* * *
Кто б ты ни был, – заходи, прохожий,
Смутен вечер, сладок запах нарда:
Для тебя давно покрыто ложе
Золотистой шкурой леопарда.
Для тебя давно таят кувшины
Драгоценный сок, желтей топаза,
Что добыт из солнечной долины,
Из садов горячего Шираза.
Розовеют тусклые гранаты,
Ломти дыни ароматно вялы;
Нежный персик, смуглый и усатый,
Притаился в вазе, запоздалый.
Я ремни спустила у сандалий,
Я лениво расстегнула пояс:
Ах, давно глаза читать устали,
Лжет Коран, лукавит Аверроэс!
Поспеши: круглится лик Селены;
Кто б ты ни был, – будешь господином.
Жарок рот мой, грудь белее пены,
Пахнут руки чебрецом и тмином.
Днем чебрец на солнце я сушила,
Тмин сбирала, в час поднявшись ранний:
В эту ночь – от Каспия до Нила –
Девы нет меня благоуханней!
Молитва
Уж ночь. Земля похолодела,
С горы торопятся стада
И у господнего предела
Моргнула первая звезда.
Там, в голубой исповедальне,
Ночной монах зажег свечу…
За нашу встречу, друг мой дальний,
Слова молитвы я шепчу.
Блаженный ветер, пролетая,
Колышет кружево дерев…
— Душа, как чаша налитая,
Полна тобою до краев.
1911
К Армении
С какой отрадой неустанной,
Молясь, припоминаю я
Твоих церквей напев гортанный,
Отчизна дальняя моя!
Припоминаю в боли жгучей,
Как очерк милого лица, –
Твои поля, ручьи и кручи
И сладкий запах чабреца…
Веленью тайному послушный,
Мой слух доныне не отвык
Любить твой грустно-простодушный,
Всегда торжественный язык.
И в час тоски невыразимой,
Приют последний обретя,
Твое несчастное дитя
Идет прилечь к тебе, к родимой…
Я знаю, мудрый зверь лесной
Ползет домой, когда он ранен.
Ту боль, что дал мне северянин, –
О, залечи мне, край родной!
Завет
Как лань к ручью, года бегут вперед,
К истоку дней, укрытому Всевышним.
О, соблюди священный их черед,
Да ни один Тебе не будет лишним!
Учись у дня безпамятству живых;
Умей забыть, что день – стрелы короче,
И, как и он, зайди на лоне ночи,
Не погасив огней сторожевых…
Да понесет померкший свет зрачков
Твоих – туда, к престолу голубому,
Не вздох освобожденья от оков,
Но сладкое «прости» земному дому.
Псалом
Дрожит душа как лист древесный,
Ум выступает за межу,
Когда Тебя, Отец Небесный,
В своей душе я нахожу.
Ты мне во мне встаешь упреком,
Как пламя входишь в естество, –
И вот уж дух мой стал истоком
От бездны духа Твоего…
Есть в высоте блаженной кущи;
Цветами полны кущи те,
Но дух, Тобой едино сущий,
Их созерцает в немоте.
Там ангелы поют порою,
Крылами вея на лету…
Но в их золотострунном строе
Храню немую полноту.
Ах, я Тебя к Тебе ревную,
Изыди от меня, Господь!
Очам верни юдоль земную,
Верни душе греховну плоть.
Дай вновь творить Твое величье, –
Да вновь, доколь звенеть могла,
Тебя земная, зверья, птичья
Все пела, пела бы хвала!
***
Гудит трава за розовым плетнем,
Под ветром степь, как море, ходит зыбко,
И в небесах, изнеможенных днем,
Зареяла кровавая улыбка.
Закат багров; к утру пророчит он,
Как продолженье чьей-то сказки давней,
Свист ковыля, трубы зловещий стон,
Треск черепиц и стук разбитой ставни.
Под вой ветров, повязана платком,
Гляжу, прищурясь, в даль из-под ладони:
Клубится ль пыль? Зовет ли муж свистком
В степи коней? Не ржут ли наши кони?
Вой, ветер, вой! Степям моим пророчь,
Под свист твоей неугомонной пляски, —
Без устали, без сна, всю эту ночь,
Как судорга, взвивающие ласки!..
Женщина
А. М. и Ж. Е. Кожебаткиным.
I. Сватовство
Благослови Аллах твой кров,
Пошли приплод твоим стадам…
Сосед! Взамен твоих коров,
Я в жены дочь тебе отдам.
Рабыни ткут уже давно,
Не замыкая смуглых вежд,
Ей легче пуха полотно
И шелк для праздничных одежд.
Наш садик розами зарос, —
И вот вчера велела мать
Душистый сок из лучших роз
На ароматы выжимать…
Одну мы вырастили дочь, —
Она черешни розовей.
Глядит задумчивая ночь
Из-под раздвинутых бровей.
Ее коса нежней стократ
Руна пушистого овцы,
Круглей, чем розовый мускат,
Ее невинные сосцы.
