Оглавление
Введение
Глава 1 «Корейская литература: взаимодействие с историей»
Глава 2 «Проза средневековья»
Глава 3 «Поэзия средневековья»
Заключение
Введение
Литература есть вымысел (fiction) – вот ее первое структурное определение. Это определение сложилось не сразу и формулировалось в самых различных терминах. Можно предположить, что именно указанное свойство литературы позволило Аристотелю отметить, что “поэзия говорит более об общем, а история – о единичном”: фразы, составляющие литературу, вовсе не описывают тех неповторимых поступков, которые единственно только и могли иметь место в действительности. Позже станут говорить, что литература лжива, обманчива по самой своей сущности. Фрай напомнил о двусмысленности выражений “фабула”, “вымысел”, “миф”, одинаково применимых как к литературе, так и ко всякой “лжи”. Однако это неверно: фразы, составляющие литературу, являются “ложными” не в большей степени, нежели “истинными”; родоначальники современной логики (например, Фреге) уже обратили внимание на то, что литературный текст не поддается испытанию на истинность, что он ни истинен, ни ложен, он – вымысел (fictionnel). В настоящее время эта мысль общеизвестна.
Невозможно понять особенности корейской повести, не коснувшись вопроса трех ведущих трех ведущих религиозно-филосовских учений Дальнего Востока – конфуцианства, даосизма, буддизма.
Конфуцианство пришло в Корею в первых веках нашей эры, в период становления корейской государственности. Рассматривая человека, как члена коллектива, конфуцианство выработало правила социального поведения, создало идеал образованной личности, гармонично сочетающей в себе нравственности и культуру, а также преставления об устройстве общества на справедливых и гуманных началах.
Буддизм и даосизм также начали распространяться в Корее в начале нашей эры. Эти учения, напротив, отвергают идею общественного назначения человека. Буддизм рассматривает жизнь как страдание, он призывает человека избавиться от привязанности к мирским благам и встать на путь к просветлению, чтобы уйти за пределы моря мучений, которым человек подвержен в земной жизни.
Даосское учение осуждает цивилизацию и связанные с нею институты. Оно не признает долг, служение, призывая отказаться от ложных отношений и обратиться к природе, которая в противоположность обществу, всегда естественна, неизменима и гармонична.
Эти три идеологии сосуществовали и в повседневной жизни корейцев, и в их литературе.
Изначально корейская литература создавалась на двух языках, при этом на ранних этапах произведения, написанные по-корейски и по-китайски, считались равноценными и не разделялись по степени их совершенства и «благородства». Это произошло позднее: сочинения, написанные на корейском языке, стали восприниматься как «низкие», а на китайском – как «высокие». Существовало только предпочтительное использование того или иного языка для разных типов сочинений, например, для текстов, связанных с местной культурой – корейский, для официальных исторических сочинений – китайский. Пренебрежительное отношение к родному языку как «вульгарному» появилось гораздо позднее, только во времена правления династии Ли.
Вопрос об истории корейской литературы не¬однократно подвергался исследованию. Значительная работа в плане исследования истории корейской литературы была проделана такими учеными как А.Ф. Троцевич, Чо Тониль (1989:2 / 조동일), Хван Пхэган (황패강), Чон Гюбок (정규복), Ким Тонгуг (김동국), Ким Хамен (김하명), Юн Сепхён (윤세평), Ко Чонок (고정옥) и др.
Целью данной курсовой работы является ознакомиться с историей корейской литературы эпохи средневековья, определить основные направления и особенности литературы того времени.
В истории корейской литературы нет четкого выделения периодизации истории литературы по векам, как это привыкли делать мы. Вместо этого, литературу делят на периоды по эпохам правления той или иной династии.
1. Ранняя литература ( период Трех Государств и Силла – до Х в.)
2. Литературы Корё (918-1392): первый период (Х в. – первая половина XII в.), второй период (конец XII в. – XIV в.)
3. Литература Ли (1392-1910): первый период (XV – XVI вв.), второй период (XVII – XVIII вв.), третий период (XIX в.) [1]
Структура работы состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. Во введении ставятся общие положения, цели и задачи данной работы, обуславливается практическая значимость. В первой главе «КОРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА: ВЗАИМОДЕНЙСТВИЕ С ИСТОРИЕЙ» мы попытались ознакомиться с общими положениями и историей корейской литературы эпохи «средневековья». Вторую главу – «ПРОЗА СРЕДНЕВЕКОВЬЯ», мы посвятили рассмотрению жанров прозу в корейской литературе «средневековья». В данной главе мы постарались оценить роль прозы, как литературного явления, в процессе становления общей литературы Кореи в средние века. В третьей главе – «ПОЭЗИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ», мы обратились, как видно из названия главы, к поэзии Кореи. В заключение данной работы мы обобщили все вышесказанное и сделали свои объективные выводы, относительно места и роли корейской литературы в истории Кореи.
Перед нами стояла задача рассмотреть средневековый период корейской литературы, поэтому мы ограничили сферу своего исследования вторым периодом литературы Корё (конец XII в. – XIV в.) и вторым периодам литературы Ли (XVII – XVIII вв.).
Основными методами исследования являются описательный, сопоста¬вительный и сравнительно-исторический. Все данные методы в со-вокупности дали возможность автору проанализировать процессы, происходящие в корейской литературе эпохи «средневековья». Материал исследуется в собственно-лингвистическом и культурно-историческом планах.
Данная работа может использоваться на уроках истории корейской литературы, как учебно-дидактический материал, знакомящий студентов с историей корейской литературы эпохи «средневековья» и открывающий характер и особенности литературных направлений данного периода.
