденного руна,
Заставлявший аккорды брать,
Отмерцал, но звенела струна —
Цепь из звеньев зла и добра,
С каждым днём становясь тяжелей
От мысли, что шли не за тем мы.
Так стану ли я жалеть
Эти белые хризантемы…
* * *
В. П.
Какие странные порой
На свете происходят вещи —
Спектакль другой, состав другой
Нам был афишами обещан.
Прожектор, ослепив глаза,
Погас. Кларнет вздохнул печально.
И понемногу ускользать
Стал замысел первоначальный.
Где режиссёр? Где драматург?
И кто поможет разобраться?
Свет рампы резал темноту —
Защиту ветхих декораций.
Актёры бросили игру,
Слонялись в непотребном виде,
Директор предлагал к утру
Билетами зарплату выдать.
Какой-то зритель без труда
Из зала выбрался на сцену
И уговаривал продать
Ему кулисы за бесценок.
Пожарный монолог читал
И угрожал брандспойтом даме,
Оркестр, актёрам не чета,
Старательно фальшивил в яме.
По креслам ползали клопы,
Скулу сводило в нервном тике.
В буфете тесно от толпы,
Коньяк – разбавлен, цены – дики.
В окошке Орион завис,
Потом исчез за краем рамы.
Мне обещали бенефис,
Да перепутали программу.
ТИШИНА
То ли от тревоги ночи,
То ли от вина,
Только слышу – тихо очень —
Бродит тишина.
Ей давно б угомониться,
А она не спит.
Не прогнётся половица,
Дверь не заскрипит.
Так и бродит между нами,
Как полночный вор,
Пробираясь временами
В стихший разговор.
С осторожностью излишней
Спрячется меж штор…
И никто её не слышит,
И не знает, что
В сумраке тревожной ночи,
Слова лишена,
Очень тихо, тихо очень
Бродит тишина.
ОДИНОЧЕСТВО
В дом мой старый, обветшалый
Я его не приглашала,
Не ждала в тот вечер никого.
А оно в квартиру влезло,
На краю присело кресла,
Завело неспешный разговор.
Что обуза небольшая,
И ничуть не помешает:
Мало ест, не пьёт, шаги тихи.
И, его не замечая,
Буду я за чашкой чая
Как всегда, писать свои стихи.
Самым правильным решеньем
Было – гнать его в три шеи,
Деликатность подвела. И вот,
Я подумала – ну ладно,
Пусть гостит, раз ненакладно.
У меня теперь оно живёт.
Если честно, поначалу
Я его не замечала,
Но потом в душе вскипела злость,
Вышло вот какое дело —
Мне за чаем не сиделось,
Не писалось, даже не спалось.
Никаких от гостя выгод,
А уже неловко выгнать,
И привыкла я к нему притом.
Из угла хожу я в угол,
Мысли чёрные как уголь…
Не пускай кого попало в дом.
ПЕЧАЛЬ, СЕСТРА…
С. А.
Спокойна, холодна и деловита
Я появляюсь на работе в восемь.
Окружена заботами, как свитой, —
Свою печаль я не лелею вовсе.
Она живёт во мне спокойно, мирно,
Не требуя ни водки, ни разгула,
Растёт неприхотливо, как пустырник.
Она почти ручная – не акула.
Мы обе с ней тактичны и не вздорны,
Не ссорились ни разу, не кричали,
Нежны, миролюбивы непритворно.
Но хочется порой моей печали,
Когда пробьют часы на стенке белой
И суток новых возвестят начало,
«Любимый мой», – чтоб ночь тебе пропела.
Или хотя бы только промолчала.
* * *
Постоянно со мной, чтоб её отыскать
Не нужны ни фонарь и ни лупа.
Вспоминаю о ней – пробирает тоска, —
Эта глупость, кошмарная глупость.
Не упрятать её, я старалась, – всё зря —
Прорывается, стерва, наружу.
Эх, ружьё бы побольше да полный заряд,
Пристрелить бы… Но нет таких ружей.
Проходили болезни, надежды и злость,
А друзья забывали в разлуке.
Лишь она неотступна, признаться пришлось —
Нет на свете надёжней подруги.
Неотлучно при мне, как покорный слуга,
Не сбежать от неё, хоть ты тресни.
И не знаю, за что я ей так дорога,
Как мотив полюбившейся песни.
Страшный Суд разберётся за пару минут:
Блуд, гордыню, отсутствие веры
Мне простят, только глупость поставят в вину.
Приговор будет – высшая мера.
РАЗГОВОР С ВНУТРЕННИМ ГОЛОСОМ
Катюне Морозовой
Ветерком повеяло, и слезинку сдунуло.
Обманули девочку.
Головой бы думала.
Отражает зеркало месяц светло-бежевый.
Обманули девочку.
Уши не развешивай.
Клятвы, обещания и посулы веером…
Обманули девочку.
А кому поверила?
Тихо пригорюнилась в комнате, как в кельице.
Обманули девочку.
Ладно, перемелется.
НОЧЬ
Вот за окном сгустилась мгла
И суматоха улеглась,
Кольнёт тревога как игла,
Незримо обретая власть.
А опасений хоровод
И мрачных мыслей перепляс
Лишь на мгновенье оборвёт
Последнего трамвая лязг.
Зловещий тройственный союз
Тревоги, тишины и мглы, —
Я против них одна. Боюсь.
Ночь заползла во все углы.
И только отблеск в зеркалах
Ещё хранит нейтралитет…
Покрепче пальцы сжав в кулак,
Я, стиснув зубы, жду рассвет.
* * *
Но песен о любви
Вы от меня не ждите.
Христиан Вейзе
Поэтам надобно ль влюбляться?
К чему им эта суета?
Любовь приходит – всё не так:
Им доводить стихи до глянца
Она не даст. Покоя нет…
Попробуй, напиши сонет,
Когда несёшь такое бремя —
Всё перевёрнуто вверх дном,
Не спишь ни ночью и ни днём,
А на сонеты нужно время.
Ты будто путами обвит, —
Ну как напишешь о любви,
Как отличишь от счастья горе?
И где земля, где небеса?
А жажда острая писать,
И страх отчаянный, что вскоре
Погаснет той любви звезда,
И песен новых не создать…
Поэтам надобно ль влюбляться?
* * *
Вырываются из бездны
Жар и холод,
По законам неизвестным
Мир расколот.
Сверху, снизу, с фронта, с тыла
Не укрыться
От стихий. И я застыла
На границе.
Там, где хаос и порядок
Поделили
Все пространства, выбрать надо:
Или – или.
Но обоим изначально
Я – чужая.
Мирозданье закачалось,
Угрожая,
Содрогнулось и нависло
Мглой лиловой —
Воплощался образ мысли,
Явь из слова.
И пока поток сознанья
Плыл над бездной,
А над твердью место занял
Свод небесный,
Дождь принёс к исходу ночи
Южный ветер,
Листья выбились из почек
На рассвете.
* * *
Там, где море упирается в горы
Голубеющей дугою залива,
Без меня остался город, в котором,
Вероятно, я была бы счастливой.
Недоступен, отрешён, независим,
На возврат туда наложено вето.
Два десятка неотправленных писем
Пожелтели, дожидаясь ответа.
А когда доносят вести муссоны
Ярким отблеском вечерних сполохов,
Город, вздрогнув в тишине полусонной,
Понимает, что ему тоже плохо.
