***
Ночь была и тиха и темна.
Я с тобою, любимый, стояла
И в тоске твоей песне внимала.
Ночь была и тиха и темна…
Ветер грустно травой шелестел…
Ты все пел, а я молча сидела,
И в душе твоя песни звенела.
Ветер грустно травой шелестел…
Темноту колыхнула зарница…
И печаль мое сердце взяла,
И пронзила его, и прожгла.
Темноту колыхнула зарница.
Перевод Е. Благининой
Надежда
Ни доли, ни воли… Во сне, наяву –
Одной лишь надеждой на свете живу:
Покуда навеки я мiр не покину,
Взглянуть бы разок на мою Украину,
И если придет расставанья пора,
Взглянуть бы на синие воды Днепра,
Вдохнуть бы весь край мой, загадочный, древний,
Вдохнуть его степи, курганы, деревни…
1880 Перевод Е. Рашковского
Надежда
Ни доли, ни воли – глухая стена,
Осталася только надежда одна:
Надежда вернуться мне на Украину,
Увидеть мой край, без которого стыну,
Увидеть ещё раз Днепр синий, родной, –
Там жить ли, погибнуть ли, мне всё одно;
Ещё раз на степь, на могилки взглянуть,
В последний раз пылкие мысли вернуть…
Ни доли, ни воли – глухая стена,
Осталася только надежда одна.
Луцк, 1879-1880 Перевод С. Луценко
Разбитая чарка
Свадьба! Шумно, весело, ярко!
Молодые, гнездышко вейте!
И звенят хрустальные чарки:
Годы и годы – в любви да совете!
Вихрем – свадебная стихия!
Только вот – чарка случайно разбита.
Вижу, сморщились молодые:
От гостей, мол, хозяйству убыток.
Бьется посуда, – но это к счастью! –
…Нет, чтобы радостью разогреться, –
Бьется-бьется печально и часто
Беззащитное чье-то сердце.
Кто-то ликует радостью жаркой,
Только тебе – ни любви, ни защиты…
Вместе с разбитой свадебной чаркой –
Вдребезги сердце твое разбито…
1891 Перевод Е. Рашковского
***
Когда цветёт никотиана*
И точно светит из тумана,
Как будто падшая звезда,
Вся бледная от тайной страсти,
Всё вкруг становится тогда
Покорно непонятной власти.
И если вы тогда вдвоём,
И возле вас сияют очи,
Горя таинственным огнём,
Как отраженье звёздной ночи,
И голос милый нам звучит,
Как будто в тишине журчит
Струя волшебного фонтана,
Бегите прочь от этих чар,
Они зажгут в душе пожар,
Когда цветёт никотиана.
Когда цветёт никотиана,
Всё,всё тогда полно обмана,
Опасна ночи тишина,
Как то затишье роковое,
Когда коварная волна
Хранит молчанье гробовое.
Вот-вот нахлынет звуков рой,
И встрепенётся мысль,как птица,
И вспыхнет в темноте порой
Воспоминания зарница,
Как будто неизвестный друг
Давно забытого романа,
О,если дорог нам покой,
Не прикасайтесь к ним рукой
Когда цветёт никотиана.
*Единственное стихотворение, написанное Лесей Украинкой на русском языке
Contra spem spero
Прочь! Развейтесь, тяжелые думы!
Над землею весна разлита.
Неужели все так же угрюмо
Промелькнут молодые лета?
Нет! Хочу я сквозь плач улыбаться,
Песни петь даже в горькие дни.
Без надежды надеясь, смеяться!
Прочь, унылые думы мои!
Я на темном, глухом перелоге
Буду сеять цветы и растить.
Буду сеять цветы у дороги.
На морозе слезами поить.
И от слез этих вьюги не станет,
Ледяная растает кора,
И цветы зацветут, и настанет,
Может быть, золотая пора.
На уступ неприступный и голый
Буду камень тяжелый вздымать,
И неся этот камень тяжелым,
Пуду песни свои распевать.
В непроглядную ночь и глухую.
Ни на миг не сомкну я очей.
Чтоб увидеть звезду путевую,
Золотую царицу ночей.
Перевод Е. Благининой
Фантазия
1890 Перевод Р. Минкус
И полынь – огнем моя жалость по ней расточилась,
Ударивши в сердце перуном,
И сильным дождем полились мои слезы.
Промчалась та буря – ненастье, горя надо мною,
Но нет, не сломила меня, до земли не прибила,
Я гордо чело подняла,
И очи, омыты слезами, теперь прояснившись взглянули,
И в сердце моем зазвучали победные песни.
Весенняя сила в душе заиграла,
Ее не сломили морозы суровой зимы,
Ее до земли и тяжелый туман не прибил,
Ее не раз била и эта – весны перелетная буря.
Пускай там сбирается горше, страшнее ненастье,
Пускай воружится острейшей, пылающей саблей,
Я выйду сама против ней
И встану – померяем силу!