Глава 1
КОРЕЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА: ВЗАИМОДЕНЙСТВИЕ С ИСТОРИЕЙ
Первый период истории корейской литературы заканчивается с появлением художественной прозы как самостоятельной области литературного творчества. Для корейской литературы он был этапом становления, и в этом его главное значение. Именно тогда сформировались основные отличительные черты литературы, прошедшие через всю ее последующую историю.
Черты эти были определены тем, что корейская средневековая литература возникла как результат взаимодействия двух культурных традиций: первоначально бесписьменной корейской и письменной, общей для Восточной Азии, китайской. Это отразилось прежде всего в двуязычии средневековой корейской литературы, которое наблюдается начиная с первого этапа ее развития.
Письменная литература на родном языке сначала фиксировалась способом иду, а с середины XV в. — средствами корейского фонетического алфавита. В ней тоже прослеживается взаимопроникновение двух культурных тенденций.
С последующим развитием художественной прозы все большее место начинают занимать собственно художественные жанры. Эта художественная литература воспринимает основные черты, которые определились в период становления. Например, на корейскую повесть и роман более позднего периода, несомненно, повлияли принципы изображения человека, стилизация художественной прозы «под историю», дидактика и т. д., выдвинутые прозой XII—XIII вв. Поэзия в последующее время не только унаследовала элементы китайской образности, сложившиеся в хянга, но и в некоторых жанрах развила структурные возможности, предоставленные древней поэзией на родном языке.
В дальнейшем корейская литература отказалась от ряда черт, присущих ей в этот период. Так, воздействие древнего фольклора — преданий об основателях ранних государств — прослеживается только до XIV в. Все это было неизбежно связано с поступательным движением литературы.
В XVII в. в корейской литературе рядом с традиционными жанрами и на корейском, и китайском языках, которые сохраняли в основном принципы изображения мира, определившиеся ранее, появляются такие жанры на родном языке, как длинное сиджо в поэзии, повесть и роман в прозе.
Настроения общества своеобразно преломлялись в корейской литературе XVII в., но можно указать на одну общую особенность, которая прослеживается в разных видах словесности, а именно на повышение роли личностного начала в литературе. Это проявилось в особом внимании к частной жизни человека, неофициальной сфере его деятельности, а также в стремлении описывать его чувства и переживания.
Глава 2
ПРОЗА СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
В XV—XVI вв. в художественной прозе на ханмуне все большую роль играют сюжетные жанры. Появляется вымышленный герой, который изображается в частной жизни, подчас — в подчеркнуто бытовой ситуации. При этом обыденное показано в ней как отклонение от нормы. Необычного героя изображают в житейской ситуации либо, наоборот, заурядных людей помещают в необычную обстановку: изолируют от привычных связей. Столкновение «низкого» и «высокого» часто рождает комический эффект. В прозе преобладают малые формы, прежде всего короткая новелла в сборниках пхэсоль (сокращение от «пхэгван сосоль» — проза малых форм). Наиболее значительными прозаиками в XV—XVI вв. были Со Годжон, автор сборников «Записки о знаменитых каллиграфах», «Рассказы годов мира и благоденствия» и «Заметки о стихах корейских поэтов», Сон Хён (1439—1504), автор сборников «Разные рассказы Ёнджэ», «Рассказы Ёнчхона, написанные в уединении», О Сукквон, издавший «Смешанные записки пхэгвана» (пхэгван — мелкий чиновник, в обязанности которого входило собирать народную молву и предания. Известно, что такая должность существовала в Древнем Китае, где она называлась байгуань).
Для пхэсоль XV—XVI вв. характерно не только стремление изобразить обыденное, но и желание подчеркнуть в обыденном «низкое». Темой новелл становятся утехи распутных монахов и вдов, а источником неприятностей — дурной желудок. Интерес к интимным подробностям выражается, таким образом, в простонародной грубой форме.
В XVI в. существовала проза другого характера. Это произведения Ким Сисыпа. Сохранилось пять его новелл из сборника «Новые рассказы с горы Золотой черепахи», по содержанию связанные с творчеством китайского новеллиста XIV в. Цюй Ю. Произведения Ким Сисыпа проникнуты буддийской идеей непрочности земных радостей и тщетности стремлений человека к счастью. Это новелла фантастическая. Ее герои попадают в сказочный мир: подводное царство дракона («Пир во дворце дракона»), в царство властителя ада Ямараджи («О земле Намёмбу») — или наслаждаются счастьем с красавицей, которая оказывается феей или духом умершей («Игра в ют в храме Манбок», «Развлечение в беседке Пубёк»). Царство дракона и царство властителя ада полны удивительных вещей, и даже государь здесь правит мудро и справедливо. Человек, на краткий миг переселившийся из несправедливого мира в царство необычного, не в силах больше вести прежнюю жизнь, он становится отшельником либо умирает.
Герои Ким Сисыпа стремятся к эстетическому наслаждению, но их мечты сбываются только во сне. В новелле «Развлечение в беседке Пубёк» герой встречает совершенную женщину, но она оказывается феей, а его счастье — всего лишь кратким мгновением сна. Лян из новеллы «Игра в ют в храме Манбок» получает в жены красавицу. Радость его безмерна, но прекрасная жена оказывается духом умершей, ее дом — зарослями чертополоха, и счастье Ляна — так же призрачно, как и счастье героя цервой новеллы.
Ким Сисып создал в корейской литературе жанр новеллы, в которой и воплощается буддийское представление о земном счастье как мимолетном сне. Человек лишь видит сон о счастье. Новелла завершается возвращением героя в обыденный мир. Ким Сисып ввел и новых идеальных героев — изящного юношу, поэта, ценителя красоты и прекрасную деву с утонченными манерами, владеющую искусством стиха и игры на музыкальных инструментах.
Раннее творчество поэта и прозаика XVI в. Лим Дже (Пэкхо) включает новеллу «О том, как юноша Вон путешествует во сне», в которой герой попадает в мир, населенный душами несправедливо обиженных на земле. Лим Дже был автором трех крупных повестей — «Мышь под судом», «Юдоль» и «История цветов».
