“Север”, литературно-художественный и общественно-публицистический журнал. № 1-2, 2017 г.
***
Талантливый композитор, представитель известной во всем мире музыкальной династии, Ройне Карлович Раутио (1934-1960) – одна из самых драматических фигур в мире искусства и культуры Карелии середины ХХ века. Его стремительно восходившая звезда обещала немало ярких свершений, но, как многие одаренные и противоречивые натуры в разные столетия, Ройне сгорел неожиданно для всех и слишком быстро, так и не взяв печально известный большинству творческих личностей роковой рубеж 27-летия.
Но и спустя пять с половиной десятилетий после внезапного трагического ухода из жизни молодого композитора, его музыкальные произведения продолжают исполняться в Карелии, странах Скандинавии, а судьба волнует потомков и исследователей. Мой интерес к теме не случаен – в разные годы я встречалась с членами семьи Раутио, записывала с ними интервью, готовила материалы для прессы. Пожалуй, среди всех представителей династии Ройне Раутио – самый закрытый и биографически малоизученный персонаж, о его жизненном и творческом пути сохранилось не слишком много информации, документальных свидетельств, достоверных воспоминаний. Как нередко случается, биография талантливого человека содержит трудновосполнимые пробелы, она окутана домыслами и мифами, вызывает дискуссии и вопросы. К сожалению, ушли в мир иной его супруга, преподаватель немецкого языка Ирэн Моисеевна Раутио (в девичестве – Лившис), братья, друг по учебным годам в Ленинградской консерватории Эдуард Хиль. Тем не менее, судьба неординарного человека, с дальнейшим раскрытием таланта которого связывали большие надежды его отец, знаменитый композитор и общественный деятель Карл Эрикович Раутио, руководители ансамбля «Кантеле», где в последние два года жизни Ройне работал дирижером, члены Союза композиторов Карелии, волновала, настойчиво требовала осмысления.
Партитура любой жизни – всегда сложное многоголосие, столкновение и развитие тем, перекличка между настоящим, прошлым и будущим, причудливые цепочки взаимопроникающих и влияющих друг на друга сюжетов, повторяющихся на новом витке циклов. Постепенно погружаясь в мир Ройне Раутио, пытаясь разобраться в его хитросплетениях, я неоднократно беседовала с сыном музыканта Лаури Ройневичем Раутио, который избрал совсем иные пути, далекие от творчества. Но на крутых изломах жизни он сберег желание рассказать об отце, сохранил то, что осталось от архива Р.К.Раутио. Лаури совсем не помнит Ройне Карловича (сыну было всего полтора года, когда его не стало), но колючие онежские брызги, летевшие в лицо со всех сторон, когда они с матерью на моторной лодке по свинцовым волнам мчались на место гибели братьев Ройне и Хейно, впечатались в память навсегда. Как и ледяной ужас, который обнимал в те минуты всех, находившихся на месте трагедии, и глухое молчание, с которым взрослые в дальнейшем упорно обходили эту тему. Побеседовав с представителями музыкального мира и творческих кругов Петрозаводска, сотрудниками Национального музея Республики Карелия, ансамбля «Кантеле», преподавателями Карельской государственной консерватории, выпускниками и педагогами Карельской государственной педагогической академии, я взялась за написание этого очерка.
Постепенно из россыпи эпизодов биографии, кусочков рассказов и воспоминаний, мерцания мелодий, образов, лиц стал составляться объемный портрет молодого музыканта и его окружения: ожил сложный характер, проявились противоречивые черты личности и времени, обозначились главные темы творческих устремлений и исканий, линии важных душевных и профессиональных связей. Конечно, на полноту и глубину анализа за давностью лет и фрагментарностью свидетельств претендовать невозможно, но воссоздать основные вехи судьбы Ройне Карловича Раутио, отметить вершины, развилки и знаковые рубежи представляется вполне реальным.
***
Но вначале – несколько слов о многомерном контексте эпохи, в которой родился, жил и творил композитор Р.К. Раутио. Несомненно, именно характер времени, вместе с семейным воспитанием, примером представителей старшего поколения, собственным наработанным опытом сыграли свою значимую роль в формировании личности, развитии музыкальной одаренности и творческой индивидуальности Ройне Раутио.
Сегодня в это трудно поверить, но всего столетие назад Петрозаводск казался тихим и весьма удаленным от столиц губернским городом, жизнь в котором текла буднично и неторопливо. Вот какими воспоминаниями поделился со мной Григорий Натанович Кац, уроженец Петрозаводска 1921 года (ученик скрипача, композитора Р.С.Пергамента): «В двадцатые-тридцатые годы Петрозаводск был небольшим уютным городком, центр которого располагался между двух рек – Лососинки и Неглинки. Улицы были немощеные, застройка – деревянная. Существовали и далекие окраины – Зарека, Голиковка, где обитал рабочий люд. Жители центра хорошо знали друг друга, ходили в гости.