Небо порой загорается отблеском ясного лунного света,
Золотом и серебром озаряются тучки;
Только прозрачная тучка окутает месяц —
Сразу он в ней засияет, как радуги отблеск далекий.
Звезды меж тучками водят свои хороводы,
Снег на вершине горы ослепительно блещет,
Так, что мне кажется будто огни маяка засветились;
Залиты крыши домов серебристым сияньем,
Резкою тенью очерчен балкон с балюстрадой,
А кипарисы стоят у балконов, как башни высокие замка;
Словно литые, тяжелые листья магнолий
Скованы сном, недвижимы;
Тени латаний на мраморный пол прихотливо упали.
Лавры стоят зачарованно, как неживые молчат,
Тихо в саду, затихает и город, уж поздно.
Редкие окна домов городских еще светят
Золотом красным. Вокруг все затихло;
Горный поток в темноте, словно мельничный жернов, шумит;
Еле доносится песня далекая и замирает…
Редко по улице люди проходят беззвучно, как тени;
Море далекое ластится нежной мечтою.
Легкий туман кисеей укрывает уснувшие долы.
Тихо… тепло… Не могу я ни спать, ни работать.
Все по балкону хожу своему. Он высокий и длинный,
Как пароходная палуба. Вижу я горы,
Неба широкий простор и далекое море,
Мыслям отсюда легко разлетаться по свету…
Так и ходила я взад и вперед; мои мысли сновали,
Словно на ткацком станке, когда нить оборвется и снова сплетется
Часто летели мечты мои в край дорогой и родимый —
Снегом покрытый, закованный льдами, лежит он вдали, за горами.
Горы иные привиделись мне. Там дома, переулки,
Та же луна освещает сейчас этот город сиянием ясным.
Кто там спит? Кто не спит? И чьи светятся окна?..
Вспомнилось вдруг почему-то мне старое мрачное зданье,
Тяжкий замок на воротах, и стража у крепкой ограды,
А за оградою — вы, мой товарищ, в каморке тюремной.
Может быть, спать не придется вам в эту минуту?
Может быть, та же луна освещает холодные стены
Светом тоскливым и бледным? Вы, может, в окно посмотрели
И при луне увидали дома, переулки и горы…
Нет, не могу я ни спать, ни работать. Как ночь и ясна и длинна!
Быстро ушла я с балкона и крепко захлопнула двери.
Тяжко мне стало в саду, зачарованном ночью.
Дрогнули звезды внезапно, и небо померкло,—
Может, туман их закрыл или взор у меня помутился…
Ты за горами от меня крутыми,
За долами просторными, за морем,
Которое туманами густыми
Покрылось, бурное… Но думы
Мои не устрашатся непогоды
На Черном море. Ведь быстрее чайки
Они перенесутся через воды,
Они перелетят в тот край любимый,
Где небо по-весеннему синеет,
Где виноград в долине зеленеет,
Где солнца луч все так же пламенеет.
Туда я быстрой полечу мечтою,
Привечу ясный край, где я бывала,
Где дней когда-то провела немало,
А счастья ни минуты не знавала…
Не брошу укоризненного слова
За это я тебе, мой край прекрасный!
Не виноват ты в том, что нет мне доли,
Не виноват ты в том, что я несчастна.
Пустыня дышит. Ровное дыханье.
Песок лежит – спокойный, золотой.
Но каждая гряда и холм любой –
Всё о хамсине здесь воспоминанье.
Феллах трудолюбивый строит зданье, –
Здесь мимолётных иностранцев рой
Найдёт гостиницу и сад густой.
Феллах могуч: всё – рук его созданье.
Одна беда – оазисы в пустыне
Не для него… Вот он узоры пишет
Под самой крышей… Ткань на нём колышет,
Скользит горячий ветер по холстине,
Пот осушает… дальше по равнине
Летит… опять, опять… Пустыня дышит.
Перевод Н. Ушакова
***
Когда над спящей Украиной
Плывет зеленая луна,
Соединяю слог старинный
С бутылкой светлого вина.
И эти вот простые строки
Читаю ночью при луне,
Лучи больной души далекой
И так до боли близкой мне.
***
То была ночь – тиха чаровница,
Покрывалом спокойным, широким
Простиралась она над селом.
Промелькнула на небе зарница,
Как над озером тихим глубоким
Лебедь плещущий белым крылом.
И за каждым тем всплеском искристым
Сердце падало, болью гудело,
Замираючи в тяжкой борьбе.
Я устала в сраженьи без смысла
И запеть мне тогда захотелось
Лебединую песню себе.
***
Вновь весна, и вновь надежды
В бедном сердце оживают,
Снова зыбкие мечтанья
Сны о счастье навевают.
О весна! Мечты-подруги!
Сны, что вечно живы!
Я люблю вас, хоть и знаю,
Как мне неверны вы!..
