Опубликовано: журнал “Славянские корни”, Мадрид, июль-август 2007 года.
Едва появившись, роман Светланы Дион “Попрошайка любви” сразу привлек к себе внимание. Интерес вызвал и необычный жанр произведения – духовно-фантастический детектив, действие которого разворачивается параллельно в XII веке и в 2013 году, и сама личность автора – балерины, поэта, признанного в России и за рубежом, а теперь и писателя. Давно покинувшая родной Ленинград, жившая в разных странах, Светлана Дион никогда не прерывала глубинной связи с русской культурой – русским балетом, русской литературой, русским языком. Может быть, поэтому первыми читателями романа Дион и стали ее соотечественники.
– Светлана, чем был вызван ваш отъезд в Америку?
– Уехала с мамой, будучи старшеклассницей, по семейным причинам. Напряженные отношения родителей после развода, трагедия личных не сложившихся отношений с отцом, “заслуженым” математиком… Пока ждали разрешения на выезд, мне “за измену Родине” не дали закончить последние классы. Доучивалась профессиональному балету у М. Джафаровой во Дворце Культуры имени не помню какой пятилетки. Исход за железный занавес означал отказ от мечты стать балериной в России. Но судьба пошла навстречу. Позже в Штатах я смогла осуществить свое призвание. Мне дали стипендию в Манхэтэнской танцевальной школе. Пришлось много поработать. Постоянно брала частные уроки у русских педагогов, мастеров ленинградского балета Ирины Колпаковой, Калерии Федичевой, Марины Ставицкой, Елены Куниковой оказавшихся в Нью-Йорке. Глубокая им благодарность.
– Вы стали известной на Западе балериной?
– Я танцевала среди звезд, это так, но одной из них не была. Правда превыше всего, и моя правда в балете в том, что я превзошла не столько других, сколько саму себя. Несмотря на превратности судьбы, мне удалось станцевать заветные партии, о которых мечтала с детства. Лучшими ролями, от которых плакала Федичева и которые хвалили Колпакова и Ставицкая, были Умирающий Лебедь, Раймонда, Сильфида в “Шопениане” и Мария Тальони в “Па де катре”. Впервые станцевала па де де из “Лебединого озера”, в которое влюблена с четырех лет, с Андреем Журавлевым на Международном фестивале звезд балета в Рино, штат Невада, в 1995 году. Наутро вышла местная газета с моей фотографией – отметили нас среди известных исполнителей того вечера. В фильме “Поэтический полет русской Терпсихоры”, снятом обо мне американским телевидением, запечатлены классические па де де и сольные вариации в моем исполнении. Танцевала и современный репертуар в труппе Эдди Туссэна во Флориде и В “Балете Солорадо”. Но по духу я родилась лирической танцовщицей – стремилась прежде всего к гармонии и красоте линий. Балет для меня священное искусство – он дарует возможность танцевать музыку, прикоснуться к запредельному, испытать чудо парения над землей посредством духовного взлета. Может, потому балерины так тяжко переносят уход со сцены и внезапно стареют. Их прижимает к земле жизнь – до этого они ее заменяли танцем. Счастье, если находят искреннюю радость дарить свой опыт молодым – для этого нужно любить прежде всего сам балет, а не себя в балете. Я ушла со сцены, но не из балета – в самые тяжелые минуты спешила в класс, держалась рукой за палку, а душой – за “допевание музыки телом” (как учили русские мои педагоги), и балет выносил, словно спасательный круг, из водоворота личных трагедий и утрат.
– Что больше всего запомнилось из вашего ленинградского детства?
– Огромные голубые глаза мамы, ее печальную улыбку и ее слова “всегда верь в себя, даже когда меня не будет”. Воскресные лыжные прогулки в Охтинском парке с родителями до их развода. Словно вчера помню Одетту на сцене Кировского театра – Елена Евтеева в Большом белом адажио. Шепот моей задохнувшейся души – “Мамочка! Я буду балериной!” Строгую комиссию богинь-балерин при поступлении в Вагановское училище и чью-то фразу “у нее лебединые руки”. Букет бархатной вербы в руках няни в Парке Победы и ее увлажненный радостью взгляд, когда меня “приняли в балет”. А несколькими годами раньше – первое плие в доме Ирины Колпаковой возле рояля. Первую подаренную мне ею пачку “Спящей Красавицы” храню до сих пор. Она плакала, узнав о смерти моей мамы. Мама была гинекологом по трудным случаям и спасла жизнь Ирине и ее новорожденной дочери Татьяне, ставшей в Нью-Йорке талантливым дизайнером.
– Скажите, Дион – ваш псевдоним?
– Это моя официальная фамилия в американском паспорте. Когда я получала американское гражданство, мне было позволено сменить фамилию полностью. Я сменила старую на …. Дион. А “Дион” изобрела моя покойная тетя Тамара, мамина сестра, которую я боготворила с детства. Очень походит на сокращенный вариант старой фамилии пра-пра-бабушки, кажется. Так что и не псевдоним, и не совсем моя – но почти родовая фамилия из прошлого.
– Вы пережили много потерь. Но ведь были и обретения. Какие “незабытые встречи” подарила вам жизнь?
– Как-то ехала в лифте между репетиционных этажей Линкольн-центра с Лучано Паваротти. Великий певец протиснулся между Ириной Колпаковой и мной и извинялся за то, что занял столько места в лифте. На фоне миниатюрной Ирины Александровны он действительно выглядел, по собственному выражению, “непропорциональным”. Выйдя из лифта, мы облегченно выдохнули и потом долго смеялись.