От тоски и неприятностей мелких,
От возможности прожить друг без друга
На часах своих бесстрастные стрелки
Повернула я обратно по кругу.
И вернулась бы в покинутый город
В прошлом, в будущем ли, в дне настоящем.
Покрывал бы дымкой море и горы
Разогретый солнцем воздух пьянящий.
И, шагнув на двух дорог перекрёсток,
Мы смотрели б друг на друга, немея…
С наклоненьем сослагательным просто,
Так как формы временной не имеет.
* * *
Сквозь дождь, туман и дыма гарь
Струился мягкий свет:
В ветвях запутался фонарь,
А звёздочка – в листве.
И если всё вернуть назад…
По замыслу планет
Мне нужно было «да» сказать,
А я сказала – «нет».
Не слыша в шуме городском
Веления судьбы,
Я заглянула в гороскоп.
Напрасно, может быть.
И снова мне дала совет
Вечерняя звезда:
Ответить нужно было «нет»,
А я сказала – «да».
И подсказать, как дальше жить,
Светила не хотят.
До этих дней ещё свежи
Укусы на локтях.
* * *
Лишь косыночка с Нотр Дам,
Говорит, что была я там.
Кружит времени колесо,
Связи с прошлым слабей и слабей,
То ли вымысел, то ли сон
Существует сам по себе.
Я боюсь говорить о нём —
Против истины погрешить.
Смутный образ иных времён,
Наслоенье дат и имён,
Суеты спасительный щит.
Можно выдумать от тоски:
Дождь, фонтаны, окно с плющом,
Тишину площадей городских…
Да и мало ли, что ещё.
* * *
Блеск ненайденного руна,
Заставлявший аккорды брать,
Отмерцал, но звенела струна —
Цепь из звеньев зла и добра,
С каждым днём становясь тяжелей
От мысли, что шли не за тем мы.
Так стану ли я жалеть
Эти белые хризантемы…
* * *
В. П.
Какие странные порой
На свете происходят вещи —
Спектакль другой, состав другой
Нам был афишами обещан.
Прожектор, ослепив глаза,
Погас. Кларнет вздохнул печально.
И понемногу ускользать
Стал замысел первоначальный.
Где режиссёр? Где драматург?
И кто поможет разобраться?
Свет рампы резал темноту —
Защиту ветхих декораций.
Актёры бросили игру,
Слонялись в непотребном виде,
Директор предлагал к утру
Билетами зарплату выдать.
Какой-то зритель без труда
Из зала выбрался на сцену
И уговаривал продать
Ему кулисы за бесценок.
Пожарный монолог читал
И угрожал брандспойтом даме,
Оркестр, актёрам не чета,
Старательно фальшивил в яме.
По креслам ползали клопы,
Скулу сводило в нервном тике.
В буфете тесно от толпы,
Коньяк – разбавлен, цены – дики.
В окошке Орион завис,
Потом исчез за краем рамы.
Мне обещали бенефис,
Да перепутали программу.
ТИШИНА
То ли от тревоги ночи,
То ли от вина,
Только слышу – тихо очень —
Бродит тишина.
Ей давно б угомониться,
А она не спит.
Не прогнётся половица,
Дверь не заскрипит.
Так и бродит между нами,
Как полночный вор,
Пробираясь временами
В стихший разговор.
С осторожностью излишней
Спрячется меж штор…
И никто её не слышит,
И не знает, что
В сумраке тревожной ночи,
Слова лишена,
Очень тихо, тихо очень
Бродит тишина.
ОДИНОЧЕСТВО
В дом мой старый, обветшалый
Я его не приглашала,
Не ждала в тот вечер никого.
А оно в квартиру влезло,
На краю присело кресла,
Завело неспешный разговор.
Что обуза небольшая,
И ничуть не помешает:
Мало ест, не пьёт, шаги тихи.
И, его не замечая,
Буду я за чашкой чая
Как всегда, писать свои стихи.
Самым правильным решеньем
Было – гнать его в три шеи,
Деликатность подвела. И вот,
Я подумала – ну ладно,
Пусть гостит, раз ненакладно.
У меня теперь оно живёт.
Если честно, поначалу
Я его не замечала,
Но потом в душе вскипела злость,
Вышло вот какое дело —
Мне за чаем не сиделось,
Не писалось, даже не спалось.
Никаких от гостя выгод,
А уже неловко выгнать,
И привыкла я к нему притом.
Из угла хожу я в угол,
Мысли чёрные как уголь…
Не пускай кого попало в дом.
ПЕЧАЛЬ, СЕСТРА…
С. А.
Спокойна, холодна и деловита
Я появляюсь на работе в восемь.
Окружена заботами, как свитой, —
Свою печаль я не лелею вовсе.
Она живёт во мне спокойно, мирно,
Не требуя ни водки, ни разгула,
Растёт неприхотливо, как пустырник.
Она почти ручная – не акула.
Мы обе с ней тактичны и не вздорны,
Не ссорились ни разу, не кричали,
Нежны, миролюбивы непритворно.
Но хочется порой моей печали,
Когда пробьют часы на стенке белой
И суток новых возвестят начало,
«Любимый мой», – чтоб ночь тебе пропела.
Или хотя бы только промолчала.
* * *
Постоянно со мной, чтоб её отыскать
Не нужны ни фонарь и ни лупа.
Вспоминаю о ней – пробирает тоска, —
Эта глупость, кошмарная глупость.
Не упрятать её, я старалась, – всё зря —
Прорывается, стерва, наружу.
Эх, ружьё бы побольше да полный заряд,
Пристрелить бы… Но нет таких ружей.
Проходили болезни, надежды и злость,
А друзья забывали в разлуке.
Лишь она неотступна, признаться пришлось —
Нет на свете надёжней подруги.
Неотлучно при мне, как покорный слуга,
Не сбежать от неё, хоть ты тресни.
И не знаю, за что я ей так дорога,
Как мотив полюбившейся песни.
Страшный Суд разберётся за пару минут:
Блуд, гордыню, отсутствие веры
Мне простят, только глупость поставят в вину.
Приговор будет – высшая мера.
РАЗГОВОР С ВНУТРЕННИМ ГОЛОСОМ
Катюне Морозовой
Ветерком повеяло, и слезинку сдунуло.
Обманули девочку.
Головой бы думала.
Отражает зеркало месяц светло-бежевый.
Обманули девочку.
Уши не развешивай.
Клятвы, обещания и посулы веером…
Обманули девочку.
А кому поверила?
Тихо пригорюнилась в комнате, как в кельице.
Обманули девочку.
Ладно, перемелется.
НОЧЬ
Вот за окном сгустилась мгла
И суматоха улеглась,
Кольнёт тревога как игла,
Незримо обретая власть.
А опасений хоровод
И мрачных мыслей перепляс
Лишь на мгновенье оборвёт
Последнего трамвая лязг.
Зловещий тройственный союз
Тревоги, тишины и мглы, —
Я против них одна. Боюсь.
Ночь заползла во все углы.
И только отблеск в зеркалах
Ещё хранит нейтралитет…
Покрепче пальцы сжав в кулак,
Я, стиснув зубы, жду рассвет.
* * *
Но песен о любви
Вы от меня не ждите.
Христиан Вейзе
Поэтам надобно ль влюбляться?
К чему им эта суета?
