Летопись
На исходе четвертого лета
вокруг Сербии снег нападал,
много снега – сугроб к сугробу,
сдавили ее со всех сторон холодные обручи;
но видят все:
снова она расцветает,
в ней вешние воды шумят.
Слышали соседние земли, как она кричит:
– Много ли тех, что притворялись друзьями,
кто еще посмеет высказать сомнение,
кто готовит нам еще какую муку?
Поднимись, поднимись, лес рук –
поспешных обвинителей!
Слышали страны Европы, как она кричит:
– Много ль еще ругательств, камней,
обвинений ложных и пятен позорных,
или каких-либо мыслей коварных?
Бросайте, бросайте в наши лица,
бросайте обеими руками!
Слышали ее страны друзей:
– Есть ли вы еще, кому мы щеку подставляли,
что ж все на одного набросились,
хоть вы и больше великана,
и за пазухой держите молнии!?
В такие светлые и злые времена
вспыхнула Отчизна югославов.
На исходе четвертого лета
вокруг Югославии – одни сорняки:
окружили ее рвы глубокие,
клеветою стали ее мучить;
но видят все,
что черная эта земля
светлее становится день ото дня.
1948 год.
Перевод сербского Сергея Щеглова – специально для сайта Српска.ру
И триста – много
В этом углу земли норвежской
некогда был немецкий лагерь,
жили в нем триста югославов,
все до единого были убиты,
значит, их было очень много.
Вспыхнули воды вечерним багрянцем,
словно в них упали осенние листья.
Все до единого были убиты,
стало быть, много, хоть и триста.
Где здесь ни ступишь – снова и снова
каждый комочек земли кровавый, в каждом пригорке костей обломки.
Здесь их погибло только триста,
что для нас значит очень много.
Мало здесь значит слеза пролитая,
слово любое здесь значит мало.
Мертвые немы, и я умолкаю.
Только триста здесь их пало.
Это для них бесконечно много.
Перевод Бориса Слуцкого
Детская косичка в Освенциме
Осень сменяет лето, пятый раз сменяет.
а тонкая, словно ящерка, девочкина косичка
лежит в Освенцимском музее – живет и не умирает.
Мамины пальцы сгорели, но все-таки ясно видно,
как девочку в путь-дорогу пальцы те собирают,
то они цепенеют, то беспомощно виснут,
и черную ленту предчувствий
в тонкую косу вплетают.
Туго косичка закручена, не расплетется до вечера
скупые змейки стелются – мама горько плачет.
Девочка улыбается ласково и доверчиво,
девочка не понимает, что эти слезы значат.
Вот палачи ледяные – банды их ясно вижу-
косят людские волосы, мечут в стога большие.
Легкие детские локоны ветер уносит выше,
в грузные копны сложены женские косы густые.
Словно шерсть настриженную, словно руно овечье,
в кучи их кто-то сваливает и припинает ногами.
Вижу – пылают яростью большие глаза человечьи,
вижу старух испуганных рядом со стариками.
То, что словами не выскажешь, тоже вижу ясно:
пламя пышет из топки и палачей озаряет,
длинные их лопаты от детской крови красные,
стылые детские трупы в топку они швыряют.
Вижу седины бедные, все в серебристом инее,
и рядом – как ящерка – тонкую девочкину косичку,
вижу глазенки детские – большие, синие-синие.
Кровавая сказка (отрывок)
В стихотворении «Кровавая сказка» рассказывается о чудовищном преступлении фашистов — расстреле школьников города Крагуеваца. Строки этого стихотворения высечены на граните установленного в Крагуеваце памятника.
Это случилось в одном государстве балканском –
в горном, крестьянском.
Горькое там приключилось злосчастье
с группой ребят –
целым классом пали они в одночасье
смертью героев.
Все они были ровесники,
все – одногодки.
Вместе учились и вместе играли,
хором стихи наизусть повторяли.
Вместе ходили к врачам на прививки.
Все у них общее было:
уроки, болезни, привычки.
Вместе они и погибли.
Ровно за сорок минут до их смертного часа
вот что умы занимало этого класса:
«Грядки. Их шесть в моем огороде.
Десять арбузов на каждой».
