Подборка стихотворений Деборы Вааранди

Весной

Кап да кап — и все хрустальней

Слышу чистый звук с утра;

Гном ли бьет по наковальне

Из литого серебра?

И мне прутья вербы голой

Продавщица продает,

А певец небес веселый

В горле новых ищет нот.

Мышь бежит средь мерзлых кочек;

Над кустами вьется дым.

Тот же гномов молоточек

Бьет по веточкам сухим.

И он в грудь мою стучится,

Тот весенний милый гном,

Зная, что обогатится

Нужным для него зерном.

1955

Перевод А. Ахматовой

ТЁМНЫЙ ТУННЕЛЬ

Виру блещет, как туннель,
Я иду по Виру.
Мне глаза слепит метелью,
А в подошвах – дыры.

В проходном дворе стиляги,
Тёпленькая пара,
Куклу-грелку тащат пить
Чай из самовара.
Летки-енки Донны Клары,
Свены Анжелики
Начадили, как в аду,
Топот, грохот, крики.
Со стены киноактриса
Голая взирает.
Пола Негри в груде хлама
Тихо умирает.

Виру – улица сквозная.
Лёгкая позёмка.
Я бреду, куда не знаю,
Зла-добра не различаю.
Я ещё девчонка.

В «Би-ба-бо»* на всех сеансах
Новая картина.
Там в историю плохую
Влип один мужчина.
Тень свою он чёрту продал,
Душу с потрохами,
И рыдает, обхватив,
Голову руками.

Я иду, грызу сосульку,
Сладко мне и жутко.
В клуб на танцы не пускают –
Я ещё малютка.
Ах, как дразнятся витрины,
Как гудят машины!
Мне чулки бы шелковые,
Мне бы туфли-шимми!

Вот, опять без тени призрак
Смотри диким взглядом,
Зубы скалит, шляпой машет,
И подружка рядом.
У подружки две на шее
Раны ножевые,
А глаза, как у скелета,
Мёртвые, пустые.

Я ещё совсем дитя,
Жизнь – потом узнаю.

Пролегла туннелем Виру –
Улица сквозная.

* Знаменитый таллиннский кинотеатр первой половины ХХ в., разрушенный в годы войны, располагался по адресу ул. Глиняная (Виру), 10 (примечание составителя).

***

Старый снимок

Жалкие искусственные розы

Обрамляют карточку венком.

Выбрав неестественные позы,

Замерли невеста с женихом.

Ничего понять не в состоянье,

Парень пялится, как истукан:

Мол, сейчас бы самое гулянье,

А на шее у него аркан!

Да еще воротничок крахмальный

Так сдавил, что замирает дух!..

Выгорает снимок моментальный,

Покрывается следами мух.

Сделан он фотографом с базара.

И, признаться, в день далекий тот

Знать не знала молодая пара,

Кто ей на ночь угол отведет.

Ей теперь не грех и подивиться,

В час, когда могучая семья

Всем колхозом ужинать садится:

И отец, и мать, и сыновья.

Маленькие, средние, большие…

Есть и рыбаки, как их отец…

И со снимка видят молодые,

Что неплох их повести конец.

1957

Перевод Л. Тоома

***

Что лучше других это утро —

проснувшись, я вдруг поняла.

Октябрь мой — близнец мой мятежный —

сжигал все, что было, дотла.

Час пробил для осени нежной.

Вдоль Пирита море дремало.

По солнечной стороне

бульвара — в потоке народа —

мы шли. Было радостно мне!

Шло утро во власть садовода.

Ни пик, ни знамен, но, на плечи

взяв саженцы, все же могли

за войско сойти мы хоть внешне.

Ладони черны от земли.

Шли яблони, вишни, черешни.

Вдруг, розу увидев в витрине,

я стала над ней, не дыша:

ах, сердце — пугливо и ало —

в ней билось, была в ней душа.

Казалось, вновь детство настало.

Душа, как ладонью прикрытый

огонь — чтобы ветер утих,

достойна и дрожи сердечной,

и сотен томов золотых, —

останься со мною навечно.

И взоры детей пораженных

и краскам теряющих счет

в крутых пирамидах из яблок,

а рядом — варенье и мед.

Домой мы шли в запахе яблок.

Потом мы, усталые, сели

на камне, заговорив

о том величавом и белом

красавце, зашедшем в залив.