Любовь приходит – всё не так:
Им доводить стихи до глянца
Она не даст. Покоя нет…
Попробуй, напиши сонет,
Когда несёшь такое бремя —
Всё перевёрнуто вверх дном,
Не спишь ни ночью и ни днём,
А на сонеты нужно время.
Ты будто путами обвит, —
Ну как напишешь о любви,
Как отличишь от счастья горе?
И где земля, где небеса?
А жажда острая писать,
И страх отчаянный, что вскоре
Погаснет той любви звезда,
И песен новых не создать…
Поэтам надобно ль влюбляться?
* * *
Вырываются из бездны
Жар и холод,
По законам неизвестным
Мир расколот.
Сверху, снизу, с фронта, с тыла
Не укрыться
От стихий. И я застыла
На границе.
Там, где хаос и порядок
Поделили
Все пространства, выбрать надо:
Или – или.
Но обоим изначально
Я – чужая.
Мирозданье закачалось,
Угрожая,
Содрогнулось и нависло
Мглой лиловой —
Воплощался образ мысли,
Явь из слова.
И пока поток сознанья
Плыл над бездной,
А над твердью место занял
Свод небесный,
Дождь принёс к исходу ночи
Южный ветер,
Листья выбились из почек
На рассвете.
МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
ПЕНЕЛОПА
Одинока, без друзей,
День и ночь над покрывалом,
Женихи валили валом,
Где-то шлялся Одиссей.
Что ему семья? Приют
Он найдёт везде, а песни,
Пенелопиных прелестней,
И сирены пропоют.
Ожиданьем не томим,
Долго странствует по свету,
И для многих канул в Лету,
Столько лет прошло и зим.
Возвратится ли опять…
Годы то ползут, то мчатся,
Женихи и домочадцы
Не дают спокойно спать.
Свёкор, сын, очаг, игла,
За окном собака воет.
Лук с тугою тетивою
Да морщинки возле глаз.
Не забыться, не забыть
В ожиданье ежечасном…
С равнодушьем безучастным
Мойры пряли нить судьбы.
КСАНТИППА
Но не такова была жена его, Ксантиппа.
В доме ни одной оливки
И муки всего-то горсть,
Виноградник без поливки,
А Сократ – как будто гость.
Тут любая заскандалит —
Пуст единственный кувшин,
И хозяин без сандалий.
Тоже мне, мудрец Афин.
Всё б ему вести беседу,
Что есть зло, а что добро,
И с прохожим, и с соседом,
Был бы в том какой-то прок.
Вон у тех, кого он учит,
Кошельки полны монет,
А у нас не то что кучи —
И обола в доме нет.
Рот ему раскрыть лишь дай-ка,
И уже не будешь прав,
А по свету ходят байки
Про крутой Ксантиппин нрав.
Для молвы несправедливой
Ни пределов, ни преград.
Только каждой ли сварливой
Достаётся муж Сократ?
МАГДАЛКА
I
Гонимая от очагов,
Босая, грязная, в лохмотьях,
Не ускоряла я шагов
И в горе не кусала локти,
Когда вослед мне брань неслась,
Плевала на косые взгляды.
Наесться и напиться всласть —
Ну что еще магдалке надо?
И не манил меня очаг —
К чему же лишняя обуза?
Куда приятней, хохоча,
Набить себе в харчевне пузо.
Но мужику стирать хитон?
Что может быть ещё глупее.
А жизнь пройдёт, как утром сон,
И оглянуться не успеешь:
Сначала сеточка морщин,
Потом я сгорблюсь, поседею…
И не чуждалась я мужчин —
Ни эллинов, ни иудеев.
Разгула так приятен плен,
Жизнь коротка, её не жалко…
Сверкали чашечки колен
У лихо пляшущей магдалки.
II
Но как-то раз (с чего бы вдруг?)
Мужчины, женщины и дети,
Стеною тесной встав вокруг
(В них возмутилась добродетель,
Как будто каждый был аскет),
Побить грозили потаскуху.
И вот летят ей камни вслед,
Над головой и возле уха.
Теперь конец, не избежать
Расправы, на исходе силы…
Бросая камни и визжа,
Толпа всё ближе подходила.
Но чей-то голос перекрыл
Зловещий гул, заставив слушать,
Затихли вопли, замер крик…
Он что-то говорил про душу:
«А тот из вас, кто без греха —
Пускай бросает первым камень»…
Толпа бурлила, как река,
А растекалась ручейками,
Они одни, и ни души,
А город замер, как уснувший.
«Иди и больше не греши», —
Сказал, волос её коснувшись.
III
Не жаль мне дней, не жаль мне лет
И молодость не жаль, поверьте,
Но душу как не пожалеть,
Раз жизнь не кончится со смертью?
Я не ищу теперь утех,
Ни смерти не страшусь, ни тлена,
Мне б только искупить свой грех,
И преклонить пред Ним колена.
I
Гонимая от очагов,
Босая, грязная, в лохмотьях,
Не ускоряла я шагов
И в горе не кусала локти,
Когда вослед мне брань неслась,
Плевала на косые взгляды.
Наесться и напиться всласть —
Ну что еще магдалке надо?
И не манил меня очаг —
К чему же лишняя обуза?
Куда приятней, хохоча,
Набить себе в харчевне пузо.
Но мужику стирать хитон?
Что может быть ещё глупее.
А жизнь пройдёт, как утром сон,
И оглянуться не успеешь:
Сначала сеточка морщин,
Потом я сгорблюсь, поседею…
И не чуждалась я мужчин —
Ни эллинов, ни иудеев.
Разгула так приятен плен,
Жизнь коротка, её не жалко…
Сверкали чашечки колен
У лихо пляшущей магдалки.
II
Но как-то раз (с чего бы вдруг?)
Мужчины, женщины и дети,
Стеною тесной встав вокруг
(В них возмутилась добродетель,
Как будто каждый был аскет),
Побить грозили потаскуху.
И вот летят ей камни вслед,
Над головой и возле уха.
Теперь конец, не избежать
Расправы, на исходе силы…
Бросая камни и визжа,
Толпа всё ближе подходила.
Но чей-то голос перекрыл
Зловещий гул, заставив слушать,
Затихли вопли, замер крик…
Он что-то говорил про душу:
«А тот из вас, кто без греха —
Пускай бросает первым камень»…
Толпа бурлила, как река,
А растекалась ручейками,
Они одни, и ни души,
А город замер, как уснувший.
«Иди и больше не греши», —
Сказал, волос её коснувшись.
III
Не жаль мне дней, не жаль мне лет
И молодость не жаль, поверьте,
Но душу как не пожалеть,
Раз жизнь не кончится со смертью?
Я не ищу теперь утех,
Ни смерти не страшусь, ни тлена,
Мне б только искупить свой грех,
И преклонить пред Ним колена.
* * *
Легенды о начале Москвы рассказывают,
что князь отнял владения боярина Кучки.
Боярство не могло спокойно смотреть на
окняжение своих земель.
(По Б. А. Рыбакову)
Мучим обидою жгучей,
Чащей, где бродят медведи,
Едет боярин Кучкович,
С чёрными думами едет.
Вспомнится прежняя удаль —
Гложет бессильная ярость…
В землях Ростово-Суздальских
Худо живётся боярам – Стянуты, будто подпругой…
Те, кто ещё с головою,
Юрия Долгорукого
Вспомнят и волком воют.