«Юдоль» — так назвал Лим Дже необычный город, населенный героями корейской и китайской истории — преданными подданными, добродетельными женами, которые погибли несправедливо обиженными во имя верности своим убеждениям. Это был мир, где не было надежды избавиться от мучений. Но вот по совету мудреца небесный государь приказал генералу Вино завоевать город страданий — жители без сопротивления сдались этому полководцу.
Лим Дже страдает от несправедливости в обществе, разочарован в конфуцианских идеалах служения долгу. Он полагает, что избавиться от страданий можно, как говорят даосы, отказавшись от активных действий и обретя единение с природой и вином.
В корейской литературе XV—XVI вв. проявляются две точки зрения на мир. Одна — с позиций человека, находящегося в сфере государственных отношений, другая — с позиций стоящего вне этой сферы. Первая, господствовавшая главным образом в поэзии на родном языке, особенно в XV в., вводит в литературу мир официальных отношений, освященных конфуцианством. Вторая, распространившаяся прежде всего в XVI в. и захватившая прозу, поэзию на ханмуне и частично на корейском языке, либо не интересуется официальными ценностями, обращаясь к природе, быту, интимной жизни, либо критически оценивает сферу официального с даосских и буддийских позиций. Обе эти точки зрения могут присутствовать в творчестве одного и того же автора в зависимости от обстоятельств его биографии. Они связаны с определенным кругом изображаемого, но в любом случае мир и его проявления рисуются в литературе этого временя обобщенно. Однако надо сказать, что сфера «неофициального» в литературе охватывала больший круг явлений и больше освобождала человека от должного в его конфуцианском понимании.
Потенциально она была более предрасположена к изменениям — индивидуализации и реалистичности изображения, нежели сфера «официального». Это подтверждается историей корейской литературы следующего периода; первые сдвиги в изображении действительности намечаются в пейзажной лирике.
В области прозы на ханмуне в XVII в. отмечается развитие псевдобиографии — произведений, построенных по принципу исторической биографии (чжон), но предметом описания которой служила, как правило, судьба вещи, растения или животного. Если в таких сочинениях появлялись люди, то они стояли вне общества, например нищие или пьяницы: «Биография дядюшки из кабака» Квон Пхиля (1569—1612) или «Биография Чана» — нищего пьянчужки, написанная Хо Гюном. В творчестве авторов этих произведений прослеживаются традиции корейской псевдобиографии XII—XIV вв., представленной в сочинениях Ли Гюбо, Лим Чхуна и др. Так же как и в ранних произведениях этого типа, здесь ощущается внимание к личности, свободной от официальных государственных связей, — настроения, питавшиеся даосским мировоззрением.
Свидетельством поисков литературой XVII в. новых форм, дававших возможность представить человека в широких связях с миром, было распространение дневников на ханмуне. Прежде всего это были дневники исторического и географического характера (например, «Дневник военных событий» Ли Сунсина, «Дневник путешествия в Японию» Хван Чина). Дневниковая литература изображала человека не в какой-то один момент его жизни, а рисовала его в движении — в цепи временны́х и пространственных связей. Кроме того, в дневнике автор выражал и свое эмоциональное отношение к тем или иным событиям. Развитие этого жанра показывает интерес литературы к частной жизни человека и его внутреннему миру.
В корейской прозе XVII в. появляются произведения нового типа, которые неофициальные события, забавный случай из частной жизни человека вводят в историю и изображают выдуманные происшествия в связи с делами, имеющими государственное значение. Такого рода сочинения относились к низкой литературе и назывались «малыми речениями» — сосоль. В русском корееведении их принято называть повестями и романами.
Первые такие произведения появились в начале XVII в. Они были посвящены борьбе с врагами и социальной проблеме. Это повесть Хо Гюна «Хон Гильдон» и «Записи событий года имчжин». Автором самой ранней версии «Записей», рассказывающих о войне с японской армией Хидэёси, называют Ан Панчжуна (1573—1645). Обе эти вещи, как и вся проза XVII в., были созданы на ханмуне и касались тем, волновавших Корею: защита страны и соответствие человека своему месту в обществе. Эти темы были тесно связаны между собой и, очевидно, выражали в художественной форме мысли критически настроенной части общества. К сожалению, подлинники этих произведений на ханмуне не сохранились до наших дней, дошли только их варианты на корейском языке, которые относятся к XIX в.
XVII век был веком рождения корейского романа. Первым автором, который начал писать на корейском языке большие сюжетные произведения, был Ким Манчжун (1637—1692). Его можно назвать также и первым прозаиком, сумевшим в форме художественного повествования рассказать о стремлениях и колебаниях людей своей эпохи. Корейская сюжетная проза, пожалуй, началась именно с Ким Манчжуна. Писатель как бы пробудил в корейской литературе новые повествовательные возможности, которые начали стремительно претворяться во множество произведений, в большей или меньшей степени оригинальных, но неизменно вращавшихся вокруг проблем, поднятых Ким Манчжуном: какой путь избрать личности — посвятить себя устроению общества или уйти от мирских забот и искать слияния с Абсолютом?
Ким Манчжун был видным государственным деятелем, ученым — одним из образованнейших людей своего времени. Он занимался математикой, астрономией, географией, его волновали экономические проблемы, вопросы образования и просвещения. Он был одним из страстных пропагандистов корейской культуры и родного языка. Но общественная деятельность его кончилась поражением, которое принесло Ким Манчжуну глубокое разочарование. В 1689 г. произошел дворцовый переворот, политическая «партия», к которой принадлежал писатель, была отстранена от власти, а ее глава и ряд видных деятелей были казнены. Ким Манчжуна сослали на южный остров. Из этой ссылки он не вернулся.