Ледовые саги нам пел он.

Еще этот атомный белый

корабль говорил, что вернут

плодами сады, огороды

затраченный некогда труд.

А утро — отдать садоводу.

1959

В осенней листве

Осень полна детьми,

старыми и молодыми;

тянут ее за подол,

ловят ее ладошки,

ржавые, мокрые

бабочки-листья.

Голые и каштановые

дети каштана

смотрят сквозь веер листвы.

Желтым одеялом,

толстеющим с каждой ночью,

славно бы с головою укрыться.

Дуб бросается желудями.

Черные зернышки мака

с грохотом скачут в коробочке.

Доблестный алый цветок

бодро качался под ветром

и вдруг загрустил.

Желтая крыша над нами

редеет и пропадает.

Желтый ковер

словно сворачивают.

Белые снежные дети

серого облака

падают с неба.

1960

Перевод Б. Слуцкого

Грусть

Они рождаются в студеную ночь, когда…

…Я распахнула окно и увидела северное небо.

Я глядела на Большую Медведицу

и на Полярную звезду,

словно опять я была в чужом краю.

Но я была не в чужом краю,

и кругом царил глубокий мир.

Мое дыханье исчезало в ночи.

Где-то внизу, во тьме, меж деревьев,

ручей Волчьей пропасти

журчал так громко и гулко,

словно сотни деревянных башмаков стучали

по земле, схваченной стужей…

Звук, непонятный, неясный,

безмолвный и совершенно отдельный,

в одно мгновенье сгущался

в глубокую черно-синюю ночь.

Мысли, странствующие бок о бок с моими,

легкие и безошибочные,

как спевшиеся в дуэте.

Чуткие руки,

настолько подлинные,

что они могли бы изваять меня заново

совершенно и безгранично счастливой.

И любовь, словно солнце,

отбрасывающее длинные тени,

смешные тени с длинными ушами,

бегущие впереди нас.

И ты говоришь:

«Смотри, скоро вечер.

Ты боишься, бедный дружок мой?»

1962

Перевод А. Ахматовой

Лимонное дерево

В вечерних сумерках,

когда я чужестранкой прохожу

под стук шаров бильярдных

и бормотанье радио,

под сенью лавров и магнолий, всякий раз

меня задерживает кто-то, со мною заговаривает.

Оно единственное

Своим звенящим ароматом,

своим чуть слышным ароматом,

словно звезда забытая сквозь тучу.

Оно единственное.

Я узнаю тебя,

твой аромат соединил в себе

всю кислоту плодов, которые созреют,

и упоение и горечь.

И гибель белых лепестков.

1964Перевод А. Ахматовой

Тысячелистник

Сегодня дружба лишь нужна

и никого нет лишних.

Зачем ты хочешь для меня

воспеть тысячелистник?

Иль для меня цветок иной

не вырос при дороге?

Тысячелистник? Да, ты мой,

полезен для здоровья.

Когда увязнет даль в снегах

за нашею хибарой,

мы сядем с чашками в руках

и стих припомним старый.

И поднесем навар к губам.

Горчащий тот напиток…

Пусть дружба бродит по снегам,

не зная троп избитых.

1959

Перевод Д. Самойлова

Остров

Забрести на берег до рассвета,

в час, когда волна встает с трудом,

и себя отдать на милость ветра

перед близящимся зимним днем,

перед неуемным снегопадом,

веру в тайный смысл вещей храня,

ибо остается неразгадан

заговор земли, воды, огня.

Ибо переменчива пучина.

Ибо храбр еще мой островок.

Не безжизненна и не пустынна

тишина его лесных дорог.

Через хвойный полог наглядеться

на пригашенные очаги

и в груди услышать вместо сердца

радости мгновенные толчки.

Выхватить из тьмы ненастный берег,

вспыхнув, как багровый звездный след,

и угаснуть меж снежинок серых

в час, когда еще далек рассвет.

1970

Перевод Л. Миля

***

Я знаю — внизу, в голубом тумане

твой сказочный город огнями горит.

И все меня мучит

одно желанье —

тебе его снова и снова

дарить!