Сказано будет не к ночи —
Снова обида взыграла:
Кучки Степана вотчину
Не за понюх прибрал он.
Можно ли с этим смириться?
Руки у князя, что грабли.
Да воздалось сторицею —
В Киеве он отравлен.
Только не лаптем, не тюрю
Ест его сын за обедом,
Властно, покруче Юрия
Княжит, боярам на беды.
Мы же ему не холопы!
Всех по отдельности давит,
Не поперхнётся, слопает
И потрохов не оставит.
Кучкович то едет с бранью,
То вспоминает молитвы.
Дома – жена-боярыня,
Глазки, как хризолиты.
Что за проклятое время?
Не разгуляешься вдоволь…
Ногу поправив в стремени,
Рысью пустил гнедого —
Можно ещё попытаться
К ночи достигнуть Ростова.
Век на Руси двенадцатый
От Рождества Христова.
* * *
За окном тоскливо и на сердце мерзко,
От свечи чадящей тень на образах.
Отставной поручик господин Обресков
Рвал всю ночь бумаги и в камин бросал.
Там дрожало пламя, словно в лихорадке,
Язычками строки норовя слизнуть,
А жена Наталья плакала украдкой,
Вытирая часто за слезой слезу.
Занималось утро, солнца первый лучик
Пересёк альбомы жёлтою тесьмой.
Господин Обресков, отставной поручик,
Дочитав, зевая, разорвал письмо.
От чужих признаний не осталось строчек,
И Наталья стихла, всхлипы не слышны.
Прошлое исчезло и не опорочит,
Не смутит покоя молодой жены.
Долг мужской исполнив, он поднялся резко,
От стихов остались пепел да зола.
Отставной поручик господин Обресков
Позвонил, чтоб Дунька завтрак принесла.
ИСПАНСКАЯ БАЛЛАДА
Т. М .
То слева, то справа по борту шли беды,
И мы поминали то бога, то чёрта,
А тот, кто от страха и качек был бледным,
От злости и рома стал смелым и чёрным.
Вот берег желанный, мы счастливы снова,
Земле под ногами до одури рады, —
Врата померещились рая земного.
Но то оказалось преддверием ада.
И кто мог подумать, что бога и чёрта
Мы будем ещё поминать многократно,
Что будем завидовать нищим и мёртвым,
Готовы на всё, чтоб вернуться обратно…
Когда из трёхсот нас осталось сто двадцать,
Надежда пропала найти Эльдорадо,
И стали уже голоса раздаваться,
Что дона Гонсало повесить бы надо.
Но старый пройдоха опять посулил нам
В Кадис возвращенье и груду наживы.
И мы побрели, согласившись бессильно,
Измотаны, трезвы, но всё-таки живы.
В Кадисе сто песо пожертвовать бедным
И свечку поставить Святому Хуану
Я клялся, и небо смягчили обеты —
Нас семеро душ подошло к океану.
В лицо нам солёные брызги бросал он,
Как раньше земле, мы ему были рады,
И, видно, от радости спятил Гонсало,
Сквозь брызги чуть слышно шептал:
«Эльдорадо».
* * *
В этот скверный городишко
Завела дорога к славе.
У рояля звук с отдышкой —
Западает пара клавиш,
На оконной раме – сажа,
Штора рваная по краю…
Кто заплатит – тот закажет,
Не закажут – так сыграю.
Заработаю на ужин,
С кружки пива сдую пену,
Никому я здесь не нужен
Вместе с Брамсом и Шопеном.
Кто смеётся, кто рыдает,
Кто жуёт пучок укропа…
Забываю дни, когда я
Покорить хотел Европу,
Был весёлым, дерзким, гордым…
А теперь живу в Небраске.
Гарри врезал Тому в морду,
Сью шерифу строит глазки.
Может, плюнуть и жениться
На вдове Саманте Джексон?
Буду цены на пшеницу
Обсуждать за чаем с кексом,
Примирюсь с телеграфистом
В споре о свободе воли,
Буду сиживать за вистом,
Разведу желтофиоли.
Закажу костюм по росту,
Пять платков, по крайней мере,
Навсегда забуду Бостон,
Перестанет сниться Мэри,
И не вспомню Аппалачи,
Где бродил с весёлым свистом…
Пьяный Гарри тихо плачет —
Как всегда – под звуки Листа.
ПЕРЕВОД
Проигран бой, ликует смерть,
Но тем не менее с плеча
Ответили французы: «Merde!»
На предложенье англичан.
Ответ перевести сумели:
«Вы, господа, в своём уме ли?
На всё твоя, о Боже, власть,
Но чтобы гвардия сдалась…
Пусть нет снарядов для мортир,
Но, право слово, господа,
Ключи вам, может, от квартир
На белом блюдечке подать
И поднести букет камелий?
Нам даже странно, как вы смели.
Покажем мужества пример».
А по-французски это «merde».
ШОТЛАНДСКАЯ ИСТОРИЯ
Как всегда, был октябрь туманным,
Наступали сумерки рано,
Дождь по крышам и в стёкла стучал,
На камине гасла свеча.
Поудобней укутавшись в плед
Я сидел в уюте, в тепле.
И казалась, что жизнь хороша…
Только Дженни к Мак-Гроу ушла.
* * *
Ах, отец Владислав,
Объясни мне, бестолковой,
Как избавиться от зла
И от злобности в душе.
Я с собой принесла
Груз, тяжёлый как оковы.
Ах, отец Владислав,
Не гони меня взашей.
Я жила в суете,
Некрасиво и уныло,
Всё не то и не те,
А сомненья, как ножи.
И, устав от страстей,
Сердце глупое заныло.
Ах, отец Владислав,
Как же дальше? Подскажи.
Ах, отец Владислав,
Не лишай меня причастья,
Без ветрил и весла
Не осилить мне реки.
Человек очень слаб,
Хочет он любви и счастья…
Ах, отец Владислав,
Отпусти мои грехи.
Помолись за меня.
Я не знаю, как осталась
Вместо нивы стерня
Истин вечных и простых.
И крестом осеняя,
Это милость, а не малость,
Помолись за меня.
И, возможно, Бог простит.
* * *
Странный сон: мужик сидел, громко чавкал,
Рассуждая, уплетал лук и сало.
Прежде как-то мне не нравился Кафка:
Что излишне он абсурден, считала.
Попыталась по привычным канонам
Отыскать хотя бы смысла крупицу.
Он представился мне мужем законным.
Это надо же такому присниться?!
Было чувство, что жую я солому —
Упрекал меня, невнятно и долго,
Пренебрёгшую по умыслу злому
Материнским и супружеским долгом.
Я в надежде трижды дёрнула мочку,
От смятенья в жар и в холод бросало.
То, что дети есть, я помнила точно,
А мужик откуда взялся – не знала.
Даже близко никогда не видала —
Глазки-бусинки и плечи покаты.
Ну зачем он мне такой захудалый?
Промелькнула мысль – наверно, богатый:
Нефтяной магнат, министр, академик.
Если муж, должна же чем-то прельститься?
Попрекнул меня отсутствием денег,
Почему-то называя блудницей.
Огляделась – а вокруг запустенье.
Пульс неровный и под ложечкой ноет.
От реальности – лишь блики и тени.
Испугалась я: а вдруг паранойя?