Ничьей ласкающей рукой
(Хранил пророк меня от бед)
Не возмущен был их покой…
Вкуси от неги их, сосед!
Успех — во всех твоих делах,
Священный мир — на твой порог!
Возьми ж ее… Велик Аллах
И Магомет, его пророк.
II. Невеста
Нисходят с неба звездные дороги;
В вечерний час по ним гуляет Бог,
Глядится вниз, — а лунный серп двурогий
За ним плывет, как огненный челнок.
Взгляни туда, сквозь кружева черешен:
Господь считает горние цветы…
Чтоб был мой день, чтоб был мой сон безгрешен,
Ему молюсь, — молись Ему и ты.
Бог дал мне жизнь, тебя, кто всех дороже;
В Его руке–твоя с моей сплелись.
Чтоб Он помог принять тебя на ложе,
Ему молюсь, — и ты Ему молись.
Не Он ли мне сказал: так надо, надо…
Душа молчит–она уже не та:
Божественной, сияющей усладой
Твой поцелуй замкнул мои уста.
III. Возлюбленная
Ты медлишь в неге, дева кроткая,
Твой день длинней речей Пророка.
А ночь твоя, как смерч, короткая,
Опустошительней сирокко.
Твои улыбки ускользающи,
Как месяц в волнах среброликий.
Твой робкий рот, едва лобзающий,
Нежней и цепче павилики.
Но тот, кто, в зыбкой неге, вверится
Устам, младенчески-незлобным, —
С тобой, как бог, в ночи померится
Блаженством, ужасу подобным.
Упоена и обессилена,
Ты всю себя, дрожа и плача,
В страстей священные извилины,
Как в смерть, — приносишь без отдачи.
IV. Мать
Она бледна; по нежной коже,
Блестя, бежит жемчужный пот.
Губа прикушена… И тот,
Кто дал ей боль, склонен у ложа.
О, как он глухо стонет сам,
Когда, сквозь боль, звереныш бедный,
Она его по волосам
Тихонько гладит ручкой бледной
И улыбается ему
Прохладой глаз полузакрытых…
А стон страданий неизбытых
Уже прорезывает тьму.
Часы в томлении великом
Текут, текут… и наконец
К ее груди с гортанным криком
Припал горячий сосунец.
И муж целует покрывало…
В какой бездонной глубине
Сейчас ты телом побывала,
Святая мать, о мать вдвойне?!
Война
Война
Благо тебе, очарованный брат! Возмущенной стихии
Лик и число ты даришь и в бесформенной качество ищешь,
С нею смешавшись, поешь, уповая в ее завыванье
Отзвукам песни свободной – душою свободною вторить.
Я же теперь не охотник согласных напевов! Ревниво
Сердце и слух берегу; тишины многознающей алчу…
Ненависть – что сладострастье: на миг облегчив, обокрадет.
Мимо да идут меня порожденные ею восторги!
1914
Разбойничья песнь
Нине Дадьян
“Ветер над морем носится гневно,
Крутит и пенит гребни валов…
Выйди на берег, злая царевна,
Лодку причалил твой рыболов!”
— Вышла на берег дева Востока,
С жалобным стоном падает ниц
И обращает знойное око
Под насурмленной тенью ресниц…
“Бури ль боишься, я ль тебе страшен, —
Крова родного вновь не достичь!
Слышишь ли клики с каменных башен?
Ждет Киликия новых добыч!”
— Ждет Киликия; в сумрачных залах
Жаркий, медвяный запах разлит,
И пробегают факелов алых
Пятна по глади каменных плит…
“Полно, утешься! Деве ль восточной
Плакать о знойном стане отцов?
Все изменяет, — только и прочно
Звонкое злато римских купцов!”
— Звонкое злато в тюки тугие
Свяжет разбойник… вот отчего
В замках висячих всей Киликии
Братья-пираты славят его!
“Будешь рабыней, злая царевна,
Рим отшлифует темный алмаз.
Мне ж… до могилы, в песне напевной
Славить сиянье медленных глаз!”
Воскресение
Уже снега сползли к оврагу,
На тополях кричат грачи;
И белый день, убавив шагу,
Все тише движется к ночи.
А ночь! Какие шум и шорох
Весь сад, всю степь заволокли,
В каких стенаниях и спорах
Весна родится из земли!
И час от часу всё утешней,
Обряд таинственный творя,
Переживать с природой вешней
Страстные дни календаря, –
Как бы торжественно связуя
Расцвет земных цветов и трав
С концом того, кто жизнь иную
Воздвиг нам, смертью смерть поправ.
1920
На подоконнике
У земли для любви не найдется
Сладких слов, возносящих любовь…
То, что к сердцу из сердца пробьется, –
Немотою любви славословь.
Верь, не тщетно над миром возносит
Нас святого безмолвия час:
Ведь сама тишина произносит
Это слово любви вместо нас.
…Ночь. Допела последняя птица.
Ходит ветер в саду, бормоча.