Я б ставила перед тобой постепенно

его закоулки, его уголки,

замшелые башни,

старинные стены,

где эхом твои отдаются шаги;

его телемачту — мечту модерна;

кафе уютные, без затей;

базар, куда запах привносит деревня,

где лошаденка

восхищает детей;

небесные тропы перелетной стаи;

ночных самолетов

бортовые огни;

и траулеры, что на рейде стали

и в море уйдут на долгие дни;

и багряный парк, где ощутима

осень, где листьев цветная пурга;

и спокойную, чистую

струйку дыма,

что вьется из нашего

очага.

1960

Перевод Д. Самойлова

ПРОСТЫЕ ВЕЩИ

Я выбираю, что ясно и просто,
Всё, что в ладу с добротою…
В небе высоком далёкие звёзды
Блещут согласно со мною.
Море шумит, и костёр полыхает,
Плещется пламя живое…
Ночь напролёт так сидеть бы, внимая
Мерному гулу прибоя.

В травах лежать и к земле прижиматься,
С другом беседовать, слушать
Песню далёкого детства, родную,
Как колокольчик пастуший.
Вспомнить нежданно о доме далёком,
Вспомнить отцовскую грушу
В старом саду, возле самого дома…
Нежностью трогает душу
Поздний цветок, одинокий и жалкий.
Рядом, у самых коленей…
Слушать, как с нивой, тяжёлой и спелой,
Шепчется ветер осенний.
Думать о том, что любовь не проходит,
Вечно надеясь на чудо.
Вспомнить, что брат уж седой… И подумать,
Как без сестры ему худо.
Видимо, каждый по-своему счастлив,
Счастье же – вот, на пороге,
Точно как в детстве, когда тебе мама
В тазике вымыла ноги…

Я выбирала, что ясно и просто,
На доброту уповала
Даже тогда, когда тёмная туча
Над головой повисала.
Я опиралась на милого душу,
Как на родные перила,
Слушая вёсен безмолвных рожденье,
Я всё ждала, всё терпела,
Крошками лёгких кормила синичек,
Ночи над книгой сидела,
Вновь намечая себе горизонты,
Стены, пороги и бездны,
Зная: от жизни суровой и грозной,
Прятаться бесполезно.

Я опиралась на вещи простые,
В буднях я черпала право
Спрашивать, требовать, мочь, не страшиться
Времени буйного нрава.
Знаю: я штормом над морем не встану,
Не воспарю над волнами.
Шторм по душе мне… Но я презираю
Пены клочки под ногами.
Щебень земли, что когда-то прошла я,
Вряд ли когда позабуду…
Стих мой люблю. И хочу, чтобы эхом
Он отзывался повсюду.

КОГДА-ТО НА ЯРМАРКЕ

Жалобно кричит шарманка.
Женщина ребёнка ищет:
Ой, пропал, пропал мальчонка
В красненькой рубашечке!
Ой, пропал,
Ой, пропал,
Ой!

На шее крестик, сам с вихорком,
Под мышкой петух с золотым гребешком.
Шпагоглотателя увидал,
Шасть в балаган,
Там и пропал.
Помогите, люди добрые!
Может, видел кто мальчонку
В красненькой рубашечке?..

Бубен гремит, голосит свирель,
Люльки раскачивает карусель,
Силач гирей машет: оп, оп,
Медведь польку пляшет: топ, топ,
Грохает выстрел: бах-бабах,
Красотку убита у всех на глазах.
Помогите, люди добрые,
Может, видел кто…

Из труб вылетают белые голуби.
«Спешите увидеть ангела голого!»
С ангелом рядом – саженная кобра…

Помогите, люди добрые!..
Искры летят из-под конских копыт,
Мчится карета, кто-то кричит,
Колёса, колёса, колёса…

Ой, страшно!
Красненькая
Промелькнула
Рубашка,
Взвился и замер крик над толпой:
Ой, люди, люди!
Ой!
Ой!

ДАЛЁКИЙ, ЗАБЫТЫЙ

Далёкий, забытый
Где-то под стрехою сарая
Ласточек щебет.
Сквозь скрежет железный,
Сквозь визг стекольный,
Сквозь каменное молчанье
Глухого истукана
Тянется
Вдоль по нитке серого зимнего дня
Убаюкивающий, монотонный, забытый
Ласточек щебет.

Это
Средь шелухи словесной,
Средь мембран грядущих,
Гудков саднящих
Средь колёс панического мельтешенья,
Средь звона проводов,
Средь злобных роботов
Бродит по городу
Человек,
А в ушах его
Нестихающий, далёкий, забытый
Ласточек щебет.