У нас во дворе (на проспекте Ленина) был небольшой огород и сарай, папа купил корову. Многие соседи (поляки Полозовы, семья Орловых) тоже держали крупный рогатый скот – надо было кормить детей. Днем пастух пас стадо, гонял его через весь город, а вечером животные возвращались и ждали, пока их впустят во двор. Потом мы держали коз, отец специально выстроил для них пристройку, кормушки. Я за ними убирал, пас их «в ямке» у плотины, на пустыре. На зиму запасали воз сена – приезжали бородатые мужики в ушанках из Заонежья и привозили на ярмарки свой товар, мы у них покупали. Летом дети заготавливали в лесу веники, собирали в мешки листья – корм для животных»…
Но уже вскоре ситуация в полусонном провинциальном Петрозаводске начала стремительно изменяться, развитию культуры и образования в городе был придан сильный уверенный импульс. Связано это с несколькими тенденциями. Во-первых, с определенной линией политического руководства государства, направленной на осуществление «культурной революции» и подъем национальных окраин. Во-вторых, с особенностями исторического контекста: в советскую Карелию, наряду с переселенцами из других городов, прибыли финны-идеалисты из США и Канады (по примерным подсчетам – 6,5 тыс. человек), которые намеревались участвовать в строительстве на просторах СССР прекрасного социалистического будущего. Они привезли с собой не только новейшие бытовые приборы, технические устройства, современные орудия производства (в числе которых, например, – оборудование для рыбоперерабатывающего завода), которых в глухих северных краях до той поры не видывали, но и музыкальные инструменты, кинопроекторы. Многие эмигранты были прекрасно образованны, знали по несколько иностранных языков, собирались делиться знаниями, культурным и цивилизационным опытом с жителями молодой республики, самоотверженно трудиться на благо Страны Советов.
Среди таких идейных переселенцев был и Карл (Калле) Раутио (1889-1963), выходец из простой финской семьи, в которой он был девятым ребенком. Всего детей было одиннадцать, но выжили только пять мальчиков. Вслед за старшими братьями юный Карл в период экономического кризиса отправился из родных мест за океан искать непростое счастье. Он тяжело трудился в угольных шахтах разных штатов, не пренебрегал подсобными работами, ни на мгновение не забывая о главном призвании жизни, проявившемся в раннем детстве, – музыке.
В семье Раутио в поколениях передается история (подробно описанная А.Н. Тимоненом и Г.И. Лапчинским в книге «Карл Эрикович Раутио»), что маленьким мальчиком больше всего на свете Калле любил играть на самодельной берестяной дудочке (по-фински «торви»). Сначала воспроизводил любимые народные мелодии, потом появились простенькие композиции собственного сочинения – его душа пела, искала творческого самовыражения. Позже освоил более сложный инструмент – козий рог, за который был вынужден отдать соседскому парнишке прирученного лесного зайчонка, еще через некоторое время смог приобрести губную гармошку, наконец, из Америки старший брат Йисакки привез ему двухрядку.
Будучи взрослым, в свободное от работы в забое время, Карл с не меньшим вдохновенным упоением играл на трубе в самодеятельном ансамбле шахтерского клуба г. Бельт (штат Монтана). Он упрямо двигался к исполнению замысла, собирал средства на обучение музыке, для этого даже освоил новую специальность – инспектора по проверке наличия газа в шахте, окончил в Чикаго заочные музыкальные курсы. Получив диплом, руководил ансамблем при финском клубе шахтеров в Орегоне, а в 1916-1920 г.г. учился на музыкальном факультете Калифорнийского университета. Приходилось много читать и заниматься дополнительно, искать и штудировать литературу по композиции, не включенную в основную учебную программу. Карл увлекался джазом, следил за последними музыкальными тенденциями, мечтал о творческом развитии. Несмотря на вынужденный переезд, душа его жила воспоминаниями о далекой Суоми, находила утешение в знакомых с детства напевах. В США К.Э. Раутио написал первые песни, проникнутые глубокой ностальгией по «малой Родине», на слова Э. Парраса, М. Рутанена, Х. Матсона и других финноязычных авторов.
Именно в этот период выбор в пользу музыки как главного жизненного направления был сделан окончательно и бесповоротно. Карл принял и другое важное решение: вступил в Коммунистическую партию, а узнав об открывающихся возможностях переезда в СССР, сразу загорелся этой идеей. По пути следования на новую родину неутомимый энтузиаст умудрился организовать импровизированный ансамбль из попутчиков, а сразу по приезду – дать первый концерт. В 1922 году Карл Эрикович и члены его семьи вместе с другими товарищами по партии оказались в Петрозаводске. С первых дней после прибытия в Советский Союз К.Э. Раутио полностью посвящает себя избранному делу, становится собирателем и исследователем народных песен Карелии и Финляндии, создает многочисленные музыкальные произведения, активно включается в общественную работу, становится советским коммунистом.
Однако социалистическая реальность оказалась совсем иной, чем представлялось из-за океана, многие наивные надежды и грезы вскоре развеялись. Супруга Карла Эриковича, не выдержав тягот новой жизни и неопределенности перспектив семьи, через некоторое время вместе с двумя сыновьями вернулась в США… До сих пор жива легенда, что именно с этой минуты начинает действовать «семейное проклятие» Раутио, поскольку жена Карла Эриковича уезжала с тяжелым сердцем, обидой на мужа, который принял решение, вопреки всему, остаться в Карелии.