Кроме двух романов, сохранились стихи Ким Манчжуна на ханмуне и биография матери, в которой писатель выразил свою любовь к ней и восхищение ее подвижнической жизнью. Биография была написана в ссылке осенью 1690 г. и включена в его «Собрание Сопхо», куда вошли и его стихи, изданное уже после смерти Ким Манчжуна в 1702 г.
Корейская литература XVII в. углубляется в сферу частной жизни человека: рассматривается личная судьба, описываются чувства и переживания, появляется интерес к конкретному изображению природы, быта, интимной жизни. Наряду с этим поэзия и проза стремятся охватить более широкую сферу деятельности человека. С этими тенденциями, очевидно, связано появление в XVII в. новых жанров в поэзии (длинные сиджо) и прозе (повесть и роман).
Глава 3
ПОЭЗИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
В XIII в., в период ослабления централизованной власти и монгольского вторжения в Корею, происходит существенный перелом настроений в корейском обществе. Многие образованные люди разочаровываются в конфуцианских идеалах, связанных с сильной государственностью, и приходят на позиции даосизма, бросают чиновничью карьеру, бегут от общества к природе. Возникает почва для расцвета пейзажной поэзии на ханмуне. Так рождается целое поэтическое направление «литература бамбуковых рощ», названное так в подражание китайской литературной группе III в. «Семь мудрых мужей из бамбуковой рощи». В Корее появляется несколько поэтических обществ такой ориентации, наиболее значительным из которых было «Семеро мудрых из страны к востоку от моря». В него входили Лим Чхун, О. Седжэ и другие поэты того времени. Самым крупным представителем этого направления считается Ли Инно. Его произведение «Долина журавлей в горах Чирисан», написанное по мотивам «Персикового источника» Тао Юань-мина, является программным для «литературы бамбуковых рощ». Ли Инно отвергает мир бедствий и смут и ищет некую обетованную землю, где жизнь людей гармонична и спокойна.
В это же время развивается в поэзии и другое направление, отразившее более активное отношение к жизни, которое можно назвать обличительным. Оно отправлялось от упомянутых выше конфуцианских представлений о необходимости соответствия государя, равно как и любого человека своему назначению.
Крупной фигурой этого времени был Ли Гюбо (1169—1241), с молодых лет прослывший одним из самых талантливых поэтов своего времени. В поэме «Тонмён-ван» он обращается к корейской древности, пытаясь там найти идеал правителя, а в «Стихах на историческую тему, воспевающих годы правления Тянь-бао» (43 стихотворения), утверждает, что плачевное положение дел в отечестве — результат несоответствия политики двора принципам управления государством, завещанным древними мудрецами. При этом поэт рисует картину народных бедствий, что придает стихам большую обличительную силу. Многие из них посвящены бедам крестьянской жизни. Те, кто кормится крестьянским трудом, бесстыдно богатеют, думая лишь о собственном благе: они не уважают крестьянский труд, которым держится государство. Лишения и невзгоды — удел беззащитных («Жалобы вдовы»). Нравы в государстве таковы, что нарушаются самые священные связи между людьми: мать бросает свое дитя («Ребенок, брошенный на дороге»).
По-видимому, в поэзии в этот период наблюдается определенное оживление самобытной традиции. Ее приверженцы записывают произведения на корейском языке, стремясь уберечь их от забвения. Но, к сожалению, их сохранилось до наших дней очень мало, около шестидесяти названий, текстов же не более двадцати.
Корейская поэзия на родном языке периода Корё, которую в последнее время называют каё (песни), обладала большим жанровым разнообразием. Среди каё встречаются краткие, в несколько строк, а также трехстрофные, по структуре и объему сходные с десятистрочным хянга (самыми длинными из хянга), многострофные и не разделенные на строфы, насчитывающие до сорока строк и более.
Хянга и каё свидетельствуют о сильной, самобытной поэтической традиции корейской литературы, которая крепла и развивалась, опираясь на фольклор и обогащаясь благодаря взаимодействию с китайской поэзией.
В XII—XIV вв. развивается новый вид корейской прозы на ханмуне — произведения малых форм — пхэсоль (ср. кит. — байшо). Авторами многих из них были известные поэты: Ли Инно, Ли Гюбо, Чхве Джа (1118—1260). Их сочинения — это собрание повествовательных миниатюр, неозаглавленных и не отделенных друг от друга. Обычно сборники пхэсоль значительны по объему: они включают в себя до десяти, а иногда и более книг (квонов). По содержанию они разнообразны: заметки этнографического характера, эпизоды из жизни известных полководцев, поэтов и живописцев, рассказы о том, как было сочинено то или иное стихотворение, описания природы, забавные случаи. Любая миниатюра законченна и самостоятельна.
Самым заметным памятником этой эпохи является сочинение «Самгук юса» (1285), написанное буддийским наставником Ирёном. Он поставил перед собой задачу собрать и записать все то, что не вошло в исторические сочинения прошлого, в первую очередь — «Самгук саги» Ким Бусика. Он использует восходящие к фольклору легенды и предания об основателях государств и о рождении ванов, о постройке городов и храмов, эпизоды, сопутствовавшие созданию поэтических произведений, странные происшествия и т. д.. Ирён тщательно собирает и записывает образцы художественного творчества корейского народа, которые он заимствует из «Древних сочинений» и, очевидно, из устного творчества.
В сочинении Ирёна, наряду с нормативным образом человека, подсказанным конфуцианскими представлениями о должном, создан другой, в котором отразился особый тип отношения к миру. В нем слились буддийское и даосское понимание человека как независимой от общества сущности, неподвластной миру социальных связей с его обычными нормами. Эти представления вошли в литературу, по-видимому, в связи с переломом настроений в корейском обществе XII—XIII вв., выразившемся в общем увлечении даосизмом. Внимание литературы XII—XIII вв. к человеку, выпавшему из официальных взаимоотношений, неподконтрольному властям, и обращение к забавному, неожиданному открывали большие возможности в плане дальнейшего развития литературы к сюжетности.
