Подборка произведении Елизаветы Полонской.

Под яблонями Лотарингии

***

Песенка

Выпал снег. Застыла речка,
Зябнут лапки у котят.
Рыжий котик топит печку, –
Славно искорки трещат.
Посидим, сыночек, тише:
Видишь – хвостик… И глазок…
Это серенькие мыши
Подошли на огонек.
И моргая усом черным,
Словно гость из дальних стран,
К месту теплому проворно
Подкатился таракан.
И его пугать не надо,
Никого из них не тронь.
Ведь и мы сегодня рады,
Что на свете есть огонь.
Даже Муза-недотрога
Встала около меня.
Потеснись, дитя, немного,
Дай ей место у огня.

* * *
Не странно ли, что мы забудем все:
Зальдевшее ведро с водой тяжелой,
И скользкую панель, и взгляд
Украдкою на хлеб чужой и черствый.

Так женщина, целуя круглый лобик
Ребенка, плоть свою, не скажет, не припомнит,
Что содрогалась в напряженьи страшном,
В мучительных усилиях рожденья.

Но грустно мне, что мы утратим цену
Друзьям смиренным, преданным, безгласным:
Березовым поленьям, горсти соли,
Кувшину с молоком, и небогатым
Плодам земли, убогой и суровой.

И посмеется внучка над старухой,
И головой лукаво покачает,
Заметив, как заботливо и важно
Рука сухая прячет корку хлеба.

   У ОКНА

Всю ночь мимо окон тянулись войска,
Тащились обозы, скрипели колеса.
Вот стало светать, и на небе белесом
Куда-то летели, неслись облака…

Но окна завешаны, заперты двери,
За каждой стеной злорадствует враг,
И в сумраке мутном звучит неуверен
Усталых колонн тяжелеющий шаг.

По рыхлому снегу, по стоптанной грязи,
По мокрым дорогам, назад на восток…
За ротою рота, и путь их далек,
Спеша отступают без смысла и связи.

Им смерть впереди простирает объятья —
Властителям мира, любимцам побед.
Но тощие руки грозятся им вслед,
И синие губы бормочут проклятья.
26 февраля 1921

. . .
Еще слова ленивый торг ведут,
Закономерно медленны и вязки.
Еще заканчиваем скучный труд
Неотвратимой, тягостной развязки.

Еще живем, как будто бы, одним.
Еще на час с мучительною болью
Дыханьем теплым, может, оживим
Последние и черные уголья.

Но чувствую — перестаем любить.
Перестаем, еще немного рано.
Все кончится. И даже, может быть,
В день воскресенья мертвых — я не встану.
27 мая 1921

                 ИЗРАИЛЬ

1
Таких больших иссиня черных глаз,
Таких ресниц — стрельчатых и тяжелых,
Не может появиться среди вас,
В холодных и убогих ваших селах.

Нет, только там, где блеск и зной, и синь,
Под жгучим небом Палестины
В дыханьи четырех больших пустынь,
Бог Саваоф мог дать такого сына.

2
Оконце низко — улица узка.
Учись закону, данному от Бога.
Над городом сурова и тяжка —
Надгробным камнем встала синагога.

Квадратных букв знакомый строг узор,
Опущены тяжелые ресницы,
Все тоньше пальцы, пристальнее взор,
Все медленнее желтые страницы.

3
Как весело пастуший рог звучит,
С горы Хоризмы вечер гонит стадо —
Кто, смуглая, пришельцу расточит
Колодца потаенную прохладу?

Кто подведет к накрытому столу
И старцу с бородой слоновой кости
Смиренно скажет: “Господу хвалу,
Отец, я привела к нам гостя”?