Стало жутко, как от залпов ружейных —
Убежала б. Да куда убегу я?..
В тусклом зеркале ища отраженье,
Обнаружила реальность другую —
Где не надо поступать поневоле,
И менять себя в угоду фантому.
Нет его! Он сон кошмарный всего лишь!
Вот проснусь – и заживу по-иному:
Чтоб нелепость не терзала, не грызла,
Не вонзалась в сердце острой булавкой,
Чтоб не мучиться отсутствием смысла
И бессильем, как описано Кафкой.
ПЕНЕЛОПА
Одинока, без друзей,
День и ночь над покрывалом,
Женихи валили валом,
Где-то шлялся Одиссей.
Что ему семья? Приют
Он найдёт везде, а песни,
Пенелопиных прелестней,
И сирены пропоют.
Ожиданьем не томим,
Долго странствует по свету,
И для многих канул в Лету,
Столько лет прошло и зим.
Возвратится ли опять…
Годы то ползут, то мчатся,
Женихи и домочадцы
Не дают спокойно спать.
Свёкор, сын, очаг, игла,
За окном собака воет.
Лук с тугою тетивою
Да морщинки возле глаз.
Не забыться, не забыть
В ожиданье ежечасном…
С равнодушьем безучастным
Мойры пряли нить судьбы.
КСАНТИППА
Но не такова была жена его, Ксантиппа.
В доме ни одной оливки
И муки всего-то горсть,
Виноградник без поливки,
А Сократ – как будто гость.
Тут любая заскандалит —
Пуст единственный кувшин,
И хозяин без сандалий.
Тоже мне, мудрец Афин.
Всё б ему вести беседу,
Что есть зло, а что добро,
И с прохожим, и с соседом,
Был бы в том какой-то прок.
Вон у тех, кого он учит,
Кошельки полны монет,
А у нас не то что кучи —
И обола в доме нет.
Рот ему раскрыть лишь дай-ка,
И уже не будешь прав,
А по свету ходят байки
Про крутой Ксантиппин нрав.
Для молвы несправедливой
Ни пределов, ни преград.
Только каждой ли сварливой
Достаётся муж Сократ?
МАГДАЛКА
I
Гонимая от очагов,
Босая, грязная, в лохмотьях,
Не ускоряла я шагов
И в горе не кусала локти,
Когда вослед мне брань неслась,
Плевала на косые взгляды.
Наесться и напиться всласть —
Ну что еще магдалке надо?
И не манил меня очаг —
К чему же лишняя обуза?
Куда приятней, хохоча,
Набить себе в харчевне пузо.
Но мужику стирать хитон?
Что может быть ещё глупее.
А жизнь пройдёт, как утром сон,
И оглянуться не успеешь:
Сначала сеточка морщин,
Потом я сгорблюсь, поседею…
И не чуждалась я мужчин —
Ни эллинов, ни иудеев.
Разгула так приятен плен,
Жизнь коротка, её не жалко…
Сверкали чашечки колен
У лихо пляшущей магдалки.
II
Но как-то раз (с чего бы вдруг?)
Мужчины, женщины и дети,
Стеною тесной встав вокруг
(В них возмутилась добродетель,
Как будто каждый был аскет),
Побить грозили потаскуху.
И вот летят ей камни вслед,
Над головой и возле уха.
Теперь конец, не избежать
Расправы, на исходе силы…
Бросая камни и визжа,
Толпа всё ближе подходила.
Но чей-то голос перекрыл
Зловещий гул, заставив слушать,
Затихли вопли, замер крик…
Он что-то говорил про душу:
«А тот из вас, кто без греха —
Пускай бросает первым камень»…
Толпа бурлила, как река,
А растекалась ручейками,
Они одни, и ни души,
А город замер, как уснувший.
«Иди и больше не греши», —
Сказал, волос её коснувшись.
III
Не жаль мне дней, не жаль мне лет
И молодость не жаль, поверьте,
Но душу как не пожалеть,
Раз жизнь не кончится со смертью?
Я не ищу теперь утех,
Ни смерти не страшусь, ни тлена,
Мне б только искупить свой грех,
И преклонить пред Ним колена.
I
Гонимая от очагов,
Босая, грязная, в лохмотьях,
Не ускоряла я шагов
И в горе не кусала локти,
Когда вослед мне брань неслась,
Плевала на косые взгляды.
Наесться и напиться всласть —
Ну что еще магдалке надо?
И не манил меня очаг —
К чему же лишняя обуза?
Куда приятней, хохоча,
Набить себе в харчевне пузо.
Но мужику стирать хитон?
Что может быть ещё глупее.
А жизнь пройдёт, как утром сон,
И оглянуться не успеешь:
Сначала сеточка морщин,
Потом я сгорблюсь, поседею…
И не чуждалась я мужчин —
Ни эллинов, ни иудеев.
Разгула так приятен плен,
Жизнь коротка, её не жалко…
Сверкали чашечки колен
У лихо пляшущей магдалки.
II
Но как-то раз (с чего бы вдруг?)
Мужчины, женщины и дети,
Стеною тесной встав вокруг
(В них возмутилась добродетель,
Как будто каждый был аскет),
Побить грозили потаскуху.
И вот летят ей камни вслед,
Над головой и возле уха.
Теперь конец, не избежать
Расправы, на исходе силы…
Бросая камни и визжа,
Толпа всё ближе подходила.
Но чей-то голос перекрыл
Зловещий гул, заставив слушать,
Затихли вопли, замер крик…
Он что-то говорил про душу:
«А тот из вас, кто без греха —
Пускай бросает первым камень»…
Толпа бурлила, как река,
А растекалась ручейками,
Они одни, и ни души,
А город замер, как уснувший.
«Иди и больше не греши», —
Сказал, волос её коснувшись.
III
Не жаль мне дней, не жаль мне лет
И молодость не жаль, поверьте,
Но душу как не пожалеть,
Раз жизнь не кончится со смертью?
Я не ищу теперь утех,
Ни смерти не страшусь, ни тлена,
Мне б только искупить свой грех,
И преклонить пред Ним колена.
* * *
Легенды о начале Москвы рассказывают,
что князь отнял владения боярина Кучки.
Боярство не могло спокойно смотреть на
окняжение своих земель.
(По Б. А. Рыбакову)
Мучим обидою жгучей,
Чащей, где бродят медведи,
Едет боярин Кучкович,
С чёрными думами едет.
Вспомнится прежняя удаль —
Гложет бессильная ярость…
В землях Ростово-Суздальских
Худо живётся боярам – Стянуты, будто подпругой…
Те, кто ещё с головою,
Юрия Долгорукого
Вспомнят и волком воют.
Сказано будет не к ночи —
Снова обида взыграла:
Кучки Степана вотчину
Не за понюх прибрал он.
Можно ли с этим смириться?
Руки у князя, что грабли.
Да воздалось сторицею —
В Киеве он отравлен.
Только не лаптем, не тюрю
Ест его сын за обедом,
Властно, покруче Юрия
Княжит, боярам на беды.
Мы же ему не холопы!
Всех по отдельности давит,
Не поперхнётся, слопает
И потрохов не оставит.
Кучкович то едет с бранью,
То вспоминает молитвы.
Дома – жена-боярыня,
Глазки, как хризолиты.
Что за проклятое время?
Не разгуляешься вдоволь…
Ногу поправив в стремени,
Рысью пустил гнедого —
Можно ещё попытаться
К ночи достигнуть Ростова.