Несмотря на различный характер «Самгук саги» и «Самгук юса», принцип изображения человека не изменился. Человек в «Юса» — по-прежнему историческое или псевдоисторическое лицо (исторически локализованы и самые фантастические истории). Образ человека идеален: он вырастает либо из конфуцианских воззрений на личность и на ее место в сфере государственных и семейных отношений (ср., например, истории о верноподданном Ким Джесане или о преданной дочери, которая продала себя в рабство для того, чтобы прокормить слепую мать), либо из даосско-буддийских представлении о личности, неподвластной миру социальных отношений. Изображение людей и событий однопланово. Внутренний мир человека не занимал литературу того времени.
В произведениях Ирёна видны первые попытки обрисовать внешность человека. Каждая черта его персонажа символична, значима и ассоциируется с тем или иным известным обликом; например, синонимом высокого роста стал рост иньского Тянь-и, царственный лик будущего правителя сравнивается с «драконоподобным ликом ханьского Гао-цзу», брови — с «восьмеркой бровей танского Гао». Сочетания этих «примет» заменяли в литературе того времени портрет. Тот же прием применяется при нравственной характеристике. Достаточно сказать, что такой-то похож на Цзе и Чжоу, и читателю должно быть ясно, что речь идет о дурном правителе. В дальнейшем такой прием сравнения прочно входит в корейскую литературу.
В конце XIV—XVI в. в корейской поэзии и прозе появляются новые жанры, меняется характер и функция форм, унаследованных от предыдущих эпох. Исторические сочинения утрачивают функции литературных произведений, уступая эту роль художественной прозе, в которой выделяются сюжетные жанры, развивающиеся в основном в составе сборников пхэсоль. В литературе утверждается вымышленный герой, появляется интерес к бытовой ситуации. В поэзии, единственном в этот период виде литературы на родном языке, оформляются новые жанры — трехстишия сиджо и поэмы каса, развитию которых способствовало создание национальной письменности в 1444 г.
Вновь созданной национальной письменностью пользовались при напечатании переведенных с китайского книг конфуцианского и буддийского канонов, а также оригинальных поэтических произведений, написанных корейскими авторами. Одним из них была «Ода дракону, летящему в небе», созданная по повелению короля Седжона (1419—1450) несколькими авторами. Официальная забота о поэзии на родном языке и патриотическое содержание оды говорят об оживлении настроений национального самоутверждения.
Эти настроения отражаются в трехстишиях сиджо поэтов-воинов Ким Джонсо (1390—1453), Нам И (1441—1468). Самое важное место в сиджо, пожалуй, занимала тема верности убеждениям. Она была связана с традиционными конфуцианскими идеалами, игравшими большую роль в корейской культуре. Проявлением верности убеждениям почитался отказ служить узурпатору или отказ подчиняться государю, нарушившему свой долг. Эта тема, актуальная в поэзии в связи с такими событиями, как свержение в 1456 г. короля Танджона и воцарение Седжо, освещалась в стихах поэтов XV в. — Вон Чхонсока. Сон Саммуна, Ли Гэ, Ю Ынбу.
Обнаруживая особый интерес к нормам поведения человека в обществе, поэзия XV—XVI вв. в то же время довольно равнодушна к индивидуальному проявлению должных, с конфуцианской точки зрения, человеческих качеств. Корейские поэты стремятся передать идею верности принципам в общем плане, не конкретизируя ее проявления, и прибегают к условной образности. Сон Саммун, выдающийся ученый, один из создателей корейской письменности, убитый по приказу Седжо, писал:
Если спросишь, кем я стану
После смерти, — я отвечу:
Над вершиною Пэнлая
Стану я сосной высокой.
Пусть замрет весь мир под снегом,
Зеленеть один я буду.
(Перевод А. Ахматовой)
Поэзия как бы стремится воплотить многообразие действительности в единообразии формулы. Обобщенность изображения действительности является доминирующей чертой поэзии того времени и тогда, когда ее внимание переносится на человека, ушедшего от общества к природе.
В конце XV — начале XVI в., в связи с напряженным положением в государстве и обострившейся борьбой группировок высшего сословия, появляются стихи, осуждающие эту борьбу и выражающие сомнение в целесообразности государственной службы, например, у Сон Суна (1493—1592) и Чон Чхоля (1537—1594). Усиливаются даосские и буддийские настроения. Распространяется пейзажная лирика, получившая наименование канхо, — «поэзия рек и озер», преобладавшая на корейском языке (Ли Хёнбо, 1467—1555; Ли Хван, 1501—1570; Ли И, 1536—1584 и др.). Появляется много анонимных стихотворений, посвященных уединению поэта на лоне природы, где единственные его друзья — белая цапля, белая чайка, луна и ветер.
В пейзажной лирике, так же как и в стихах конфуцианского плана, в основном сохраняются обобщенность и условность отражения действительности. Примером могут служить каса Пак Инно «Узкий переулок» (узкий переулок — символ скромной уединенной жизни поэта) и «Песня о долине Ноге» (Ноге — название живописной долины на родине Пак Инно, поэт сделал его своим литературным именем). Описывая красоты родных мест, автор идет по стопам Чон Чхоля (XVI в.). Поэма пронизана радостью единения с природой, ощущением близости мирозданью. Вместе с тем творческая манера Пак Инно отлична от почерка Чон Чхоля: природа в его поэме более спокойна, умиротворенна, в ней нет космического динамизма.
Я перестал ловить. Брожу вокруг.
И в глубину смотрю, склонившись над водой.
Тень облаков и отблеск неба
Переплелись и в воду погрузились.