ГРУСТНАЯ ПЕСЕНКА

Подперев собой небосклон,
Всюду ивы – внаклон, внаклон.
Кто ни ходит тут, кто ни бродит –
Свет небесный с небес уходит.
Пылало море, да пыл остыл,
Волн серебряных след простыл.
Устали волны, на нет сошли,
Красный парус исчез вдали.
А с ним и свежесть, и свет долин.
Берег с ночью – один на один.
Только птицы кричат, судачат,
О чём-то канувшем в вечность плачут.

Грустная песенка

Подпирают дерева-плакуши

неподвижно виснущие тучи.

Свет из неба выцежен до капли.

Море тоже наподобье пакли.

Кто тут ходит и чего он ищет?

Тут одно сплошное пепелище.

Далеко умчался парус алый,

кинулся вдогонку ветер шалый,

сразу же серебряный прибой

повернулся к берегу спиной.

Потускнели радужные зори,

и осталось брошенное море

в неживой дремучей тишине

с вечером своим наедине.

Лишь рыдающие где-то птицы

преданно мечтают возвратиться.

1969

Перевод Л. Миля

БЫЛА БЫ МЕТЛА…

Была бы метла – ох, и села бы,
Добро воровать полетела бы,
По амбарам бы шастала,
Всё хватала-грабастала!

Ночью слепой, бездонною
Носилась бы ведьмой бездомною
По небу с полной ступою,
На шее со связкой луковою.

За пазухой деньги хрустели бы,
Вслед зарницы горели бы.

Да только нету
Метлы у меня,
Обирать-стращать
Тоже некого.

Перевод С. Семененко

КАННЕЛЬ

Ох, как пальцы жаловались,
Словно дети-сироты,
Беспризорных десятеро,
В золотых воротах стоя.

А чего вы там стоите,
Жалкие, что жалитесь,
Сирые, что кланяетесь?

Мы хотим пройти в ворота,
В золотые, кованые,
Мы хотим пройти в ворота,
Золотые, лёгкие!
Вот, как пел у братца каннель,
Вот, как струны отзывались.

Перевод С. Семененко

* * *

При свете ветра,
В ночь вступая, в осень,
Теперь бродить мне.
Стонущее поле
Меня хватает и уносит вдаль,
Тьмы полное и голосов,
Травы увядшей, чьих-то ликов, глаз,
Летящих лепестками, нежных,
Пронзительных, зовущих.
При свете ветра
По земле иду, и ноги вязнут:
Её любви влачу тяжёлый груз.
Горечь моря старого вдыхаю
Жадно, мне никак не надышаться.
Стылыми губами в верности клянусь.
При свете ветра
Ты, любовь моя и боль,
Ещё живёшь и в тело мне
Острые шипы вонзаешь.
Кровь в ушах шумит, как водопад.
При свете ветра
Под звездой иду, укрытой в тучах,
Её свеченье помню.
Гуси в небе крыльями полощут.
Не оставит он меня одну,
Вечный странник ветер.
При свете ветра
По земле иду.

Перевод С. Семененко

* * *

Хрестоматийные вирши
Благообразные люди
Проходят мимо.

Гляжу на них
Волком.

Перевод С. Семененко

ВНУТРЕННИЙ ВИД

Свет в четырёх углах, тихий, смиренный.
Жилья сизовато-коричневый цвет,
Цвет неизменный.

Время стоит за окном. Волна седая.
В углу притаилась кровать,
Словно больная.

Вязаный толстый плед красновато-пёстрый.
Мяты и подмаренника запах острый.
Тёплая вмятина – след живого тела.
Ходиков гирька с моей ладони
Кверху взлетела.

Старческий лик часов всё мягче, добрее.
Сердца хриплые стуки – сильней, слышнее.

Следы от ножа на столе ясней проступают.
Зарубки на стенах старые оживают.

Дрогнула ручка, и дверь сама собой
Подалась немного.
Взгляда не оторвать, не отвести от порога.

Время хочет войти, но будто не смеет.
От очага в затылок
Слабым дыханьем веет.

Золу ворошу. Очаг зияет живою раной.
Пламенем возгорается
Жребий мой безымянный.

И тут же в пепел уходит, вспять.
Очаг остывает.
И снова меня со всех сторон
Молчание обступает.

Перевод С. Семененко