***
На глазах Раутио-старшего Петрозаводск постепенно меняется, а сам музыкант становится непосредственным участником происходящих событий, инициатором и катализатором многих процессов в сфере создания и развития музыкального пространства. По воле исторических реалий город превращается в бурлящий «плавильный котел»: по распределению, а также в попытке избежать репрессий, в Карелию прибывают квалифицированные специалисты из Москвы и Ленинграда, других городов, позже – высланные из родных мест финны-ингерманландцы. В результате активный импульс получила научная, производственная и творческая деятельность, в городе стала формироваться прослойка интеллигенции, живая культурная и интеллектуальная среда, в которой закипели самые разнообразные идеи.
Правительство молодого государства объявляет курс на поддержку образования в регионах, борьбу с неграмотностью: открываются школы, избы-читальни. В 1931 году создается первое высшее учебное заведение в республике – Карельский государственный педагогический институт, большую роль в становлении которого впоследствии сыграли именно политиммигранты из США и Канады. (В Петрозаводске благодарные выпускники до сих пор с теплом вспоминают Мейми Оскаровну Севандер, дочь одного из главных идеологов переезда американских и канадских коммунистов, которая три с половиной десятилетия спустя создала и возглавила в КГПИ факультет иностранных языков и сумела собрать вокруг себя уникальный преподавательский коллектив). В 1940 году на базе пединститута открывается университет, на различные кафедры которого приглашаются профессора из Ленинграда. Заложенная в те далекие годы вузовская научная школа и сегодня считается одной из сильнейших на Северо-Западе России.
Параллельно развивается литературный процесс, появляется новая поэзия, проза и драматургия на русском и национальных языках, активизируется издательская деятельность, а уже в 1926 году структурируется первая писательская организация. Формируются новые традиции в живописи, графике и скульптуре. Открываются театры для взрослых и детей, в том числе Государственный финский драматический театр, сыгравший большую роль в культурной жизни Карелии. Продолжается работа краеведческого музея, поднимается вопрос об открытии музея изобразительных искусств. В Петрозаводске действуют кинотеатры, а концу 30-х г.г. многие сельские клубы оснащаются киноаппаратурой. Но одновременно с развитием отдельных направлений науки и культуры в жизни республики происходят страшные события: горят и разрушаются православные храмы, закрывается синагога, духовный вакуум населения насильственно заполняется идеологией.
В таких жестких условиях для творческих людей находится спасительная животворная отдушина, которой становится увлечение народной культурой. Разносторонне одаренный музыкант, поэт, собиратель фольклора Виктор Пантелеймонович Гудков, посвятивший много лет изучению национального инструмента карелов и финнов «кантеле», знакомит с ним широкую общественность. Он последовательно обрабатывает опыт кантелистов в разных уголках Карелии и Северо-Запада, в экспедициях собирает мелодии и наигрыши, исследует варианты исполнения. Параллельно он работает над усовершенствованием самого инструмента для того, чтобы органично адаптировать его к современным широким музыкальным возможностям. В 1936 году при участии В.П. Гудкова создается ансамбль «Кантеле», который триумфально выходит на подмостки сначала республиканских, а потом и московских концертных залов, доныне является визитной карточкой Республики Карелия. С самого начала с «Кантеле» сотрудничают ведущие композиторы и музыканты, включая К.Э. Раутио, а впоследствии и всех представителей младшего поколения семьи, Р.С. Пергамента, Г.-Р. Синисало, Л.Я. Теплицкого, вокалистов С.А. Рикка, Э. Венто, М.Н. Кубли, хореографов В.И. Кононова и Х.И. Мальми. Вскоре «Кантеле» уже выступает в Колонном зале Дома Союзов и Большом зале филармонии в Москве, успешно гастролирует по всему СССР.
Концертные выступления этого и других карельских музыкальных коллективов звучат по радио, в районах развивается песенная и танцевальная культура, создаются народные хоры, устраиваются смотры самодеятельного искусства. В 1939 году открывается Карело-финская государственная филармония, один из центров музыкальной и просветительской жизни республики, ансамбль «Кантеле» входит в состав нового учреждения культуры. Замечательный музыковед и педагог Г.И. Лапчинский глубоко и всесторонне осмыслил этот плодотворный период развития музыкальной культуры республики (как и последующий – послевоенный) в книге «Музыка Советской Карелии», многочисленных статьях.
***
С момента переезда в Петрозаводск Карл Эрикович Раутио ведет активную преподавательскую деятельность (его первое место работы в 1922 году – учитель музыки в новом педагогическом техникуме, преподавание в котором велось на финском языке). На базе учебного заведения организатор-энтузиаст незамедлительно создает смешанный хор и два оркестра – из студентов и преподавателей. Он скрупулезно изучает фольклор карелов, финнов, ингерманландцев, традиции рунопевчества, а также поэзию на национальных языках. В издательстве «Кирья» (г. Ленинград) выходят сборники песен и хоров композиторов Карелии, в том числе в них включены произведения К.Э. Раутио, созданные в соавторстве с Р.Сиреном.
Первое же крупное произведение Раутио-старшего «Карельская свадьба» (1926) принесло композитору широкую известность, привлекло внимание слушателей к национальной самобытности Карелии и в дальнейшем с успехом исполнялось на самых разных площадках страны. Карл Эрикович задумывается о рождении профессионального музыкального коллектива, через несколько лет с успехом реализовывает эту идею, создав в Карелии симфонический оркестр радио Карело-Финской ССР, позднее ставший большим симфоническим оркестром республики.