Так что резвящаяся в озерке рыбешка
Как будто бы плывет над облаками.
Но, вздрогнув, поднимаю голову и вижу,
Что небеса вверху и небеса внизу
Совсем одни и те же…
В «Песне о долине Ноге» звучит и традиционный мотив вина, которое помогает поэту ощутить слияние с миром. Но и здесь Пак Инно отличается от Чон Чхоля, который по примеру Ли Бо черпает вино «небесным ковшом». И все же, несмотря на различия в стиле, поэмы Пак Инно продолжают именно те тенденции корейской пейзажной лирики, которые так ярко воплотились в творчестве великого поэта XVI в.
К изображению природы обращались прежде всего авторы, творившие в жанре сиджо. Одним из признанных мастеров пейзажа был видный государственный деятель и поэт Син Хым (1566—1628).
Слышал — ночью сильный ливень шумел.
Вышел — все цветы граната раскрылись.
Блистает завеса из капель хрустальных
На ветках над лотосовым прудом.
И следа не осталось от мыслей печальных.
Отпустила тоска, на душе светло.
(Перевод Н. Мальцевой)
Среди авторов поэзии «рек и озер» выделяется и Ким Гванук (1579—1656). Но совершенно особое положение в корейской поэзии занимает Юн Сондо (1587—1671), непревзойденный мастер пейзажа в жанре сиджо. В его творчестве органически слились тенденции древней корейской поэзии (хянга) и живого народного песенного творчества, китайская классическая образованность и веяния нового времени. Его сиджо, объединенные в циклы, развивают ту идущую из древности тенденцию в корейской культуре, которая подразумевала особую роль поэта и поэтического текста на родном языке и связывала с пейзажной поэзией специфическое воздействие на мир с целью восстановить и поддержать в нем нарушенную гармонию. Лучшим его творением считается цикл из сорока сиджо «Времена года рыбака». Вот одно из стихотворений цикла:
Солнце жарко льет полдневный луч,
И вода в реке, как будто масло.
Ты греби, греби туда, рыбак!
Что на месте мне одном стоять,
Рыбу я ловить повсюду стану.
Ты плещи, весло мое, плещи!
Но «Чиста Цанланская вода»
Вспомнил — и совсем забыл про рыбу.
(Перевод А. Ахматовой)
В середине века патриотическая тема вновь приобретает актуальность. Она раскрывается в это время прежде всего как конфуцианская тема верности долгу вассала. Особое признание получают стихи противников мира с маньчжурским Китаем, призывавших сохранять верность свергнутой минской династии — Хон Икхана (1586—1637), Ли Мёнхана (1595—1645) и Ким Санхона (1570—1652):
Воды, текущие с гор Шоуян,
Печальные слезы Бо-и и Шу-ци.
И ночью и днем, не переставая,
Журчат они о том,
Что и доныне все кручинятся
О преданности государству.
Это стихотворение Хон Икхана сходно с сиджо поэта XV в. Сон Саммуна «Смотрю на горы Шоуян…», где тема также раскрывается в обобщенных образах, столь популярных в XV—XVI вв.
Корейские поэты обращаются к танской поэзии, к творчеству Ли Бо, Ду Фу. Вновь, как и в XII—XIII вв., особым вниманием пользуется Тао Юань-мин. Творчески усваивается поэтическая образность, связанная с утверждением того особого эстетического представления о мире, которое порождало идеализированное и обобщенное изображение, как, например, в сиджо поэта XVI в. Хон Чхунгёна:
Жемчужную занавеску поднимаю до половины.
Вниз смотрю на синее море.
Блеск волн в тысячу ли
Одноцветен с бескрайним небом.
Над водой парами-парами белые чайки
То улетают, то прилетают.
Здесь образы традиционно условны, такой эстетический подход к природе в крайнем проявлении порождал стихотворения с описанием прославленных пейзажей, которых автор сам никогда своими глазами, может быть, и не видел.
Приведем для примера два стихотворения XVII в. Автор первого — Ким Гванук:
Одинокая белая цапля, стоишь
Ты на белом прибрежном песке.
Знаю я: только ты бы могла разделить
Сокровенные думы мои.
Вихрь над прахом земным я с тобою презрел,
И меж нами различия нет.
(Перевод А. Ахматовой)
Сравним стихотворение Ким Гванука с анонимным стихотворением:
На берегу песчаной отмели в зарослях осоки
Пригнувшиеся белые цапли!
Неужели вы еще не наелись,
Что все время нагибаетесь?
Будь я (как вы) свободен,
Я бы жиреть не стал!
Все как будто знакомо: и мотив природы, и та же, казалось бы, белая цапля. Но вместе с тем очевидны и различия. Белая цапля в корейской поэзии либо «одиноко стоит на белом песке», либо «взлетает время от времени». В этом же стихотворении с белой цаплей связано несколько действий, причем действий не «высоких», традиционно-поэтических, а обыденных. В результате образ не только приобретает динамичность, но и приземляется, конкретизируется. За этим нарушением восприятия традиционного образа угадывается изменение отношения поэта к природе, к миру. Он не отождествляет себя с объектом созерцания, он отделяет его от себя. Этот момент «вычленения» лирического «я» из мира природы был, несомненно, проявлением духа времени и определял многие черты литературы XVII—XVIII вв.
Вместе с тем рост внимания к человеку вне «официальной» сферы способствует развитию в поэзии на корейском языке любовной лирики. Однако сдвиги, происходящие в пейзажной лирике, не сразу отозвались во всей поэзии. Любовная и патриотическая темы в сиджо, например, раскрываются в общем традиционными средствами без явного стремления к пересмотру существующих норм поэтики. Любовная тема в это время популярна в творчестве кисэн (гетер), среди которых было немало образованных и талантливых поэтесс. Вокруг наиболее известных из них слагались легенды, и их имена были знакомы каждому корейцу. Самой прославленной была Хван Джини (1506—1544). Популярность ее стихов и легенд о ней можно сравнить лишь с популярностью в более позднее время «Повести о Чхунхян». Вот одно из ее стихотворений:
О синий ручей, текущий в зеленых горах!