И прочее в этом же роде.
. . . . . . . . . . . . .
Детям казалось,
что долго бродить им по белому свету..
Долго решать им задачи —
сначала вот эту,
кто помешает?
Все, что им задано,—
перерешают.
. . . . . . . . . . . .
За руки взявшись,
пошли они на смерть рядами.
Самые слабые дети — и те не рыдали.
После уроков,
сложив аккуратно тетрадки,
шли на расстрел они поступью твердой
в полном порядке,
прямо и гордо.
За руки взявшись,
прямо под пули
эти ребята навстречу бессмертью шагнули.
Разговор с Косовым
Косово, никто не оплачет
твои униженья и беды,
никто не возьмет тебя под защиту,
не возопит к облакам,
только твои холмы и равнины.
И да будет мука твоя легка.
Никто тебя, Косово, не оплачет,
только реки твои да холмы,
только горы да облака.
И да будет доля твоя легка.
Никто тебя, Косово, не оплачет,
только потомки твоих равнин и холмов,
только горы твои да реки
и твои облака.
Да будет доля твоя легка.
Под землей вас больше
Под землей вас, косовцы,
больше, чем на поле.
Мало вас, живые,
мертвых-то поболе.
Сердец ваших зерна
врагам — ох, как горьки.
Под землей все больше
вас, но вольный ветер
врага не боится,
стережет могилы.
А когда не смеет наша рука людская,
звёзды на могилах
свечи зажигают.
Молитва брата
Среди твоих звезд и теней
Творец,я совсем один.
Вот о сестре моленье –
я без нее один.
Сестер на земле много,
сестрами мир богат.
Доброты в них в избытке от Бога,
Богу каждая дорога.
Но есть одна между ними,
кротости в ней всех боле;
сияет очами своими…
Господи,твоя воля
Позови ее, Боже! ТОскую
о ней без меры.
Белее ангела – выбрал такую
от чистой веры.
Душа её больше,чем дни и ночи,
в ней свет, сиянье.
С такой сестрой в небо путь короче.
Исполни желанье!
Страх
О, не приближайся. Только издалека
хочется любить мне свет очей твоих.
Счастье в ожиданье дивно и высоко,
если есть намеки, счастье только в них.
О, не приближайся. Есть очарованье
в сладостном томленье страха и мечты.
То, чего ты ищешь, лучше в ожиданье,
лучше то, что знаешь из предчувствий ты.
Нет, не приближайся. И зачем нам это?
Все лишь издалека светит, как звезда,
все лишь издалека радостью согрето,
нет, не сблизим лучше взоры никогда.
Перевод Анны Ахматовой
В защиту лжи из милосердия
Помилования требую тому,
кто не находит сил в себе от века
сказать жестокому, что он жесток,
мерзавцу – что мерзавец,
калеке – что калека.
Помилования для человека,
что в доброте своей
боится правдой причинить страданье;
помилованья тем, что лгут из состраданья,
кто сам унизиться готов
охотнее, чем унижать другого,
и, на чужом лице увидев маску,
сорвать ее не может никогда.
Помилованья тем, кто нипочем
не сможет оскорбить другого человека,
другую веру, другие мысли;
которому любой судья и приговор любой
чрезмерно кажется суровым
и кто из жалости готов мириться с лживым словом;
кто никого вовеки не осудит –
помилован да будет!
В защиту наивных
Требую милости
к простодушным,
к тем, кого все изумляет на свете,
к тем, что весь век свой как малые дети,
к вечным мечтателям
и утопистам,
к тем, кто прошел через воду и не напился,
к тем, кто прошел сквозь богатство и остался чистым;
к тихим, к печальным,
к тем, что совсем не такие, как я,
и к тем, кто похож на меня,
к неученым, к неловким,
что всегда спотыкаются на пороге,
и чашку роняют из рук,
и жмуться под стенкой и с краю,
к тем, кого каждый рад повстречать на дороге,
к тем, кого радует каждая малость вокруг,
к тем, что проходят задумчиво,
словно каплю несут на ладони,
к тем, кто совсем на меня не похож,
и к тем, кто похож на меня.