В 1937 году формируется первая республиканская композиторская организация (сначала Карельский филиал Ленинградского союза композиторов, а потом – Карельское отделение СК РСФСР). В него входят крупнейшие фигуры своего времени – Р.С. Пергамент, В.П. Гудков, К.Э. Раутио, Л.К. Йоусинен, Б.С. Ефимов, Я.М. Геншафт, Л.Я. Теплицкий, Л.С. Гликман, вскоре к ним присоединились Г.-Р. Н. Синисало, А.И. Голланд, другие деятели искусства, каждый из которых внес огромный вклад в формирование и пополнение музыкальной сокровищницы республики. Музыканты и специалисты по изучению фольклора отправляются за вдохновением в удаленные карельские и вепсские села, к хранителям народных традиций, записывают и обрабатывают сотни народных песен, стихотворений, историй, легенд, которые, благодаря этим титаническим усилиям, сохранились до наших дней. Внимание к культуре и традициям народов Карелии, передававшимся в селах от родителей к детям сказительству, рунопевчеству и плачам, определило лирико-эпический, романтический и былинный настрой авторского творчества целой плеяды композиторов, художников и поэтов, сформировало удивительную культурную полифонию республики.
Стоит вспомнить также о том, что в 1937 году с успехом состоялась Декада Карельского искусства в Ленинграде, а гастроли профессиональных и любительских музыкальных коллективов в северной столице, Москве стали регулярными. В 1938 году в Петрозаводске распахнуло двери музыкальное училище (в 1971 году в знак признания огромного вклада К.Э. Раутио в музыкальную культуру Карелии учебное заведение получило его имя), открывая возможности для творческого развития талантливым детям из городов и сел республики. Теплые и плодотворные профессиональные отношения связывали Карелию с представителями ленинградской музыкальной школы, педагогами Ленинградской государственной консерватории имени Н.А. Римского-Корсакова: например, известный пианист, композитор Л.В. Вишкарев 14 лет работал в Петрозаводске, преподавал, а в период с 1943 по 1945 годы был Председателем республиканского Союза композиторов.
***
Набрасывая широкими мазками портрет противоречивой эпохи, невозможно не упомянуть о трагедии, постигшей американских и канадских финнов в конце 30-х г.г. прошлого века – жестокие репрессии, прокатившиеся по стране, не пощадили и тех, кто приехал в СССР, движимый коммунистическими идеями и мечтами. Кому-то удалось чудом выскользнуть из мясорубки времени, спешно вернувшись в США или выехав в Финляндию и другие европейские страны. Но большинство политиммигрантов приняли страдания вместе с многонациональным народом России. Среди погибших в те годы – коммунист Оскар Корган, вдохновитель и организатор переезда в Россию тысяч финских энтузиастов из-за океана. (О его драматической судьбе и судьбах других американских финнов в СССР М.О. Севандер подготовила и издала книгу «Они забрали моего отца», основанную на воспоминаниях, сохранившихся архивных документах и свидетельствах, исследования продолжила ее дочь Стелла).
Не менее трагично складывались судьбы финнов-ингерманландцев: большинство семей в конце 30-х-начале 40-х г.г. были вынуждены уехать из родных мест без надежды вернуться, многие пострадали от репрессий и гонений, оказались в Эстонии, Финляндии, в Мурманской области, за Уралом, на севере Карелии… Изменилась политика руководства страны относительно финского языка, были свернуты языковые курсы, закрыты периодические издания, сокращено преподавание в учебных заведениях. Многие финны были расстреляны или оказались в сталинских лагерях. Поредели ряды деятелей культуры Карелии. Известные музыканты, театральные деятели, писатели, художники исчезали в ГУЛАГе или нашли последнее пристанище вместе с безвинно убиенными представителями разных национальностей, в расстрельном урочище Сандармох, неподалеку от Медвежьегорска. Это были невосполнимые для республики потери.
Карлу Раутио посчастливилось уцелеть, но и он сполна ощутил жестокий вал исторических событий, прокатившийся по стране. В 1937-38 г.г. недоброжелатели и завистники неоднократно писали на него доносы. Об этом вспоминает Мумми – Аугне Георгиевна Виртавуори (в шведском изначальном варианте – Стромберг), преданная жена К.Э.Раутио и мать его четверых детей, автор двух учебников по финскому языку. Для того чтобы спасти себя и семью, в 1939 году Карл Эрикович по рекомендации коллег отправляется в длительную творческую командировку в далекую Ухту (ныне – поселок Калевала, центр Калевальского национального района), занимается там исследовательской работой, создает хор из местных жителей, обучает их музыкальной грамоте. В семью Виртавуори к этому моменту тоже постучалась беда: безжалостный Молох погубил родных супруги К.Э.Раутио. Отец Аугне, иммигрант из Финляндии, Георг Виртавуори работал на Онежском тракторном заводе конструктором, а сестра Рауни трудилась в типографии наборщицей. Как следует из документов НКВД, она допустила фатальную по тем временам ошибку: в газетной статье в названии города Сталинград была пропущена буква «р». Отца и дочь осудили по политической статье 58-6 (шпионаж) и расстреляли в один день – 14 октября того же года в окрестностях Петрозаводска.
