* * *
Воспоминаний или непогоды
В затылке боль, и защемит в груди.
Песочные часы, а с ними годы
На солнечные — вновь переведи.
Туда, где я под мост реки Неглинки
Ныряю, что она бежит в трубе
Вещаю, о Полянке и Ордынке,
Жующей и зевающей толпе.
Им объясняю, что Москва-река
Звалась Смородиной в далёкие века
(Хоть то никто наверняка не знает).
Тут хлынет ливень, и толпа слиняет,
И радуга над речкой засияет,
Концами упираясь в берега.
Асфальт зеркальный, город многоликий,
Ты из-под ног моих не уходи!
Великий Пост прошёл — и звон великий
Стоит на всём пути.
* * *
Как странно глядеть на тебя, не лаская глазами,
С тобой говорить, не касаясь плечом и руками,
Как будто всё это сейчас происходит не с нами.
И только не странно молчанье — мы так говорим.
И наш разговор никому не понятен и светел.
О чём я спросила и что ты мне молча ответил?
Мы долго заснеженным городом едем и едем,
И в первом часу барабаним в закрытую дверь.
И греемся в кухне, где свалена в мойку посуда,
Где милый хозяин овсяным нас потчует блюдом,
Твердит о Брюсселе и слабо смеётся, покуда
Мы ждём не дождемся, когда он отправится спать.
* * *
Всех оплакав, и в ночь пустоты
За косые апрельские струи
Я сойду с одряхлевшей плиты
На бульварную землю сырую.
Полоса преждевременных гроз
Отсечёт от меня половину —
Звонкий мир лепетанья и слёз
И ночного прохожего спину,
Тёмный город в фонарном дыму,
Тишину и вступленье органа,
Как в холодном незрячем дому
Шорох капель из медного крана.
Надо мной только ночь и вода,
Только это простое убранство.
И покатится с неба звезда
В ледяное пустое пространство.
И тогда я закрою глаза
И не вспомню за пеньем и звоном,
Что чужие звучат голоса
По затверженным мной телефонам,
В тёмном платье, истёртом до дыр,
Купленном на дешёвом развале,
Я застану и дружеский пир,
И веселье, и славу в разгаре.
Первый снег
На рассвете стало тихо —
Белый свет глядит в зрачки,
И зелёная франтиха
Вдела ноги в башмачки.
Под зеркальною террасой
Алебастровый настил —
Это старец седовласый
Нашу дачу посетил.
Он заглядывал в оконце
И глаза его пусты,
А у нас в печурке солнце,
И на скатерти цветы.
Хорошо подняться утром,
Кофе в чашки разливать,
Хохотать, и время спутать,
И тебя соседом звать.
И по снегу без привычки,
По колено в том снегу,
Добежать до электрички,
Задыхаясь на бегу.
Времена года
То, дружочек, беда не беда,
Что и лето ушло без следа,
Не сказало, зачем и куда,
Следом осень плетётся устало,
И уже на носу холода.
Пруд и тот остывает помалу.
В старой кадке замёрзла вода,
Всё затянуто коркою льда —
Видно, ночью зима надышала.
Не грусти, я схожу за вином,
Мы с тобой помолчим об одном,
Лишь бы время тихонько бежало.
Так, глядишь, до весны доживём.
* * *
Свой скарб нехитрый соберу,
Взвалю на плечи пёстрый узел,
Прощай, мой дом, прощай, мой угол,
Приют мой краткий на ветру.
Пора, уже давно пора —
Стучатся ледяные ветки
В стекло, и дети со двора
Протягивают мне монетки.
Я разложу на снег товар:
Кому подкову и перчатки,
Стихотворения в тетрадке,
Цветной берет, воздушный шар?
Ещё надорванный конверт
С открыткой “вид с горы на Мцхету”,
Твой, мной написанный портрет —
Всего лишь за одну монету!
Потом я выйду налегке
В сумятицу дворов и линий,
За город и за полог синий
С зажатой медью в кулаке.
Сестре
Кто, куда, когда, откуда,
Как ты, детка-задавака?
Помнишь георгинов чудо
Перед окнами барака?
Спорщица и хохотушка
Пролетела без оглядки
За руку с сестрой-толстушкой,
С первой сказкою в тетрадке.
Двор гудит подобно улью,
Занавес холста простого,
Зрители приносят стулья.
Осень пятьдесят шестого.
Память — зеркало кривое
Детство нищее стирает,
Голубей над головою
В синем небе оставляет,
В горле ком и солнца лучик —
Зайчик зеркальцем играет.
Память, твой зеркальный ключик
Мне случайно возвращает
Георгиновый букетик,
Автора на сцену просят.
Стулья со двора уносят
Те, кого уж нет на свете.
2007
Церковных праздников, примет забытых школу.
Я с детства знаю, что два раза в год,
Зимой и летом, празднуют Николу.
Никола летний с васильковым цветом,
Никола зимний с первым крепким льдом.
Я и сама забытая примета…
Вот невзначай подумала о том,
Что в городе тоскливо, а в деревне:
В снегу дома, над трубами дымы.
И одинокая ворона гневно
Кричит — не докричится до зимы.
Что хрупок наст, непрочны льда оковы
От Катерины до Николы дня…
От хворей старых и привычек новых,
Угодник Николай, храни меня!
КАЧЕЛИ
Как сны эти белые полдни длинны,
А фразы пусты и случайны.
И веселы все, и чуть-чуть влюблены,
Одни твои речи печальны.
Народ не спеша балагурит и ест.
Я буду как все и со всеми,
И от перемены слагаемых мест
Что будет, забуду на время.
За окнами двор городской без прикрас:
Песочница, гриб и две ели,
Качается мальчик, счастливо смеясь, —
Я тоже любила качели.
Я тоже любила, зажмурив глаза,
Взлететь высоко над оградой
И сверху увидеть весь сад ЦДСА
С прудами и летней эстрадой.
А ты вспоминаешь о чем-то другом,
Губами себе помогая,
И жизнь у тебя и тогда, и потом
Была не моя, а другая.
А жизнь так нескладно пришла и ушла:
Качнула от ночи до света.
И снова во тьму выйдем из-за стола.
А мальчика кличут к обеду.
Стареющий мальчик в пыли барахла
Прочтет на листках, что истлели,
О том, что я тоже когда-то жила,
Любила тебя и качели.
* * *
Липа, ясень, рябина,
Два тополя пирамидальных,
Семь берез под окном.
Всё унес. Ничего не оставил,
Кроме этих деревьев в окне…
Против всех общепринятых правил
Ничего не оставил он мне.
Только то, что нам даром дается,
Только то, что не нужно беречь,
Только воздух, что в форточку льется
И гортанью продрогшею пьется —
Только вольно текущую речь.
Только свет за коричневой шторой,
Только солнце в верхушках берез,
Только снег, только снег, на который
Не могу поглядеть я без слез…
А от жизни, зовущейся прошлой,
Ничего — потому, может быть,
Чтоб тяжелой, томительной ношей
И признательной, суетной ложью
Жизнь другую не обременить.