В защиту непонятых
Помилования требую непонятым,
которым не осилить расстоянья,
длиной и толщиною с волосок,
от матери до сына,
до повседневных будничных вещей.
Для тех, оставшихся чужими
рукам, что помогали им расти,
лучам, в которых всей земле цвести,
и тьме, что, как рубашка, им близка.
Для тех, кто сам душе своей – тюремщик,
кто радости своей подносит смертный яд,
когда им плакать хочется, кричат,
когда до горла их заплескивает нежность,
шпионят за собой, как за врагом,
для их сердец, похожих на бойницы,
для их навеки замкнутой души,
насороженной в собственной тиши.
В защиту того, кто паломником не был
Я милости прошу для человека,
который не паломничал от века,
вовек не выбил искру из кремня,
и сам ни разу не разжег огня,
и отроду не высекал
живой воды из мертвых скал,
и не слепил лачугини единой
ни из саломы, ни из глины,
лес не сплавлял по бешеной реке,
не уплывал в дырявом челноке,
и верным спутником в пути
и муравья не смог найти,
и не был никогда наедине
с огромным морем, полным до краев
водою ли, надеждой ли, отчаяньем;
который никогда не знал вселенной,
хлтя б ее подвальных этажей,
который даже дня не проживет
обманчивыми звездами высот,
ни разу не согреется, бедняк,
восторгами поэтов и бродяг.
Любовь
Мысль о тебе нежна и бесконечна,
ей нет причины, нет конца и края.
Так струйка обручального колечка
замкнула круг, сама в себя впадая.
Мысль о тебе все может сделать с миром:
был неказист, а сделался волшебен,
объят очарованием и смыслом,
и блещут слезы, смех и птичий щебет.
И в снах ночных я длю всю ту же думу,
из-за нее мои глаза красивы,
и мягкий отсвет осеняет душу,
как луч вечерний – меркнущие нивы.
Шмели
Мы, шмели,
Вместе шли,
Вещи нужные нашли:
Шишки, жёлудь,
Пух утиный
И обрывки паутины,
Прочный
Сломанный сучок
И цветочный
Лепесток,
Полгнезда,
Перо дрозда,
Две ореховых
Скорлупки
И листок,
Сухой и хрупкий,
А в траве
У старой ёлки
Прошлогодние иголки.
Мы, шмели,
Вдвоём идём,
Эти вещи продаём.
Муравей
Купил сучок,
Паутину – паучок.
Пух утиный
Для подушки
Попросили
Две лягушки.
Полгнезда
Отдали мышке.
Крот забрал
Перо и шишки,
Иглы ёжику
Достались.
И теперь у нас остались
Только жёлудь, лепесток,
Две скорлупки и листок.
Мы, шмели,
Пойдём опять
Вещи нужные искать.
Предостережение
Слушай, открою тебе я тайну.
Не оставляй меня без присмотра,
если кто-то играет.
Могут мне показаться
глубокими очень
чьи-нибудь очи
совсем обычные.
Может мне показаться,
что меня затянули звуки,
и, как из трясины, руки
я протяну любому.
Может мне показаться,
что нету большей отрады,
чем сразу, с первого взгляда,
влюбиться.
Можно в такое мнгновенье
проговориться случайно,
выдать чудную тайну
о том, как тебя люблю я.
О, не бросай меня без присмотра,
если кто-то играет!
Вдруг мне представится чаща
и будто все мои слезы
текут из ручья лесного,
а то, что кто-то когда-то
где-то сказать мне не смеет,
черная бабочка чертит
крылом по вздувшимся волнам –
пишет снова и снова.
Будто бы трогает кто-то
горьким цветком мое сердце,
рану его растравляет.
О, не бросай меня без присмотра,
не оставляй одну без присмотра,
если кто-то играет!
Вещи
Вещи долговечнее, чем люди,
и без нас живут они прекрасно;
наши все страданья им известны,
но они, как боги, безучастны.
Равнодушно следуют за нами
вещи, с нами связанные крепко.
Внуку улыбается беспечно
чаша, из которой пили предки.
Серые, из шерсти, рукавицы
мать сама вязала и носила.
Дочь глядит на них в раздумье горьком:
руки те давно взяла могила.