Волей судьбы, супруги Раутио, а также трое их сыновей и дочь, спаслись в период тяжелых репрессий, пощадило их и разрушительное пламя Великой Отечественной войны. Концертная бригада во главе с Карлом Эриковичем колесила по фронтам, воинским частям, госпиталям. Во время эвакуации, находясь в Беломорске, композитор продолжал творить, работая как над крупными симфоническими произведениями, так и над песнями, маршами, обработками народных мелодий. Он разделил судьбу новой родины и ее народа в самые страшные и жестокие годы.
В конце войны семья оказалась в Олонце, где в продуваемом всеми ветрами двухэтажном деревянном доме прошли несколько трудных, но счастливых лет. До 1949 года в старинном городке работали актеры труппы Финского драматического театра, жили их семьи. Дети Карла Эриковича и Аугне Георгиевны обучались музыке под личным руководством Карла Раутио. Сыновья и дочь, кроме русского языка, владели финским как родным, так что впитывание фольклорных традиций изначально происходило очень естественно. Нужно отметить, что в семье Раутио музыкальная одаренность передается по наследству, поэтому все представители младшего поколения обладали абсолютным музыкальным слухом, братья с раннего возраста освоили не только фортепиано, но и другие инструменты – трубу, саксофон, скрипку, кантеле, пели, блестяще импровизировали. В Олонце братья Раутио играли в «джаз-банде», Ройне увлекался духовыми инструментами. Юношеская любовь к джазу озарила всю жизнь Карла Раутио, передал он ее и своим детям. По понятным причинам долгие годы эта музыкальная страсть реализовывалась, преимущественно, в кругу семьи. Впоследствии представители младшего поколения Раутио охотно музицировали на танцах и вечеринках. А дома стоял граммофон, для которого с трудом «доставали» музыкальные пластинки с последними новинками. Дочь Ирина с детства предпочитала танцы, но и она чувствовала и любила музыку – как все Раутио. Недаром до сих пор в Петрозаводске шутят, что представители этой династии могут сыграть даже на авторучке. О религии в семье не говорили, дети росли, ориентируясь на идеологические стереотипы и тенденции времени.
***
После окончания войны культурная жизнь в Петрозаводске возрождалась достаточно быстро, едва ли не опережая восстановление других сфер народного хозяйства. В 1949 году было опубликовано новое издание «Калевалы» на русском языке, вызвав живую волну интереса широкого круга жителей республики к карело-финскому эпосу. Музыканты выступали в отдаленных районах, в Карелию на гастроли приезжали выдающиеся исполнители, театральные коллективы, в Петрозаводске проходили концерты, лекции, творческие вечера. Чего стоит упоминание в афишах таких имен, как С.Т. Рихтер, Э.Г. Гилельс, Л.Б. Коган. Плодотворные творческие контакты установились с Ленинградской академической капеллой имени М.И. Глинки. Интерес публики к выступлениям известных исполнителей был колоссальным! С симфоническим оркестром Карелии сотрудничали известные дирижеры и музыканты, в том числе зарубежные, перспектива для культурного развития республики задавалась масштабная. Музыку карельских композиторов, в том числе К.Э. Раутио исполняли по всесоюзному радио, на концертах народной музыки в столице… В районах открывались музыкальные школы, в 1948 году возобновилась деятельность музыкального училища. При филармонии открылся музыкальный лекторий, приезд преподавателей и музыкантов в удаленных уголках республики воспринимался как глоток свежего воздуха.
Вот как вспоминает об этом в беседе со мной участник просветительского процесса, а впоследствии – один из инициаторов создания в Петрозаводске Консерватории, скрипач, профессор Климентий Иосифович Векслер: «Вместе с Георгием Ильичем Лапчинским, авторитетным музыкантом, автором книг о многих карельских композиторах, прекрасным музыковедом, выдающимся человеком (он в годы войны сражался танкистом, вернулся с фронта без ноги, ходил на протезе), а также знаменитым басом Виктором Каликиным и другими исполнителями, в составе творческой бригады музыкального лектория филармонии ездили по всему Северо-Западу России – Карелии, Республике Коми, Мурманской области, выступали в домах культуры. Георгий Ильич произносил вступительное слово, рассказывал о композиторах, инструментах, а мы исполняли классические произведения. Случалось, что в каких-то домах культуры рояль был расстроен, тогда баянист или аккордеонист садился и исполнял партию рояля. Прекрасные с нами выступали музыканты – солист филармонии, аккордеонист Николай Воропаев, позже – баянист Вячеслав Калаберда. В глубинке очень любили музыку, с удовольствием ее слушали, прекрасно принимали. У нас в репертуаре, наряду с классикой, были целые библиотечки популярных скрипичных миниатюр, которые мы исполняли на «бис». Кроме того, мы постоянно выступали в учебных заведениях, нас встречали очень тепло».