Ах, как сладко плечу приютиться
У навеки родного плеча!
6 июня 1912
Песня
Осенили нашу кровлю
Гор далекие снега.
Скромный ужин я готовлю
У родного очага.
Муж в отлучке… Дождь и стужа.
Где-то он, в какой глуши?
Что за дело! Знать, для мужа
Все дороги хороши.
Поздней ночью ветры дули,
А к утру прошел обвал.
В роще дикую козулю
Им убило наповал.
А у самого обвала,
В барбарисе, час спустя,
Уж кукушка куковала,
Ползал ящер, шелестя…
Эх, не лава-ль грозовая
Сердцу женщины беда?
Горе — птица кочевая —
В нем не вьет себе гнезда!
Полнолуние
Кто б ты ни был – заходи, прохожий.
Смутен вечер, сладок запах нарда…
Для тебя давно покрыто ложе
Золотистой шкурой леопарда,
Для тебя давно таят кувшины
Драгоценный сок, желтей топаза,
Что добыт из солнечной долины,
Из садов горячего Шираза.
Розовеют тусклые гранаты,
Ломти дыни ароматно вялы;
Нежный персик, смуглый и усатый,
Притаился в вазе, запоздалый.
Я ремни спустила у сандалий,
Я лениво расстегнула пояс…
Ах, давно глаза читать устали,
Лжет Коран, лукавит Аверроэс!
Поспеши… круглится лик Селены;
Кто б ты ни был — будешь господином.
Жарок рот мой, грудь белее пены,
Пахнут руки чебрецом и тмином.
Днем чебрец на солнце я сушила,
Тмин сбирала, в час поднявшись ранний.
В эту ночь — от Каспия до Нила —
Девы нет меня благоуханней!
1911
Час не повторяется
Минуты поздних сожалений,
Что в этом мире горше вас?
Какая скорбь, какие пени
Вернут невозвратимый час?
В сознаньи радостен и долог,
Он, мнится, вечен сквозь года;
Но миг, — вот задернут полог
Меж ним и нами навсегда.
И мы у первозданной щели,
У пасти времени, — клянем,
Что не сумели, не успели
Всего себя отметить в нем.
И сердце мысль одна тревожит,
Один укор терзает нас:
Он по-иному был бы прожит,
Когда б вернуть ушедший час.
О, смертный, бойся страшной казни,
Вина из чаши не пролей, —
И совершенней, глубже, связней,
Себя в своем запечатлей.
1911
Чеченка
Зелим-Хану
I.
По тропинке в час, когда
Муэдзин зовет аллаха,
Вороного Карабаха
Я веду за повода.
Конь, как юноша, красивый,
Шумно дышит на меня
И косит, играя гривой,
Очи, полные огня.
По протоптанным гранитам.
Меж кустами кизила,
Он скользит, звеня копытом
И кусая удила.
Перед ним с тоскою тайной
Пробираюсь я по мху.
“Гость желанный, гость случайный,
Что ты медлишь наверху?
Трудно горною тропою…
Конь не слушает меня…
Помоги мне к водопою
Твоего свести коня!”
II.
Он только спросил, далеко ль до чужого аула;
Сказал, что спешит и что жажда его велика.
Он только просил, чтобы я для него зачерпнула
В дорожную чашу холодной воды родника.
Над чашей с водою тряхнула я розою пышной, –
И розовой пеной до края покрылась она.
И, чашу подавши, я так прошептала неслышно:
“Пей, путник, да будет вода тебе слаще вина!”
Из чаши напился он, сдунувши к самому краю
С воды, словно бабочек, сдунув мои лепестки…
Вот только и было, и как он коснулся, — не знаю,
Ах, право, не знаю, — моей загорелой руки.
III.
Последний луч на минарете
Крылом тяжелым стерла ночь.
Вот зов муллы, другой и третий…
От родника иду я прочь.
Тревожен звук шагов неверных,
Гляжу на месяца дугу.
Аллах, защитник правоверных,
Что знаю я и что могу?
Ах, сладок сон ночной порою…
Что горе брата, гнев отца?
От них не спрячу под чадрою
Я побледневшего лица!
1911
Memento mori
В юности я вожделел и вина и женщин.
К зрелым годам не пьянят ни вино, ни ласка.
Медлен мой день, и только бокал мой пенит
Вечный напиток – сладостный сон-целитель.
В сон, как в мечеть, у порога оставив туфли,
Каждую ночь, забыв про себя, вступаю.
Все, что не я, опять нахожу на месте:
«Здравствуйте, – им говорю, синий сон и дорожка!»
«Здравствуй, – и мне в ответ синий сон и дорожка, –
Мы тут стоим, а ты?» – «А я сокращаюсь.
Вот и опять я стал короче, чем прежде.
Завтра буду короче, чем был сегодня.
Вы собирайте меня, синий сон и дорожка!
Запоминайте, сколько меня тут было!
Стонет дух мой о протяженном покое:
Синим сном и дорожкой пора протянуться…»
1921