Тех, что с нами за столом сидели,
нет уже на свете наших близких, —
мы же, в горе, в радости, в печали,
продолжаем есть из той же миски.
Мы рождаемся и умираем,
мы уходим, чтоб не возвратиться,
оставляя в холоде предметов
жизни нашей теплые частицы.
Перевод Анны Ахматовой
Покаяние
Лишь ныне, в рабстве, вижу,
Насколько была твоею.
Во мне красоты твоей доля
И твоего уродства.
Ветка я на осине,
Это я вижу ныне,
Когда многие тебя позорят.
Лишь ныне, когда уроды
Плюют в лицо тебе с бранью,
Когда лучшие гибнут в эту годину,
Когда от тяжести гнутся
Гор твоих крестьянские спины,
Когда нет памятника, нет камня,
Не подвергшихся поруганью,
Лишь ныне вижу, как ты прекрасна
И как близка мне.
Дни, потерянные навеки,
Позором меня заклеймили,
Дни, когда о тебе забывала,
Погрязая в мелких заботах,
Как какая-то чужестранка.
Нынче вижу – я виновата,
Что врага к тебе допустила,
Одним из убийц твоих стала.
Перевод М.Павловой
Опустевший улей
Словно кров, куда ударил гром,
Иль шалаш, забытый на пригорке,
Опустел пчелиный малый дом,
Весь в цвету акаций пряно-горьком.
Ветры через улей пролетают,
Солнце греет, солнце брызжет смехом.
Гнезда ос седые повисают
Прямо под дощатой стрехой.
Под торжественно-широкими вратами
В полдень отдыхают змеи,
Тонкокрылые жуки часами
Лишь жужжат, в тот дом влететь не смея.
Где же, где же нынче мед сбирают
В этом улье выросшие пчелы?
И скажи, зачем они меняют
Луг родимый на чужие долы?
Иль погибли от дождя и суши?
Вымерли от града или грома?
Прилетят ли некогда их души
На порог покинутого дома?
Письмо из лесу
Всё чаще, чаще утром по тропинкам
Лиловые спускаются туманы.
Желтеют листья, сходит смерть к былинкам,
И осень наступает слишком рано.
Грозящим пальцем всюду над долиной
Вздымаются лишь сосны или ели.
Угрюмо небо. Дождь холодный, длинный
Старее всё, – и горько мне, без цели
Бродящей здесь. Вернуться бы под сени,
Где есть весна и для меня, усталой.
Я каплю шлю тебе росы осенней
С цветочком цикламены запоздалой.
Перевод Екатерины Таубер
Балканец
Я не стыжусь,
Что, по вашим словам,
Я варвар с Балкан,
Края грязи и бури.
Что же, послушайте
О неведомой вам
Нашей особой культуре.
Вы и родным сыновьям далеки,
Вы за свой стол не посадите
Каждого-всякого,
Вы все поверяете испытующим взглядом;
Вы даже можете выпить,
Не угостив стоящего рядом.
А мы живем по обычаям грубым и старым:
Не откажем в ночлеге и незнакомым,
Поцелуемся даже с незваным,
Ради гостя готовы хоть в бой.
Каждый из нас целое племя
Друзей и родичей ведет за собой.
У вас действительно
Миллионы распятий,
У каждого свое
И сверх того – на дорогах в поле, в школу, в тюрьму;
А у нас верующие
Носят бога в сердце
И тихо, словно во сне, молятся ему.
У вас впрямь для всякого случая
Мотор и машина,
Вы все рассчитали и все измерили,
Изобретения ваши – на удивление;
А у нас до сих пор старинные орудия,
Но зато все натуральное, как глина,
И здоровое:
И смерть, и жизнь, и рождение.
У вас целые своды
Правил и наставлений о свободе,
Что желает, то и болтает
Всякий и обо всем;
А мы по неписанным законам,
Подражая в порядках природе,
Живем свободные,
Схожие с ветром, водой и огнем.
…Наш народ и жжет, и режет,
когда он в гневе и боли,
Но мы никогда не считали,
Что вся земля наше поле;
Мы вынести не способны,
Чтоб из-за нас страдали
И племена из джунглей;
Пусть нас числом немного –
У нас душа большая.