4
Наследника святая слава ждет,
В стране изгнанья нам услада — тора,
Не будет жалок и унижен тот,
Кем избрана высокая опора.
Июль 1919

                 ЗАВЕЩАНИЕ

Дедом отца моего был лошадиный барышник.
Мудрый ученый раввин был моей матери дедом.
Так и мне привелось полюбить проходимца, бродягу…
Сын мой! герб знаменитый тебе завещаю:
Лиру, Давидов щит, ременную уздечку.
Июнь 1922

                 КОНЕЦ

Враг мой, друг мой, муж мой невенчаный,
Снова, снова, снова про тебя.
Нет кольца на пальце безымянном,
Но кольцом свивается судьба.

Сколько писем шлю тебе вдогонку
Годы, годы, годы напролет,
Теплых, как ладонь у нашего ребенка,
Ледяных, как ненависти лед.

А теперь, — через года и версты
Вдруг ответ, как черный водоем:
Возвращайся, друг, запальчивый и черствый, —
Дни до смерти вместе проживем.

И внезапной злобою объята
Я кричу в окно, в пространство: “Нет!”
Господин, низка у вас зарплата,
Не умею я варить обед!

Не умею утешать и холить,
И делиться, и давать отчет
За платок, за воротник соболий,
Ворковать над мужниным плечом.

Лучше пусть в гостинице дешевой
Я умру под мелкий зимний дождь,
В час, когда померкнет над альковом
Отраженье Люксембургских рощ.

Прибежит к студенту мидинетка,
Просвистит за стенкой качучу,
Постучат, смеясь, ко мне: “Соседка!
Мы вас потревожим…” Промолчу.

И шепнет сосед гарсону в синей блузе:
“Что-то этой русской не слыхать?” —
В комнату войдут и распахнут жалюзи, —
Солнце брызнет на мою кровать,

Брызнет утро вечное Парижа,
Запах роз, гудрона, стук колес —
Только я их больше не увижу,
Ни людей, ни бледных роз.

Сын приедет, сходит на кладбище,
Побродит по улицам чужим,
Да еще в газете, может быть, напишут
Две строки петитом смутные как дым.
1932—1934

                 ПОВЕСТЬ

Ты тоже не была счастливой, Анна.
Ты девочкой его, должно быть, полюбила,
Подростком рыжеватым и неловким,
Глядела на него влюбленными глазами.
Он беден был, упрям и малодушен,
Родители тебе его купили, Анна.

Ты поздним вечером стояла, Анна,
У той гостиницы, где мы с ним целовались.
Его на лестницу ты вызывала трижды —
Рассерженный, он вышел и вернулся.
В то утро я ему шепнула о ребенке…
Ты тоже не была счастливой, Анна.

Ты двадцать лет его держала, Анна,
Всей женской слабостью — простой и цепкой,
Всем чувством чести, свойственным мужчине.
От жгучего стыда он ночью просыпался,
И рядом — ты лежала на постели.
Ты тоже не была счастливой, Анна.

Не стала я с тобою спорить, Анна,
Я сына молча увезла на Север.
Взамен любви — судьба дала мне песни,
И смерть твоя разняла руки, Анна.
Я не сержусь, ты можешь спать спокойно,
Ты тоже не была счастливой, Анна.
23 апреля 1937

. . .
Июнь. Жара. Война.
Война повсюду в мире.
Тоска. Сижу одна
На городской квартире.

Мой дом. Отряды книг…
Цветы, краса неволи.
Узнать из уст чужих,
Что друг смертельно болен.
Меж нами жизнь. Стена,
Любви ушедшей пропасть.
Меж нами мир. Война.
Горящая Европа.
29 июня 1940

. . .
И показалась детскою забавой
Всем нам война четырнадцатого года, —
Наивным старомодным поединком
С отсталыми понятьями о чести.

Раскланиваясь в воздухе друг с другом,
Летали знаменитейшие асы!
А танки выходили в одиночку,
Как чудища, которых отпускают

С цепи, чтоб поразить воображенье.
Кричала пресса, проливая слезы
О бреши, сделанной в готическом соборе,
И нации друг друга упрекали

В жестокости.
Жестокость! Это слово
Теперь с вооруженья армий снято,
Оно заменено — уничтоженьем.

Июль 1940

Бог огонь