Новый взлет в послевоенный период пережила и театральная культура Карелии. К.Э. Раутио трудится музыкальным руководителем Финского драматического театра (совмещая эту должность с работой художественным руководителем ансамбля «Кантеле»), внося большой вклад в его становление и развитие. В 1948 году Карла Эриковича избрали Председателем Союза композиторов Карело-Финской ССР, он возглавлял организацию на протяжении семи лет. Продолжал писать песни на стихи Я. Ругоева, Л. Хело (Т. Гуттари), Я. Виртанена, Н. Лайне и других национальных поэтов. А впереди его ждали окончание Первой симфонии (1954 г.), деятельность по руководству Карельским отделением Фонда Мира, избрание депутатом Верховного Совета республики, написание музыки гимна Карело-Финской ССР, разнообразные творческие проекты и инициативы. Карл Эрикович Раутио стал кавалером многочисленных наград и званий, среди которых – два ордена Трудового Красного Знамени, орден «Знак Почёта», медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», звание «Заслуженный деятель искусств Карело-Финской ССР».
Естественно, что при такой интенсивной творческой и общественной деятельности отца, его жесткой требовательности к себе и другим, самоотверженной преданности избранной стезе, планка, поставленная юному поколению семьи Раутио, была исключительно высокой, практически заоблачной. Несмотря на то, что полное музыкальное образование (Петрозаводское музыкальное училище и Ленинградская консерватория) получил только Ройне (Хейно окончил музыкальное училище), все братья связали судьбу с творчеством, играли в различных ансамблях, сотрудничали с «Кантеле». С этим же коллективом соединила жизнь и Ирина Раутио (помимо того, она трудилась художественным руководителем самодеятельности Петрозаводского государственного университета, работала в детской библиотеке).
Р.К. Раутио, младший из братьев, с детства демонстрировал высокую музыкальную одаренность. Задатки композитора у него открылись довольно рано: уже во время учебы в музучилище он сочинял музыку, проявился как заинтересованный исследователь народного творчества, продолжатель дела Карла Эриковича. Собирая народные мелодии, был способен сразу записывать их в блокнот нотами. При этом человеком он был обаятельным, располагающим к себе, интересным, пользовался заслуженным авторитетом среди сверстников, уважением педагогов. Как и большинство ребят своего времени, состоял членом пионерской и комсомольской организаций. 
Ройне Раутио числился постоянным читателем публичной библиотеки КАССР, интересовался как классической, так и современной литературой, но особенно увлекался щекочущими нервы детективными историями и рассказами об охоте. Позднее, в годы учебы Ленинградской консерватории, прекрасный читальный зал учебного заведения станет его отдушиной, местом, где хотелось проводить целые дни. Впрочем, абсолютная оторванность от мира и сложные метафизические искания вовсе не были присущи молодому таланту на раннем этапе развития. Музыкант довольно твердо стоял на ногах и понимал, чего он хочет достичь. При этом семейная погруженность в легенды «Калевалы», завороженность ее сюжетами и героями, привитая в семье любовь к народным мелодиям и напевам, безусловно, накладывали отпечаток на мировосприятие Ройне Раутио.
Будущий композитор очень выделялся на общем фоне тогдашних молодых людей, общение с ним запоминалось, разговоры западали в душу надолго. Многие девчонки были тайно влюблены в блестящего одаренного юношу. О судьбоносной для нее встрече мне рассказывала исследователь музыкального творчества династии Раутио, преподаватель Петрозаводского музыкального колледжа имени К.Э. Раутио Виолетта Анатольевна Жукова: «Я познакомилась с Ройне Раутио, когда только поступила в музыкальную школу, а он стал студентом первого курса. Очень живой, яркий парень, улыбчивый, красивый, талантливый, настоящая душа компании. Он привлекал к себе внимание везде, где появлялся». У семьи Раутио есть одна особенность: те, кто сближается с кем-то из этого рода, не уходят уже из орбиты судеб семьи, словно втягиваются огромной магнитной воронкой в чужую звездную систему. 
***
Учеба в музучилище давалась легко, в 1953 году Ройне окончил дирижерско-хоровое отделение с отличием. Как одному из лучших выпускников, ему была присвоена квалификация преподавателя музыкально-теоретических дисциплин. По дирижированию он учился в классе опытного педагога Льва Косинского, а композицией занимался под руководством известного карельского композитора, исследователя народных музыкальных традиций, который также разрабатывал тему музыкальной «Калевалы» – Гельмера-Райнера Синисало, автора многих симфонических и камерных произведений, балетов, среди которых наибольшую известность получил балет «Сампо». Будучи студентом, Ройне активно сотрудничал с ансамблем «Кантеле», играл на трубе в симфоническом оркестре. В Ленинградскую консерваторию Раутио поступал, представляя произведение собственного сочинения по мотивам «Калевалы» – симфоническую поэму «Куллерво». Правда, наставники попросили отложить эту работу и вернуться к ней через некоторое время, но в учебное заведение молодого многообещающего композитора с радостью приняли.
В консерватории Ройне занимался по классу композиции у Ореста Александровича Евлахова – ученика Д.Д. Шостаковича, автора многочисленных крупных инструментальных произведений, одного из самых авторитетных в стране педагогов, умевшего разглядеть и раскрыть в студентах настоящий талант. Впоследствии отношения между преподавателем и его учеником переросли в профессиональную и личную дружбу. В консерватории ценили творческий дар Раутио-младшего, считали его «прирожденным дирижером», что, безусловно, льстило студенту. Родители поддерживали сына во время учебы, посылая в Ленинград почтовые переводы, чтобы студенческая нужда не отвлекала его от занятий. Аугне Георгиевна писала сыну на финском языке, сетовала, что он редко отвечает. В свободное время Р. Раутио читал, постоянно возвращаясь к волшебным рунам «Калевалы», которые его не отпускали. Он многократно переделывал музыкальные произведения, созданные по мотивам эпоса, соединяя и варьируя самые разные эпизоды и сюжетные линии, нещадно «выбрасывая» все, что казалось лишним. Такое впечатление, что Ройне постепенно становился пленником и данником сказочной Похъелы, ускользая в ее просторы от утомительной рутины и бытовых проблем.
