Опубликовано: газета “Культура”, №34(7341), 22 – 28 августа 2002 г.
Поздно вечером, когда к угрызениям совести за бесцельно проживаемые годы добавляется чувство вины за бездарно проведенный день, тянет к размышлениям о смысле жизни, то есть к серьезной, настоящей литературе. Чаще всего – к современной. Почему так, никогда не задумывался, пока не открыл для себя книгу стихов Нины Бялосинской “Ветер надежды”.
Точнее, не столько когда открыл, сколько когда закрыл. 130-страничный сборник карманного формата, в который поэт уместил, уж не знаю как, 50 лет своего творчества. Темы? Они вечные – любовь и смерть, природа, женская судьба, в общем – человек и окружающий мир в его сложности и многообразии. Правда, многообразие поэтического мира Нины Бялосинской осложнено еще одной темой, для женщины вовсе не обязательной, но для фронтовика, как она, вполне объяснимой, – война.
Казалось, ну что еще можно сказать о войне, когда две трети всей приличной русской литературы последних десятилетий посвящено ВОВ? Оказывается, можно. “Приходят годы/И уходят. А он – Убит. Убит. Убит… /А мы не ждали, Мы не ждали/Такую рифму на “любить “.
Я люблю русскую классику. Но это ерунда, когда чересчур восторженные ее поклонники утверждают, что те произведения о нас. Просто потому, что жизнь идет, и окружающий нас мир одновременно тот же, что и раньше, и совсем другой. И люди, мы, тоже те же и совсем другие. Кстати, недавняя наша советская история убедительно показала, что недостаточно прочитать “Медного всадника” или “Бесов”, чтобы в ней разобраться.
Однако мало просто осмыслить свою жизнь, желательно еще жить осмысленно. А следовательно, что бы там ни утверждали противники этической нагрузки искусства, нам никак не обойтись без “идеального героя”, без человека, который может, оставаясь собой, делать всерьез то, что ему важно и интересно. И такой идеальный, положительный герой в нашу литературу последних десятилетий действительно пробился, но наиболее интересное здесь то, что искали и находили для нас этого героя писатели, которые сами, своей “жизнью и судьбой” вполне удовлетворяли “искомому”. А было их у нас в стране ни много ни мало – целое поколение, поколение “шестидесятников”. Главным завоеванием “шестидесятничества”, как ни странно, следует считать его формирование себя самого – создание такого феномена, когда правда текста неразрывно слита, подтверждена правдой жизни его создателя.
Надо сказать, что подобного симбиоза великая русская литература XIX века не знала. Быть писателем тогда не требовало в обязательном порядке от творца художественного произведения (и слава Богу!) ни гражданского, ни просто человеческого мужества. По крайней мере не требовало на уровне нормы, на уровне поколения. И русская литература XIX века создала прежде всего гениальный совокупный образ “лишнего человека”, лишнего всегда, в любую эпоху и при любом правителе, никому, в том числе и себе, не нужного (хотя, конечно, были и “Идиот”, и “Что делать?”, и “Былое и думы”). Второй том “Мертвых душ” горел в XIX веке неслучайно. “Шестидесятники” же, ничего революционного с точки зрения новых форм, новых жанров в литературу не привнесшие, создали единую гигантскую, состоящую из сотен и тысяч глав эпопею – “Сказание о моем ровеснике” (название повести великолепного прозаика Константина Воробьева), где “положительный герой” нашел себе место в жизни, по мерзости много превосходящей худший период XIX века – царствование Николая I.
И поэзия является не менее (а может, и более) важной составляющей частью данной эпопеи, нежели остальные жанры. Чему “лирический герой” Нины Бялосинской – бесспорное для меня подтверждение.
Неожиданность при встрече с “лирическим героем” Бялосинской оказалась тем больше, что он мнился мне давним и хорошим знакомым. Из головы вон, что вечернее свидание назначалось типичному “шестидесятнику”, типичность которого именно в своеобразии и непохожести на других. И даже узнаваемые “свои” мысли и чувства здесь всегда шире и глубже. Встречаться приходится наново. Общаться – напрягая душевные силы, иначе диалог с лирическим героем-автором не состоится, – погружаясь в чужую полноценную, сделанную бесспорно своими руками жизнь. В испытания, которые тебе и не снились, ставшие частью творческой, поэтической биографии: “Ничего, что я до Пушкина сейчас не дошла. Я еще съезжу к нему, если буду живой. Хорошо, что я могилу брата не нашла – может быть, еще отыщится он живой. Ни брата нет. Ни могилы его нет. А в Михайловском была я. Через тридцать лет” (“Река Великая. 1944”). В уж не знаю как пронесенные сквозь годы, несмотря на эти испытания, светлые Веру, Надежду, Любовь. Так, концовку одного своего стихотворения 1987 года: “…По бездорожью твоему брожу, /По безнадежью твоему, Россия” Нина Бялосинская снабдила следующим примечанием: “Последняя строка пришла сама, помимо моей воли. Сегодня она бы уже не пришла. Поэтому и книга названа “Ветер надежды”. Уточню, что книга издана за свой счет, надо думать, на фронтовую пенсию неизвестно за сколько лет.
Такая вот вроде бы ни на чем, кроме как на умении отыскивать гармонию в нашей какофоничной жизни, не основанная бодрость духа присуща этому поколению. Помню, как просто переполняла меня уверенность в себе по прочтении “Веселого солдата” В.Астафьева. Послевоенное время, жуткое, нищее, голодное, а вот поди ж ты, сила, мужество автора передаются через страницы, заражая своей стойкостью.
Одно из важнейших, возвращенных нам “шестидесятниками” старых открытий – это Дело, твое Дело с большой буквы. И жизнь – это, конечно же, Дело, но и Любовь, и Доброта. А еще красота мира и природы. И мира поэзии Нины Бялосинской с ее мудрым, выношенным оптимизмом.