Век на Руси двенадцатый
От Рождества Христова.
* * *
За окном тоскливо и на сердце мерзко,
От свечи чадящей тень на образах.
Отставной поручик господин Обресков
Рвал всю ночь бумаги и в камин бросал.
Там дрожало пламя, словно в лихорадке,
Язычками строки норовя слизнуть,
А жена Наталья плакала украдкой,
Вытирая часто за слезой слезу.
Занималось утро, солнца первый лучик
Пересёк альбомы жёлтою тесьмой.
Господин Обресков, отставной поручик,
Дочитав, зевая, разорвал письмо.
От чужих признаний не осталось строчек,
И Наталья стихла, всхлипы не слышны.
Прошлое исчезло и не опорочит,
Не смутит покоя молодой жены.
Долг мужской исполнив, он поднялся резко,
От стихов остались пепел да зола.
Отставной поручик господин Обресков
Позвонил, чтоб Дунька завтрак принесла.
ИСПАНСКАЯ БАЛЛАДА
Т. М .
То слева, то справа по борту шли беды,
И мы поминали то бога, то чёрта,
А тот, кто от страха и качек был бледным,
От злости и рома стал смелым и чёрным.
Вот берег желанный, мы счастливы снова,
Земле под ногами до одури рады, —
Врата померещились рая земного.
Но то оказалось преддверием ада.
И кто мог подумать, что бога и чёрта
Мы будем ещё поминать многократно,
Что будем завидовать нищим и мёртвым,
Готовы на всё, чтоб вернуться обратно…
Когда из трёхсот нас осталось сто двадцать,
Надежда пропала найти Эльдорадо,
И стали уже голоса раздаваться,
Что дона Гонсало повесить бы надо.
Но старый пройдоха опять посулил нам
В Кадис возвращенье и груду наживы.
И мы побрели, согласившись бессильно,
Измотаны, трезвы, но всё-таки живы.
В Кадисе сто песо пожертвовать бедным
И свечку поставить Святому Хуану
Я клялся, и небо смягчили обеты —
Нас семеро душ подошло к океану.
В лицо нам солёные брызги бросал он,
Как раньше земле, мы ему были рады,
И, видно, от радости спятил Гонсало,
Сквозь брызги чуть слышно шептал:
«Эльдорадо».
* * *
В этот скверный городишко
Завела дорога к славе.
У рояля звук с отдышкой —
Западает пара клавиш,
На оконной раме – сажа,
Штора рваная по краю…
Кто заплатит – тот закажет,
Не закажут – так сыграю.
Заработаю на ужин,
С кружки пива сдую пену,
Никому я здесь не нужен
Вместе с Брамсом и Шопеном.
Кто смеётся, кто рыдает,
Кто жуёт пучок укропа…
Забываю дни, когда я
Покорить хотел Европу,
Был весёлым, дерзким, гордым…
А теперь живу в Небраске.
Гарри врезал Тому в морду,
Сью шерифу строит глазки.
Может, плюнуть и жениться
На вдове Саманте Джексон?
Буду цены на пшеницу
Обсуждать за чаем с кексом,
Примирюсь с телеграфистом
В споре о свободе воли,
Буду сиживать за вистом,
Разведу желтофиоли.
Закажу костюм по росту,
Пять платков, по крайней мере,
Навсегда забуду Бостон,
Перестанет сниться Мэри,
И не вспомню Аппалачи,
Где бродил с весёлым свистом…
Пьяный Гарри тихо плачет —
Как всегда – под звуки Листа.
ПЕРЕВОД
Проигран бой, ликует смерть,
Но тем не менее с плеча
Ответили французы: «Merde!»
На предложенье англичан.
Ответ перевести сумели:
«Вы, господа, в своём уме ли?
На всё твоя, о Боже, власть,
Но чтобы гвардия сдалась…
Пусть нет снарядов для мортир,
Но, право слово, господа,
Ключи вам, может, от квартир
На белом блюдечке подать
И поднести букет камелий?
Нам даже странно, как вы смели.
Покажем мужества пример».
А по-французски это «merde».
ШОТЛАНДСКАЯ ИСТОРИЯ
Как всегда, был октябрь туманным,
Наступали сумерки рано,
Дождь по крышам и в стёкла стучал,
На камине гасла свеча.
Поудобней укутавшись в плед
Я сидел в уюте, в тепле.
И казалась, что жизнь хороша…
Только Дженни к Мак-Гроу ушла.
* * *
Ах, отец Владислав,
Объясни мне, бестолковой,
Как избавиться от зла
И от злобности в душе.
Я с собой принесла
Груз, тяжёлый как оковы.
Ах, отец Владислав,
Не гони меня взашей.
Я жила в суете,
Некрасиво и уныло,
Всё не то и не те,
А сомненья, как ножи.
И, устав от страстей,
Сердце глупое заныло.
Ах, отец Владислав,
Как же дальше? Подскажи.
Ах, отец Владислав,
Не лишай меня причастья,
Без ветрил и весла
Не осилить мне реки.
Человек очень слаб,
Хочет он любви и счастья…
Ах, отец Владислав,
Отпусти мои грехи.
Помолись за меня.
Я не знаю, как осталась
Вместо нивы стерня
Истин вечных и простых.
И крестом осеняя,
Это милость, а не малость,
Помолись за меня.
И, возможно, Бог простит.
* * *
Странный сон: мужик сидел, громко чавкал,
Рассуждая, уплетал лук и сало.
Прежде как-то мне не нравился Кафка:
Что излишне он абсурден, считала.
Попыталась по привычным канонам
Отыскать хотя бы смысла крупицу.
Он представился мне мужем законным.
Это надо же такому присниться?!
Было чувство, что жую я солому —
Упрекал меня, невнятно и долго,
Пренебрёгшую по умыслу злому
Материнским и супружеским долгом.
Я в надежде трижды дёрнула мочку,
От смятенья в жар и в холод бросало.
То, что дети есть, я помнила точно,
А мужик откуда взялся – не знала.
Даже близко никогда не видала —
Глазки-бусинки и плечи покаты.
Ну зачем он мне такой захудалый?
Промелькнула мысль – наверно, богатый:
Нефтяной магнат, министр, академик.
Если муж, должна же чем-то прельститься?
Попрекнул меня отсутствием денег,
Почему-то называя блудницей.
Огляделась – а вокруг запустенье.
Пульс неровный и под ложечкой ноет.
От реальности – лишь блики и тени.
Испугалась я: а вдруг паранойя?
Стало жутко, как от залпов ружейных —
Убежала б. Да куда убегу я?..
В тусклом зеркале ища отраженье,
Обнаружила реальность другую —
Где не надо поступать поневоле,
И менять себя в угоду фантому.
Нет его! Он сон кошмарный всего лишь!
Вот проснусь – и заживу по-иному:
Чтоб нелепость не терзала, не грызла,
Не вонзалась в сердце острой булавкой,
Чтоб не мучиться отсутствием смысла
И бессильем, как описано Кафкой.
ТРИ КАРТЫ
* * *
Я начал с азартом,
Но вдруг, онемев,
Увидел, что карта
Досталась не мне.
Раз козыри мимо,
То вовсе не грех,
Хорошая мина
При скверной игре.
Но ставки-то выше,
И проигрыш рос,
Из блефа всё выжал,
Обидно, хоть брось.