Не гордись, что струишься легко!
Однажды в море попав,
Обратно выбраться трудно.
Ясная луна заливает светом своим пустынные горы.
Не развлечься ль тебе?
Любовная тема, поднятая в творчестве поэтесс-кисэн XVI в., продолжает культивироваться и в поэзии XVII в. Ей уделяют внимание поэты Чу Ыйсик (1675 — ?) и Ким Самхён (1675—1720). Любовная лирика привлекала внимание к той стороне интимной жизни человека, которая игнорировалась конфуцианской этикой. Любовная лирика черпает изобразительные средства как из традиционной литературы, так и из народного творчества, но остается в рамках условного изображения.
Самым значительным поэтом XVI в. был Чон Чхоль (Сонган), оставивший семь томов сочинений на ханмуне (проза и стихи), около восьмидесяти сиджо и пять больших поэм — каса, принесших ему славу. Человек деятельный, увлекающийся и прямой, Чон Чхоль, несмотря на родство с королевской семьей, узнал горечь немилости и ссылки. По складу характера и таланта он был близок Ли Бо. Их творчество роднят размах, сходное отношение к природе и независимая жизненная позиция. В первой каса Сонгана «Квандон пёльгок» (1580) описаны восемь прославленных красот Алмазных гор. Получив назначение на пост губернатора провинции, поэт едет туда из Сеула, и описание путешествия составляет содержание поэмы, пронизанной ощущением близости к природе. Поэт обращается к творчеству Ли Бо и вводит его образ в поэму. Перефразируя «Стихи о краткости жизни» Ли Бо, поэт заканчивает поэму приглашением выпить по чарке:
Ты наклони Небесный ковш
И синих вод морских налей.
Сам выпей, напои меня…
И это все вино возьми
И одели весь мир,
Чтоб всех живущих на земле
Допьяна напоить.
В XVII в. в корейской поэзии рождается новое явление — чан-сиджо (длинное сиджо). Это общее название нескольких разновидностей стихотворных форм, выросших на метрической основе сиджо и получивших особое распространение в XVIII в. То, что в сиджо и в очень малой степени в каса было только симптомом, обещанием перемен, становится одной из главных особенностей длинных сиджо — стремление к конкретному изображению мира, в основе которого лежит принцип неслияния человека с космосом. В длинных сиджо мы уже не обнаружим намерения изобразить природу как нечто цельное и единое, что было характерно для корейской пейзажной лирики. И не случайно длинные сиджо дают мало примеров пейзажной лирики в «чистом виде». Исчезла гигантская панорама гор, рек и озер, внушающая мысль о вечности и грандиозности мироздания. Природа теперь не только прекрасна — в принципе возможно любое отношение к ней: она не есть самодовлеющая ценность. К ней можно подходить и с целью практически познавательной. Человек изображает то, что находится в непосредственной близости к нему. Умиротворенность от сознания своего единения с мирозданием сменяется по-детски радостным, исполненным удивления открытием окружающего материального мира со всем его предметным разнообразием. Создаются стихи, в которых перечисляются всевозможные насекомые, растения, рыбы и т. д. Эти подробности, казалось бы, излишние в стихотворении, нередко подчиняются задаче социальной критики.
Одновременно в поэзии пробуждается и стремление подметить многообразие человеческих типов:
Как женщины между собой не схожи!
Напоминает сокола одна;
Другая ласточкой сидит на кровле;
Одна — журавль среди цветов и трав;
Другая — утка на волне лазурной;
Одна — орлица, что с небес летит;
Другая, как сова на пне трухлявом.
И все ж у каждой есть любимый свой,
И все они красивы для кого-то.
(Перевод А. Ахматовой)
До сих пор красота женщины в корейской поэзии передавалась в основном с помощью заимствованных из Китая поэтических образов: «нефритовый лик», «светлое лицо», «красота, повергающая царства» и т. д. Вопрос об индивидуальности красоты не возникал. В приведенном же стихотворении почти для каждой женщины найдено традиционное литературное сравнение, само по себе условное. Однако их сопоставление убеждает в том, что женщины действительно между собой не схожи; каждая из них по-своему неповторима и именно этим привлекательна.
Можно заметить, что традиционный образ в длинных сиджо несет несколько иную, чем ранее в поэзии, смысловую нагрузку. «Ласточка, сидящая на кровле» — символ красавицы вообще — здесь олицетворяет лишь определенный тип красоты. Меняется уровень условности: от условности общего намечается переход к условности более частного. Итак, интерес поэзии к конкретному очевиден, но он еще не абсолютен и не всегда последователен.
С появлением длинных сиджо меняется не только поэтическая концепция мира (характер взаимосвязи: человек — мироздание), но и субъект поэзии. Если, например, в пейзажной лирике XV—XVI вв. человек — это некая сущность, изъятая из сферы человеческих отношений и призванная слиться с природой, а потому единица социально неопределенная, то в длинных сиджо человек выступает как представитель конкретной социально-бытовой среды.
Центром чан-сиджо становится человек в его повседневном общении с другими людьми. В связи с этим большую роль начинает играть диалог, в поэзию приходит бытовая разговорная речь:
— Хозяин, купите крабов!
— Эй, купец, о чем ты там кричишь?
— Сверху — кости, внутри — мясо; два глаза смотрят в небо. Две большие лапы могут схватить и отпустить, а малых пара несет его и вперед и назад. Под красной соевой подливкой, под зеленой — купите крабов!
