Самобытное экспрессивное дарование Елены Шварц сразу выделило ее из круга пишущих, но не печатающихся ленинградцев. Ведь тогда как было? Если тебя не печатают, а читают, предположим, в студенческих кругах, смело объявляй себя гением. Кто возразит, тот, значит, тебя просто не понимает. И особенно в Питере, в этой туманной атмосфере бывшей Северной Пальмиры расхаживали по компаниям разные «великие» поэты, все больше «бродскообразные». Новому поколению — кругу Кривулина и Елены Шварц — необходимо было с самого начала противопоставить манере Бродского свое, другое, что они и сделали. Очень давно я прочел в машинописи одно стихотворение Елены Шварц. Самого стихотворения уже не помню, но ощущения были яркие: вода, лодка, перевозчик, видимо Харон, не то люди, не то тени. Мистичность, но свежая, веяло чем-то польским, славянским. Я понял: появился новый поэт.
Помню выступление Елены Шварц в мастерской Ильи Кабакова на чердаке дома «Россия», что на Сретенском бульваре. Невысокая, склонная к полноте женщина с маленькими ручками то и дело поправляла и зажигала свечи, горящие перед ней на пюпитре — свечи падали и гасли. И вообще мешали слушать. Но этот наивный антураж, видимо, был необходим поэтессе. Что-то чудилось забытое, провинциальное. Мне было смешно. Потом я услышал от кого-то ее отзыв: «Сапгир смотрел на меня холодными глазами». Романтично, но непохоже. Хотя… может, поэзия в современном мире и есть какая-то непонятная самоделка, ну вроде деревянного бруска, так отовсюду продырявленного, что дерево тонет в воде.