Но, веря в удачу,
Наделал долги,
И ждут их отдачи
Друзья и враги.
И давят те путы
Плитой из свинца.
Короче, я буду
Играть до конца.
* * *
У меня непруха снова:
На руках марьяж бубновый —
Соберу, конечно, взятки, но не все…
Слишком много заказал я,
А сперва казалось мало —
Видно, зря я за игру сегодня сел.
Вот беру я кисло прикуп —
Хоть зайдись истошным криком:
Слёзы горькие, могила – не расклад;
Так сижу, мрачнее тучи,
Подо мною стул скрипучий…
Влез в игру и сам себе теперь не рад.
Раз – бросаю на удачу…
Ест глаза мне дым табачный —
Я в тоске смотрю сквозь эту пелену:
Соберу свои едва ли,
А сосед мой, ну каналья,
И когда успел мне в карты заглянуть.
Визави косит украдкой…
Есть надежда на девятку,
Только зря, из них никто не умастит.
Остаётся вспомнить матерь,
Сбить свечу и сдёрнуть скатерть,
Когти рвать и за собою жечь мосты.
По брусчатке и канавам,
Где открыто, где обманом,
Пробираюсь я в укромный уголок.
Надо мною тьма густая,
Звёзды сотнями считаю
И надеюсь на счастливый эпилог.
В стороне мелькали тени.
В синяках, в грязи, без денег
Я стоял и слушал – где-то вдалеке
Раздавались звуки вальса.
Туз червей в руках остался…
И пошёл я, как и вышел – налегке.
* * *
Осень, вечер, последний шанс,
Колода карт некраплёных…
– Как называется этот пасьянс?
– Вроде «Могила Наполеона».
Не играю, запал не тот,
Но к картам рука привычна.
За спиной советует идиот,
Будто его касается лично.
Шашек-то в руках не держал,
А лезет, болван, с советом…
Господи! Когда дурак и нахал —
Что же опаснее в мире этом!
Дама треф легла хорошо:
Захочешь – не сделать лучше…
Ещё бы он от меня отошел,
Так нет, советует, жизни учит.
Кольт, вот жалость, дома забыл,
Пальнуть бы вверх для острастки…
Глянул – ну рожа! Без капель зубных
Больно смотреть – людоед из сказки.
Чёрт! Вогнал советами в транс…
У нас, в джентльменском клубе,
Нельзя разложить спокойно пасьянс.
И не узнаешь, любит – не любит.
* * *
Я начал с азартом,
Но вдруг, онемев,
Увидел, что карта
Досталась не мне.
Раз козыри мимо,
То вовсе не грех,
Хорошая мина
При скверной игре.
Но ставки-то выше,
И проигрыш рос,
Из блефа всё выжал,
Обидно, хоть брось.
Но, веря в удачу,
Наделал долги,
И ждут их отдачи
Друзья и враги.
И давят те путы
Плитой из свинца.
Короче, я буду
Играть до конца.
* * *
У меня непруха снова:
На руках марьяж бубновый —
Соберу, конечно, взятки, но не все…
Слишком много заказал я,
А сперва казалось мало —
Видно, зря я за игру сегодня сел.
Вот беру я кисло прикуп —
Хоть зайдись истошным криком:
Слёзы горькие, могила – не расклад;
Так сижу, мрачнее тучи,
Подо мною стул скрипучий…
Влез в игру и сам себе теперь не рад.
Раз – бросаю на удачу…
Ест глаза мне дым табачный —
Я в тоске смотрю сквозь эту пелену:
Соберу свои едва ли,
А сосед мой, ну каналья,
И когда успел мне в карты заглянуть.
Визави косит украдкой…
Есть надежда на девятку,
Только зря, из них никто не умастит.
Остаётся вспомнить матерь,
Сбить свечу и сдёрнуть скатерть,
Когти рвать и за собою жечь мосты.
По брусчатке и канавам,
Где открыто, где обманом,
Пробираюсь я в укромный уголок.
Надо мною тьма густая,
Звёзды сотнями считаю
И надеюсь на счастливый эпилог.
В стороне мелькали тени.
В синяках, в грязи, без денег
Я стоял и слушал – где-то вдалеке
Раздавались звуки вальса.
Туз червей в руках остался…
И пошёл я, как и вышел – налегке.
* * *
Осень, вечер, последний шанс,
Колода карт некраплёных…
– Как называется этот пасьянс?
– Вроде «Могила Наполеона».
Не играю, запал не тот,
Но к картам рука привычна.
За спиной советует идиот,
Будто его касается лично.
Шашек-то в руках не держал,
А лезет, болван, с советом…
Господи! Когда дурак и нахал —
Что же опаснее в мире этом!
Дама треф легла хорошо:
Захочешь – не сделать лучше…
Ещё бы он от меня отошел,
Так нет, советует, жизни учит.
Кольт, вот жалость, дома забыл,
Пальнуть бы вверх для острастки…
Глянул – ну рожа! Без капель зубных
Больно смотреть – людоед из сказки.
Чёрт! Вогнал советами в транс…
У нас, в джентльменском клубе,
Нельзя разложить спокойно пасьянс.
И не узнаешь, любит – не любит.
ПИСЬМА И СОНЕТЫ
ПИСЬМО ЛЕДИ ИЗ ЦВЕТОЧНОГО МАГАЗИНА
Ах, милорд, мне душно и не спится,
Я решила написать письмо.
Сердце бьётся раненою птицей,
А виною – наш проклятый смог.
Помните, накинув плащ широкий,
Прижимали Вы меня к груди.
Не надейтесь на мои упрёки,
Я до них не буду снисходить.
Вы, милорд, давали слово чести,
И за взгляд сулили миллион.
А потом уехали в Манчестер…
Что за город? Да и есть ли он?
Я хотела посмотреть на карте —
Ключ, увы, потерян от бюро…
Обещали Вы вернуться в марте,
Не могу не взяться за перо.
Ах, милорд, от жизни, беспросветной
Как ночная лондонская мгла,
Я пошла к гадалке за советом,
Но ничем она не помогла.
Первое письмо дала прочесть ей,
И от слов ужасных замер пульс:
Это произносится «Манчестер»,
А писать же надо «Ливерпуль».
Ах, милорд, Вы знаете, конечно,
Только смогом вызвана тоска,
Потому слова «целую нежно»,
Вам в моём письме не отыскать.
Я ничуть о прошлом не вздыхала,
И душа не плавилась в огне.
Жаль, давно засох букет фиалок,
Ваш букет фиалок, на окне.
ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ
Не прыгнуть выше потолка…
К чему раздоры, споры, ругань?
Давай попробуем друг друга
Любить издалека.
На удалении большом
Огонь испепелить не может
Пленяет, но проблем не множит, —
Реальности лишён.
Пускай любовь звездой в окне
Для нас мерцает, – не морока,
А радость.
Если ненароком
Не приближаться к ней.
ПИСЬМО ДЕЛОВОЙ ЖЕНЩИНЫ, ДОСТИГШЕЙ ВСЕГО СВОИМИ СИЛАМИ
Слушайте, меня Вы утомили…
От забот я не в поту, а в мыле,
Каждая минута на счету.
Из-за Ваших гнусных провокаций
Я должна от дела отвлекаться.
Что Вы там писали про мечту?
