Поэт с душою санитарки
Инна, писавшая стихи с тринадцати лет, живо интересовалась не только литературой, но и театром, и музыкой. Во время войны она переболела туберкулезом и еще подростком, чтобы выжить, устроилась санитаркой в одном из самых страшных мест – госпитале лицевого ранения, о чем через много лет написала душераздирающий венок сонетов.
В кошмарах не без оснований разочарованного в коммунизме, но не очарованного и капитализмом Джорджа Оруэлла все-таки не хватает хотя бы подспудного противопоставления культуры и тоталитаризма, свойственного не только одной политической системе. А ведь свободная мысль, как в живых тайниках, пряталась в людях самых несвободных обществ и мужала именно в силу неизбежного духовного сопротивления. Мне повезло: со своей манией поиска единомышленников, прежде чем прорваться сквозь железный занавес в остальной мир, я побывал во всех республиках Советского Союза, в самых отдаленных местах России – на Камчатке, на Чукотке, на Сахалине, в Магадане и прошел по семи сибирским рекам. И везде, несмотря на неустанное пропагандистское оболванивание населения, находил точечные пульсирующие тайники интеллигентности и свободомыслия.
И в Баку, родном городе Инны Лиснянской, я встретил многих упрямых, думающих людей – и азербайджанцев, и русских, и евреев, и армян, которые отнюдь не враждовали тогда, а были заодно, понимая, что у всех у них общий враг – пропитанная сталинизмом феодальная партократия.
Сама Инна, писавшая стихи с тринадцати лет, живо интересовалась не только литературой, но и театром, и музыкой. Во время войны она переболела туберкулезом и еще подростком, чтобы выжить, устроилась санитаркой в одном из самых страшных мест – госпитале лицевого ранения, о чем через много лет написала душераздирающий венок сонетов.
Первые стихи она опубликовала в 1948 году в местной молодежной газете, затем напечаталась и в общесоюзной «Комсомольской правде». В 1960-м поступила в Москве на Высшие литературные курсы. Ее обогрели такие мало печатаемые, но высоко ценимые знатоками поэты, как Арсений Тарковский, Мария Петровых, Семен Липкин. Однако в издательствах стихи Лиснянской встречали весьма холодный прием. Вышедшие в Москве четыре книжки были сильно пощипаны цензурой. Зарабатывать на жизнь приходилось главным образом переводами. В этом она повторяла своих наставников.
Один из них, Семен Липкин, был ближайшим другом Василия Гроссмана, у которого КГБ с подачи главного редактора «Знамени» Вадима Кожевникова конфисковало не только окончательную редакцию, но и все варианты и заготовки романа «Жизнь и судьба». Член Политбюро Суслов заявил автору, что его рукопись может быть издана лишь через 200–300 лет. Но один машинописный экземпляр сумел втайне сохранить Липкин, и по этому источнику роман напечатали на Западе.
Книга вышла на русском языке в Швейцарии в 1980 году и появилась в продаже в Кельне прямо к приезду советской писательской делегации на очередной конгресс ПЕН-клуба. Увидев роман в витрине магазина, я даже огляделся, не присматривает ли кто за мной. Всю ночь я читал эту потрясающую вещь. Особенно меня поразил комиссар, который после доноса о том, что засевшие в сталинградском доме наши бойцы, отбиваясь от наседающих немцев, ведут антисоветские разговоры о жестокостях коллективизации, пробирается к ним и пытается агитпропствовать, в то время как они один за другим гибнут под фашистским огнем. Утром я показал книгу Василю Быкову, единственному человеку, которому мог довериться, и посоветовал тоже купить ее, но Василь грустно покачал головой: «Я же член партии, Женя. Если среди моих вещей на границе найдут этот роман, то дома, в Белоруссии, меня в порошок сотрут».
В 1978 году Василий Аксенов пригласил Семена Липкина и Инну Лиснянскую, уже ставших мужем и женой, участвовать в альманахе «Метрополь», который должны были составить произведения, не пропущенные советской цензурой. Когда на организаторов и авторов альманаха обрушились поношения и оргвыводы, Липкин и Лиснянская вышли из Союза писателей, протестуя против исключения оттуда молодых «метропольцев». В отместку пожилую супружескую пару просто-напросто лишили средств к существованию, закрыв доступ к печати. Их явно подталкивали к отъезду. Но уехать они не могли, потому что знали: обратного билета не будет. Не зря Лиснянская писала о своей звезде:
А с моей ничего не случится,
А родная заснуть не даёт.
У нее не было расхождения между стихами и жизнью, как это иногда случается, приводя к омертвению таланта.
Я в русский снег и в русский слог
Вросла – и нету выхода, –
Сама я отдалась в залог
От вдоха и до выдоха!
Семь лет непечатания на родине были нелегкими и опасными, но они стали годами творческого расцвета и для Липкина, и для Лиснянской, потому что нравственная несломленность стала опорой их творчества.
Александр Солженицын, обращаясь к Лиснянской, написал: «…после Ахматовой и Цветаевой… нелегко проложить свою самобытность в русской поэзии… и быть замеченной, а Вам это удалось». Добавлю, что у Лиснянской нет сразу узнаваемой личной поэтики, как у этих ее великих современниц, но, помимо высокой поэтической культуры, у нее есть свой уникальный человеческий характер, который тоже является неотъемлемой частью поэтического стиля.
Ее признал и не очень-то признаваемый Солженицыным и в каком-то смысле его антипод Иосиф Бродский: «Это стихи чрезвычайной интенсивности… Лиснянская, может быть, точнее, чем кто иной, пишет о смерти… А это ведь одна из самых главных тем в литературе».
Потеряв соратника-мужа, который многое передал ей из своего опыта, Инна Львовна продолжает работать, да так, что он был бы горд за нее.
Вся наша страна после Сталина оказалась гигантским госпиталем лицевого ранения, но были и есть писатели, которые возвращают лица людям и достоинство – самой отечественной литературе. Среди них и Василий Гроссман, и Семен Липкин, и Инна Лиснянская – поэт с душою санитарки.