По примеру отца Ройне вел записные книжки – по-русски и по-фински, осмысливал понравившиеся афоризмы или сочинял собственные. Заметки в блокнотах (они сохранились в архиве Л.Р.Раутио) бессистемны, скорее, музыкант легкими штрихами фиксирует то, что его эмоционально «зацепило», показалось созвучным или значимым. Вот один из примеров. В 1957 году Ройне записывает в блокноте фразу: «Музыкальное искусство не нечто бессознательное, неосязаемое для человеческого ума, а область науки. Это наука, рассматривающая законы, управляющие музыкальным мышлением и выражением, и на основании этих законов не только строящая здание музыкального творчества, но и дающая возможность предугадывать, предсказывать и разъяснять невозможность некоторых явлений» . Очевидно, что преломленная через сознание идея известного музыковеда и педагога Б.Л.Яворского оказалась важной для молодого композитора. Ройне задумывался о сложной природе искусства, пытаясь отчетливо уловить и понять принципы и механику творчества. Бесспорно, это приводило к определенному внутреннему конфликту, поскольку в душе музыкант оставался романтиком и с нетерпением ожидал новых волн вдохновения, без которых не мог погрузиться в работу. Тем не менее, тема «эмпирической проверки красоты», постижения логики законов творческого процесса, судя по всему, его серьезно занимала.
На другой страничке блокнота студент Раутио делает вопросительную пометку «Геростратова известность?», видимо, не понимая до конца смысла этого устойчивого выражения. Через некоторое время он расшифровывает его для себя, делая запись о том, что «Герострат сжег дворец в Афинах, чтобы прославиться». На самом деле, Ройне несколько не точен – действительно оставшийся в веках житель Древней Греции поджег не дворец, а храм Артемиды Эфесской – одну из главных достопримечательностей того времени. Большинство цитат, отмечаемых Раутио-младшим, записаны в вольном изложении, для музыканта важно отразить общий смысл, «поймать» образ, уловить главную суть, его не заботит точность фразы, ее авторство. Молодой Ройне – максималист. «Если меня ругают враги, значит я прав!» – убеждает себя он сам. Нередко бывает излишне категоричен и резок в суждениях, особенно о профессиональном призвании: «Кто не рожден быть музыкантом, тому никакие упражнения не нужны!!!»
В блокнотах Раутио-младшего содержатся напоминания о необходимости прочтения важных для него статей и произведений: например, ставшего отправной точкой для хрущевской оттепели романа В.Д.Дудинцева «Не хлебом единым» в журнале «Новый мир». Частенько, расчертив обычную бумагу нотной линейкой, он набрасывал новые мелодии. Порой предварительно определял для себя и прописывал, какими должны быть отдельные пассажи – лирическими ли, философскими, сочинял эмоциональную палитру произведения. Иногда, задумавшись, делал забавные зарисовки.
На первых курсах занятия в консерватории не приносили Раутио-младшему большой радости: душа просила серьезной композиторской работы, глубинного взаимодействия с оркестром, а педагоги требовали систематических занятий, посещений лекций, кропотливой отработки консерваторской программы. Временами Ройне испытывал приливы разочарования, творческой неудовлетворенности. Как свидетельствуют его письма, вдохновение приходило не часто. К тому же, при всей напряженности учебного плана и интенсивности студенческой жизни, круглосуточности ритма ленинградской богемы, многообразии возможностей для личного, профессионального и культурного развития, молодой человек отчаянно скучал по родной Карелии, ее заповедным местечкам, острову Кижи, мечтал вернуться поскорее в родную с детства среду – к лесам и озерам, отправиться на охоту и рыбалку.
Молодой музыкант с детства особенно любил и чувствовал созвучные ему душевно перемены настроения водной стихии, неспроста одно из его несбывшихся детских желаний – стать моряком. Возможно, при другом варианте развития событий, он мог бы определить для себя совсем иную стезю, состояться в избранной профессии и стать счастливым человеком… Но у Ройне практически не было выбора – узкий коридор судьбы заранее предопределил многие узловые моменты его жизни.
***
Было ли в его личном пространстве в этот период времени место для Любви? Спорный вопрос. Безусловно, увлечения бывали. Ройне быстро загорался, отдавался чувствам, а потом внезапно охладевал, оставляя девушек в недоумении, растерянности и даже отчаянии. В записной книжке музыкант однажды записывает: «Женщина как глина: отломил кусок, а ее еще много осталось!» Возможно, так он пытался отделаться от воспоминаний о неудачном сердечном опыте, что-то доказать себе и другим, или просто, всецело сосредоточенный на собственных чувствах и эмоциях, не позволял обстоятельствам и окружающим слишком глубоко вмешиваться в свой мир, ограничивать творческую свободу. Циником Ройне Раутио точно не был, впрочем, как и идеалистом.