— Эй, перестань вопить, я их куплю!
Важное место в длинных сиджо занимает тема социального неравенства, которая нередко раскрывается средствами сатиры. Осмеянию подвергается и борьба придворных группировок, и буддийское духовенство; причем часто явления оцениваются с позиций трудового человека. Сильные мира здесь — насекомые-паразиты, жабы на навозной куче. Если в стихотворениях XVI в., посвященных борьбе группировок, дерущиеся вороны противопоставлялись благородному белому журавлю (как называл себя или своих единомышленников пострадавший в этой борьбе автор), то в длинных сиджо все вороны. В их драке не разберешь, кто хорош, а кто плох («Вороны носятся за воронами следом»). Происходит очевидное «снижение» поэзии, идет процесс ее демократизации. На примере длинных сиджо прослеживается рождение в корейской литературе новой стилистической системы, рядом с которой удерживается и старая — в поэзии.
Поэзия на ханмуне в конце XIV и в XV—XVI вв. занимает почетное место в корейской словесности. Такие стихи пишут многие образованные люди, признанными же мастерами в этой области были Ким Сисып (1435—1493), Лим Дже (1549—1587) и Хо Нансорхон. При преемственности с поэзией XII—XIV вв. (крестьянский труд, условно красивая природа) в пейзажной лирике заметно стремление к гиперболизации в описаниях — в этом поэзия на ханмуне перекликается с пейзажной лирикой Сонгана. Например, описание водопада, как «белой радуги», у Хван Джини напоминает образы поэмы Сонгана «Квандон пёльгок». Корейские поэты ищут в природе умиротворения, избавления от суетности человеческого общества. С ними неизменный друг — вино. Этот мотив встречается, например, у Квон Пхиля (1569—1612):
Прошлой ночью
пил вино у себя в саду.
В дом вернулся
и заснул в объятьях луны.
Пожалуй, наиболее значительным явлением в литературе начала века было творчество Пак Инно (1561—1642), писавшего стихи на ханмуне и на корейском языке. Большую известность получили его каса. В самой первой — «Великое благоденствие» (1598), сложенной после морского боя с японцами около Пусана, отражены торжество победы над врагами и стремление к мирной жизни. Сходно по настроению с «Великим благоденствием» и другое его произведение, «На корабле» (1605), написанное после войны, когда Пак Инно — капитан военного корабля — готовился отразить нападение японцев.
Несмотря на окончание Имджинской войны, внешнеполитическая обстановка оставалась тревожной в связи с усилением активности чжурчжэньского государства в Маньчжурии. Беспокойство за судьбу родины звучит в стихах начала века. Примером может служить стихотворение Квон Пхиля (1569—1612) «Верхом на коне произношу стихи», написанное на ханмуне:
Трудные нынче
для нашей страны времена.
Ни сановников, ни воевод
не имеет в достатке страна.
В Ённагаме, на юге,
никак не кончается бой.
В Кванбуке, на севере,
горе в деревне любой.
Печалюсь в том,
что стало жить тяжело,
Что бремя войны
нынче на нас легло.
На одежду слезу
роняю, тоски не стерпев.
Военный доклад,
как стихи, твержу нараспев.
(Перевод Е. Витковского)
В стихах о крестьянском труде народные бедствия воспринимаются как результат недостойного правления. Таковы, например, стихи-аллегории Лим Дже, Ким Сисыпа. Последний, считая причиной бедствия правление узурпатора Седжо, обращается также к традиционным образам жестоких правителей из китайской истории, а о страданиях народа говорит, используя противопоставление богатства и бедности в духе Ду Фу.
В стихах на ханмуне встречаются попытки освежить литературный образ, но традиционная образность остается в силе даже в тех случаях, когда изображается бытовая ситуация. Например, у Лим Дже в стихотворении «На качелях» облик стыдливой девушки и пейзаж обозначены традиционными образами: «волосы-тучи» и «золотые шпильки-фениксы» — атрибуты красавицы; «полог зеленых ив» — символ весенней природы. От этой образности и стоящего за ней обобщенного видения мира поэзия на ханмуне не отказывается вплоть до конца XIX в.
Заключение
В заключение данной работы мы бы хотели сделать некоторые свои выводы. Эпоха «средневековья» в корейской литературе дала Корее множество новых имен и направлений. Также отметим тот факт, что многие литературные течения не исчезли бесследно, но остались и, даже, переросли в другие, как например жанр сиджо переродился в длинное сиджо и другие. Корейская литература в начале процесса своего развития была под сильным влиянием соседнего Китая, что, конечно, отразилось на ней. Но, именно, в эпоху средних веков, наконец-таки, замечается так называемое «народное движение» в литературе. Т.е. с появлением хангыля (корейской письменности) многие авторы того времени обратились к корейским (родным) мотивам в своих произведениях. Обращение к «родным» мотивам обусловлено также тем, что с появление хангыля писать смог более широкий социальный класс населения, более приближенный к социальным нуждам народа.
Именно в эпоху средних веков получило развитие как самостоятельного жанра направление в прозе корейской литературы.
Литература, как «зеркало» отражающее состояние той эпохи, в которую она существует даем нам более глубоко понять, как и чем жили люди того времени, какие проблемы окружали их, какими моральными и жизненными ценностями руководствовались они в своем существовании. Нам кажется, одна из основных задач литературы – подавать сигнал тревоги; недаром классическое определение литературы – “мы не врачи, мы – боль” [2]. И еще одно замечательное определение есть у Дж. Оруэлла, автора “1984”: литература подобна канарейке, которую шахтеры берут в шахту, потому что канарейка реагирует на газ, смертельный для людей, но не ощущаемый ими… [3]
То есть, как мы уже сказали, рассматривая корейскую литературу средних веков мы может изучить не только литературу как «литературу», но и увидеть историю Кореи того времени.