Перевод Б.Слуцкого
Сербия в сумерках
Сербия в сумерках ранних всплывает мягко и нешумливо –
Будто раны бинтует наши.
Кто бы подумал, что сердцем, каждой окровавленной нивой
Бунты она вынашивает?
Сербия высоты чуть страшится, но поднимается все же
Под облака мутно-розовые
И дрожит в серебряной мгле, становясь похожей
На трепетные кроны березовые.
Сербия вспенивает над мглой сияющей вершины горные
Сиреневым цветом.
Кто бы подумал, что тяжелые, черные
Хмурятся нивы в сиянии этом?
Сербия наполняется, как старый лес, мерцаньем странным
в часы вечерние:
Будто за каждым склоном туманным
Свой месяц восходит, источая свечение.
Сербия кроткая плавно парит, до краев полна
Целительной мглою млечной.
Кто бы подумал, что эта страна
Способна к борьбе, непрестанной, вечной!
Перевод В.Корчагина
Воспоминание о родном крае
Каждый пятачок земли меня здесь знает,
запах леса мне ночами снится.
Знаю я, как небо цвет меняет,
как умеют здесь грустить и веселиться;
и с какого дуба улетают в осень стаи,
у каких ручьев змей больше прочих,
где, когда ударит холод ночью,
снежный наст под утро нарастает.
Знаю, град здесь ждут с какого края
и откуда по весне теплом повеет,
сколько листик бука зеленеет
и, пожухлый, с ветки облетает.
Каждая былинка мне знакома;
а, когда топор крестьянин точит,
мне тогда уже известно точно,
как покрасит дверь он в новом доме.
Знаю я, что скажет неимущий
кмет, когда налоги собирают,
песни девушек, с работ идущих,
горе старых в год неурожая.
Перевод с сербского блоггер Ана с Балкана (wind_wing)
Предчувствие
Я тебя увидала, когда таял снег,
снег таял, и ветер был теплым и нежным,
и сердце жадно тянулось к весне,
к весне, к просторам ее безбрежным.
Я смотрела с волненьем на твои следы,
следы на белом снегу,
и знала, что с этой минуты тебя –
тебя забыть не смогу.
Я тебя увидала, когда таял лед,
лед таял, весна по дорогам бродила,
и день то светлел, то мрачнел от забот,
и сердцу то грустно, то весело было.
Я тебя увидала весенним днем,
днем свежим, хмельным, как цветы луговые.
Казалось, что ты мне до боли знаком,
знаком, хоть тебя увидала впервые.
Я смотрела с волненьем на твои следы.
следы на белом снегу,
и знала, что с этой минуты тебя –
тебя забыть не смогу.
* * *
потому что ночью светел сумрак зыбкий,
потому что утром все цветы лучатся,
потому что небо светится от счастья
и блестят, играют на воде улыбки,
потому что почки на ветвях согреты
и раскрылись листья в радостном смятенье,
потому что бредят о любви растенья
и в саду плодовом блещет снег расцвета,
потому что воздух замер в ожиданье
и оделась пышно для тебя природа.
Яблони, туманы, и цветы, и воды
в трепетном томленье ждут с тобой свиданья.
О, приди! Тебя я звать все жарче буду.
Все кругом тобою, лишь тобою бредит,
все тебя улыбкой несравненной встретит,
и мое томленье ты заметишь всюду.
Счастье
Я время по часам не отмечаю,
по ходу солнца не считаю срока,
заря встает – когда его встречаю,
и снова ночь, когда он вновь далеко.
И смех не мера счастья. Не хочу я
знать, чье сильней и тягостней томленье.
Есть счастье в грусти: вместе с ним молчу я,
и слышно двух сердец одно биенье.
И мне не жаль ветвей моих весенних,
что будут смыты жизни водопадом.
Пусть молодость уходит легкой тенью:
он, зачарованный, со мною рядом!
Перевод А. Ахматовой
СТАРАЯ ЛИПА
В нашем городе растет
Липа золотая,
Ярким золотом цветет,
Землю осыпая.
А на липе той живет
Золотая птица,
Песня, что она поет,
Золотом искрится!