В Москве, где бывала не раз, подружилась с прекрасными балеринами из Перми, покорившими столицу – Галиной Шляпиной и Светланой Смирновой. В Лондоне познакомилась с обаятельной Ниной Ананиашвили, прима-балериной Большого театра – обедали вместе с философом Нодаром Джином, работавшим тогда на Би-Би-Си и пили за Грузию, за “сакартвело”. Удивительно сентиментальные и искренние люди – последние из могикан. Нодар Джин – выдающаяся личность (кстати, самый молодой доктор философии в СССР, откуда он уехал в Америку), писатель, поэт, психолог, фотограф. Не подпасть под его мощное обаяние было невозможно. У Нодара был суперинтеллект, он ворочал глобальными духовными понятиями, как “шахматными фигурами”. В нем поражало удивительное сочетание интуиции и заземленности. Сострадания и любви к правде… Он знал множество языков, говорил афоризмами. Без его “благосновения” я, наверное, не осмелилась бы стать писателем. Он часто повторял: “Смотри в себя – и ты познаешь весь мир”… Мой роман “Попрошайка любви” посмертно посвящен Нодару Джину и маме, Ирине Герасимовой, по странному и горькому совпадению я потеряла их в один год вскоре после рождения сына…
Встретилась однажды в Нью-Йорке с великим русским танцовщиком Александром Годуновым незадолго до его внезапной смерти. Незабываемый кадр из памяти: весна в разгаре, мы шли втроем по 72-й улице к Коламбус Авеню – справа высокий красавец блондин Александр, слева возвышался шагающий такой же “героической” походкой черноволосый пронзительный Нодар. На нас оглядывались прохожие. Я, на высоких каблуках, ступая по-балетному “выворотно”, еле поспевала за их большими размеренными шагами. Мне тогда показалось, что под ними качалась земля – так, наверное, ходили Атланты. И неожиданно защемило сердце – пришло в голову, что земля долго не выдержит носить на себе таких исполинов… Прах Нодара, согласно его воле, развеян над океаном. Где покоится прах Годунова, не знает никто.
– Каких еще выдающихся личностей встречали на своем пути?
Верю, что не мирская слава, а душевная мощь всегда отличала для меня людей. Я встречала многих известных, но в этом смысле “не выдающихся” личностей. И наоборот, немало неизвестных, но необыкновенно “выдающихся” по своему “свечению” людей подарила мне судьба, особенно после утрат моих родных и любимых. А самой выдающейся личностью в этом смысле была моя няня – прототип самого названия романа, преподавшая мне первые уроки “науки о душе”. Именно за общение с ней вплоть до отрочества как с незаменимым другом я несказанно благодарна судьбе. Она была неграмотной, но обладала врожденными знаниями самых важных для нас истин и таинств. Потому, прочтя о них у Иосифа Бродского, я смогла оценить его не только как уникального поэта, но и как гениальную душу.
– Вы были знакомы с Бродским?
– Нет, но общалась в Америке с его друзьями и знала о нем главное для меня. Знала, что он был человек верный себе и в жизни, и в творчестве. Искренний во всех своих проявлениях. Обладал знанием высшей правды. Умел любить. Не носил ложных масок. Был самим собой – гением.
Его смерть была тяжелой утратой для близких мне людей, в первую очередь, для Нодара Джина, жившего по соседству с Бродским в Вашингтоне, и потому скорбь о нем была и моей личной скорбью.
– Как случилось, что вы стали поэтом?
– Буквально в первую ночь после смерти Бродского я начала внезапно писать стихи. Не потому, что захотела, а вот ни с того, ни с сего. Произошло – за отсутствием лучшего объяснения – некое чудо: после сильных эмоциональных потрясений вдруг проснулась на заре и в состоянии полусна написала залпом несколько длинных стихотворений. Эти стихи позже вошли в мой первый сборник “Тысяча и одна жизнь”, изданный в России. Вот первая подаренная мне тогда на рассвете строка: “во мгле без времени без края…”
За ними в течение полугода последовали несколько сотен стихов. Некоторые написаны на английском языке. Они были удостоены ряда наград и включены в несколько антологий американской поэзии. Есть стихи на испанском и французском. Стихи сами рвались из меня, я едва успевала их записывать. При этом я не задумывалась ни о стиле, ни об оригинальности, ни о последних тенденциях в поэзии. Так же писала и роман, чуть ли не стенографируя “струящуюся” мне откуда-то информацию. В 1998 году я прожила всю осень и зиму в андалузской деревне в Испании. Там и появились на свет 700 страниц романа и будущие сборники “Не дыши без меня” и “Кружево Времени”.
– Светлана, вы очень счастливый человек. Судьба к вам необыкновенно щедра. Вы станцевали любимые роли, открыли в себе поэтический дар, написали роман, а самое главное – родили сына…
– Я иногда думаю – за что мне столько счастья? За что так щедро ниспослано было пережить не одну “великую” любовь: к мужчине, к матери, к искусству. За утраты – потому тоже соответственные… И не устаю благодарить Бога. За то, что Он выдал мне именно такую трудную судьбу, за Его мудрость, которая становится понятна лишь в критические моменты жизни, за то, что Он есть.
Моему сыну Энрике четыре года. На вопрос воспитательницы детского сада, кто его родители, ответил: “Папа испанец, а мама – лебедь”. А однажды сын сказал мне, что на картине с дождем видит солнышко – “просто надо стереть темный фон, и за ним окажется спрятанное солнце”.
Балет, поэзия, музыка, искусство – все про это. Про то, что, стерев с полотна нарисованное собственною рукой, увидишь не пустой холст – а невидимое солнце, подаренное всем, кто умеет его видеть. Про это и мой роман. Я не стремлюсь к популярности. Просто очень хочется, чтобы его прочли те люди, которым необходима поддержка и надежда в тяжелые минуты жизни.
Мадрид – Москва.