Про шалаш и про воздушный замок,
Как меня считали дивной самой,
И что Ваше сердце горячо.
А нельзя ли поспокойней, прозой?
Вы же в полуметре от психоза!
Господи! Но я-то тут при чём?
Просите и требуете встречи.
Ну какой ещё «свободный вечер»,
Что мы с Вами можем обсуждать?
Я предельно ясно объяснила:
Не люблю бездельников унылых.
И пленять таких? Была нужда…
Но в одном Вы, безусловно, правы,
Я могу смотреть на вещи здраво,
А не только колкости бросать.
У жены двоюродного брата
Есть знакомый – видный психиатр,
Он творит с больными чудеса.
Телефон и адрес прилагаю.
У него симпозиум в Огайо,
Возвратится через пару дней.
Ну а я, устав от сантиментов,
Уезжаю завтра в Сакраменто.
До июля не пишите мне.
ПИСЬМО ЖЕНЩИНЫ, НАПИСАННОЕ ЕЮ НАКАНУНЕ ДВА ДЦАТИСЕМИЛЕТИЯ
Катюне Морозовой
Уже я в возрасте таком,
Когда подводятся итоги.
А это, право, нелегко.
Во всяком случае, для многих.
Пока не нужен пистолет —
Ещё не вечер за окном.
Но, может, через пару лет
Я поразмыслю и о нём.
Пора подумать о душе
(Ещё без лишних мерехлюндий).
Не так наивна и уже
Не безоглядно верю людям.
Тоскливых дней унылый ряд
Не разредит приход гостей.
Мне о любви не говорят.
Ну разве только про постель.
Я избегаю кутерьмы,
Не трачу понапрасну силы,
И от сумы и от тюрьмы
Не зарекаюсь до могилы.
И не берусь предугадать
Судьбу в событии простом.
Вот что наделали года…
А что наделают потом?
ПИСЬМО ИЗ ДЕРЕВНИ
Хорошо июльским днём на свежем сене
Наблюдать за дымкой в воздухе нагретом.
Не любила я великих потрясений,
Но меня никто не спрашивал об этом.
Вспоминаю, как холёною рукою
Теребила я браслеты на запястье,
Кто же знал, что нет ни воли, ни покоя,
Кто же знал, что так недолго длится счастье.
Я вяжу крючком салфетки на досуге,
Никого, конечно, первая не трону,
Но лежат на сеновале две базуки,
К ним снаряды, три обреза и патроны.
Как меняет нас безжалостное время, —
Сожаленье тихим трепетом охватит.
Словно пенки от вишнёвого варенья,
Облака плывут по небу на закате.
Просвисти, щегол, что счастье повторится,
Не лишай меня надежды, не лишай же…
Ну а если б я была императрицей,
То в народе прозывалась бы Тишайшей.
ПИСЬМО ПОДРУГЕ ЮНОСТИ
Т. П .
Дождь со снегом, принесённые циклоном,
Перепады атмосферного давленья —
И во мне, к сентиментальности не склонной,
Пробуждают о несбывшемся томленье.
А тогда, давно, – я помню, как ни странно, —
Не пугал туман, не раздражали лужи…
Ты, свидетельница нашего романа,
Говорила, что не знаешь пары лучше.
Ветер с моря гнул деревья без усилий,
Волны бились за гранитным парапетом,
Растревоженные чайки голосили…
Не ко времени я вспомнила об этом.
Дождь устал, круги на лужах измельчали,
Ветер, выбившись из сил, внезапно замер.
Как смотрел он, ничего не замечая,
На меня смотрел влюблёнными глазами.
Я, припомнив этот взгляд, зубами скрипну.
Предрассудкам и условностям в угоду
Не спрошу: «Как он сейчас?»
Прощай.
Постскриптум.
В Пенемюнде в это время дрянь погода.
ПИСЬМО ПОКИН У ТОЙ ЖЕНЩИНЫ
Пусть арфа сломана, —
Аккорд ещё рыдает!..
С. Надсон
Встать добровольно под тяжёлый пресс,
Взвалив на плечи неподъёмный крест?
Мне предоставив полную свободу,
Не обольщайся, что не пью, не ем.
Я даже рада твоему уходу —
Он снял такое множество проблем.
Сравнила я активы и пассивы,
Для плюсов не хватает пальцев рук:
Мне можно не стараться быть красивой,
Не нервничать, что разонравлюсь вдруг,
Не нужно ревновать тебя к делам,
При этом притворяясь равнодушной,
И сердцу разрываться пополам
От ожиданья тщетного не нужно.
А погрустила я недолго. Каюсь.
Бросаю где попало телефон
И от звонка его не напрягаюсь.
Короче, с глаз долой – из сердца вон.
Надеюсь, между строчками заметил —
Обиды нет, не источаю злость.
А то, что прошептала на рассвете, —
Забудь скорей. Случайно сорвалось.
Письмо порви и выброси, как сор.
Прости-прощай. Всё. Отрыдал аккорд.
ПИСЬМО СНИСХОДИТЕЛЬНОЙ ЖЕНЩИНЫ
Е. Ш.
В ресторане полууснувшем
Я притихла, чуть-чуть робея.
Нежно-нежно руки коснувшись,
Ты сказал, что любишь обеих.
Отодвинув бокал недопитый
Убеждал – обижаться не стоит.
Что ты, милый, какие обиды?
Смысла нет усложнять простое.
Перепутать любовь несложно,
Если в сердце двоим не тесно,
В подпространстве метафор ложных
Мне твоё заблужденье лестно.
Неосознанно преувеличил —
На такое не держат обиды.
Только чувство к двоим отлично
От любви, как простуда от СПИДа.
ПИКИРОВКА, или ПИСЬМО СЕКРЕТАРШИ, ОТПРАВЛЕННОЕ ПО ЭЛЕКТРОННОЙ ПОЧТЕ
По большому счету, смешно
Обижаться на выпад резкий.
Ты – в постели с любимой женой.
Я – боюсь посылать эсэмэски,
Чтобы вам не испортить секс.
В черновик набиваю текст
С оправданьем поступков скверных —
Тех, что ты осудил пространно.
А потом удаляю нервно…
Вот такой эпилог романа.
ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ В НОЧЬ С ПЯТНИЦЫ НА СУББОТУ
Увы, не идеальна,
Сознаться не боюсь.
Но, знаешь, не скандальна,
В истериках не бьюсь.
Из-за страданий тайных
Не поднимаю шум,
И о переживаньях
В письме не напишу.
Про то, как ты мне дорог,
Про пустоту внутри, —
Ненужных разговоров
Мучительный экстрим.
Сводить любовь к абсурду
Желанья больше нет.
Удерживать не буду, —
Вернись к своей жене.
ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ ОСЕНЬЮ, КОГДА В РОССИИ ЗАДУМЫВАЕТСЯ БОЛЬШИНСТВО РЕФОРМ
Ты рассказал мне, как прекрасна
Она. И телом, и душой.
Я полностью с тобой согласна,
И надо дурой быть большой,
Чтоб становиться между вами.
Ты по натуре полигамен,
Как и любой другой мужчина
С доисторических времён?
Твои проблемы. И её.
А я же – удаляюсь чинно.
Без слёз, упрёков и истерик.
И в этом нет большой потери —
Так современное письмо
Вполне обходится без «ятя».
А если загрустишь зимой —
В её утешишься объятьях…