Из Ленинграда он писал трогательные письма подруге юности Валентине Согияйнен, в которых делился подробностями быта, размышлениями об увиденном и прочитанном, рассказывал, как тоскует вдали от дома. Немного бравировал, описывая студенческие кутежи, собственную леность, скуку при подготовке к экзаменам, заработанные выговоры и даже угрозы снятия со стипендии. Сам себе противоречил, сетуя то на недостаточную требовательность педагогов, то на отсутствие тех, кто способен по-настоящему оценить его творения. «Времени и без того мало, а он (педагог по дирижированию – прим.автора) растрачивает его впустую» . Порой между строк прорывалось что-то очень неожиданное, глубокое из самых недр души: «Ты не можешь представить, с каким упоением мы пели «Господи, помилуй». Любой церковный хор позавидовал бы. Так и живем».
Этот очерк уже верстался в журнале «Север», когда Валентина согласилась встретиться со мной, я приехала к ней на улицу Композиторов в Санкт-Петербург, чтобы вспомнить волнующие мгновения ее молодости. И сейчас это очень статная красивая женщина. А в середине 50-х г.г. прошлого века она была настолько хороша, что на нее оборачивались на улице. «С Ройне Раутио мы познакомились у моей подруги Лейлы в Петрозаводске, он вошел, наши взгляды скрестились, и что-то между нами сразу произошло, – рассказывает В.Согияйнен. – Я тогда уже училась в университете. Встречались несколько лет, но это были короткие свидания – мы жили в разных городах. Могли ночь напролет гулять, бродить по городу или просто сидеть рядом, часто Ройне смотрел мне в глаза и молчал. Это были очень чистые отношения, трогательная дружба, по крайней мере, я воспринимала все именно так. Я сердечно любила его как брата, но наверно, это было недостаточно для чего-то большего. Ройне, хоть и был реалистом, крепко стоял на ногах, всегда оставался художником в душе, ему требовалось вдохновение, он жил в мире постоянно сотворяемых образов, которые воплощал в музыке. Рассказывал мне, что его Куллерво – совсем не такой, как в «Калевале», наделял героев дополнительными чертами, пропускал через себя. Возможно, я и наши отношения тоже были для него источником эмоций, которые не всегда связывались с реальностью».
Валентина Согияйнен прожила непростую жизнь, на которую оглядывается философски. Она помнит блокаду Ленинграда, гибель родственников в годы репрессий, арест и пребывание в лагере матери-ингерманландки, детский дом, где росла. Это с ранних лет сделало ее независимой и самодостаточной, она не могла никому позволить влиять на нее слишком сильно. Поэтому попытки Ройне Раутио замкнуть на себя ее мир, позвать замуж успехом не увенчались. Впрочем, он и не стремился особенно глубоко проникнуть в пространство своей музы, разобраться в сложностях души, понять причины ее поступков – для вдохновения и постоянных переживаний было вполне достаточно того, что происходило на внешнем плане.
Вопреки немалым усилиям, молодой человек не стал центром вселенной студентки Согияйнен – у нее были широкие интересы, увлечения, много друзей. Дни напролет она просиживала в библиотеке, читая Шопенгауэра, была критично настроена к советской реальности, вела себя свободно и даже дерзко. Была общительной, за ней ухаживали интересные молодые люди. Порой возникали драматические моменты: по словам Валентины, догадываясь о том, что у красавицы немало поклонников, мнительный и неуверенный в себе композитор мог неожиданно примчаться из Ленинграда в Петрозаводск и всю ночь бродить вокруг ее дома, а потом также внезапно уехать. Ройне в сердцах упрекал подругу в «разбалованности», был готов изменить себя, чтобы стать похожим на ее мечту, а Валя только смеялась, понимая тщетность подобных попыток. В конечном итоге, таких эмоциональных «качелей» не выдержали оба, отношения расстроились и исчерпали себя, каждый двинулся дальше по своей стезе.
О том далеком, но памятном периоде жизни напоминают письма Ройне Раутио, которые Валентина позволила мне пролистать. Они переполнены эмоциями, образами, впечатлениями и словами любви. Образ милой женщины поднимается до вселенского божественного масштаба, а потом низвергается в потоке упреков и разочарований. Во многом, обращение Ройне к Валентине – это еще иллюзия чувства, страстное желание обрести своей идеал, поиск источника вдохновения. И, несмотря на пылкую увлеченность ингерманландской красавицей, сам композитор об этом в глубине души догадывался. Он встречался и с другими девушками, но так изливать душу, выражать оттенки переживаний в эпистолярном жанре мог только ей.
Уцелевшие угольки давно отгоревшего костра все еще обжигают сердце при прикосновении к ним: сразу после прочтения одного из опубликованных писем Р.Раутио к В. Согияйнен у меня родилось восьмистишие, как продолжение запавшего мне в душу изменчивого образа пламени, о котором писал юный музыкант: «А ночь! Сидим у костра. Одни, совсем одни. Костер похож на сказочную Жар-птицу… Нам так хорошо!»
Жар-птица дальнего костра,
Она опять ко мне слетела,
И рифм огненные стрелы
Я собирала до утра.
Как звезды, искры на ветру,
Мир светел, смерть нам только снится.
И в будущем горит страница,
Где Куллерво обнял сестру.
Продолжение в следующем номере.