Перевод В. Звягинцевой
***
Стояла я и слушала весну,
Весна мне очень многое сказала,
То пела песню звонкую одну,
То снова тайно-тайное шептала.
Она мне напевала про любовь,
Про молодость, про радости, надежды,
Она мне перепеть сумела вновь
То, что мечты мне напевали прежде.
Перевод В. Звягинцевой
Далее – перевод Сергея Луценко
Из цикла «Путешествие к морю»
VIII
Вот солнышко в море легло;
И тихое море темнеет;
Прозрачно морское стекло
И, что аксамит, зеленеет.
На волнах зелёных дрожат
Червонные искры блескуче
И ясно мигают, спешат,
Подобные молнии в туче.
А где корабля длился бег,
Дорога там лентой широкой
Белеет, как мрамор, как снег, –
И розой чуть зримо для ока
Окрасился пенистый край;
То искра блеснёт, то заляжет…
Вот лучик последний!.. Прощай,
Весёлое солнышко наше!
1888
Из цикла «Мелодии»
* * *
Горит моё сердце, его запалила
Горючая искра страстей и скорбей.
Что ж высохли очи? Слезами без меры
Огонь отчего не залью поскорей?
Душа моя плачет, душа моя рвётся,
Да только не ринутся слёзы рекой,
Опять до очей не доходят те слёзы,
Их сушит тоска своей лютой рукой.
Хотела б я выйти в широкое поле,
Припасть – и очами коснуться земли,
И так зарыдать, чтоб услышали звёзды,
Чтоб люди запомнили песни мои.
[1893]
* * *
Эта тихая ночь-чаровница
Покрывалом спокойным, широким
Расстелилась над спящим селом,
В отдаленье мелькала зарница, –
Иль над озером тихим, глубоким
Лебедь всплёскивал белым крылом.
И за каждым тем всплеском далёким
Сердце рвалось, отчаянно билось,
Замирало в тяжёлой борьбе.
Я измучилась спором жестоким,
И запеть мне желанье открылось
Лебединую песню себе.
[1894]
Отзвуки
Пролетал буйный ветер над морем,
По безмерным, широким просторам;
Белы волны вздымались высоко,
И взметнулись, взъярясь, ещё выше,
Зашумели, как полчище вражье,
Заглушили они буйный ветер.
Пролетал буйный ветер в пустыне,
По бескрайнему, мёртвому полю.
Закрутились песчаные вихри,
Поднялись под высокое небо
Великанами страшными, злыми,
И рассыпались, ринувшись с выси;
Смерть покрыла след буйного ветра.
Пролетал буйный ветер над башней,
Одиноко стоявшей на круче,
Там нашел он Эолову арфу.
Тронул он её долгие струны,
И откликнулись струны напевом,
Полным трепетности несказанной.
Буйный ветер замолк в отдаленье,
Но взволнованно арфа звучала.
1896
* * *
Если в детстве я, бывало,
Упаду себе на горе,
Как бы сердце не болело,
Я сама вставала вскоре.
«Что, болит?» – ко мне с вопросом,
Только я не признавалась –
Я была ребенком гордым, –
Чтоб не плакать, я смеялась.
А теперь, когда злой шуткой
Завершится вскоре драма,
И вот-вот сорвётся, вея
Жгучей злобой, эпиграмма, –
Беспощадной власти смеха
Я боюся поддаваться,
И, забыв былую гордость,
Плачу я, чтоб не смеяться.
2.II.1897
* * *
Жить без упрёков клятву я дала,
В ответ на это тягостное слово
Откликнулся ты веточкой терновой,
Без страха я в венок её вплела.
Обильней стал колючий мой венок…
Всё знала наперёд! Когда я принимала
Оружие, что серебром сияло,
Я в сердце приняла безжалостный клинок.
Не жаль теперь ничуть ни мук, ни крови,
Готова я принять и раны, и терны
За дымки грёзы, за святые сны
Пречистой братской дружбы и любови.
2.II.1897
Забытая тень
Суровый Дант, изгнанник флорентийский,
Встаёт из темноты времён средневековых.
Какие времена – такие песни.
Он их нашел в мистичном темном лесе
Среди хаоса дивных наваждений.
Чей дух решился бы идти за ним отважно
По той дубраве, если бы меж терний
Прекрасные цветы там не цвели?
Собрал певец искусною рукою
Все те цветы и сплёл из них венок.
Омыл его он в темных водах Стикса
И окропил небесною росою
И положил на раннюю могилу
Красивой Беатриче Портинари,
Которая однажды улыбнулась,
Другой же раз прошла – и вовсе не взглянула,
А в третий он смотрел на Беатриче.
Когда она в гробу лежала недвижима.
Она была для Данта словно солнце,
Что свет и радость, жизнь саму даёт,
Не ведая, кому дары вручает.
И хоть зашло сияющее солнце,
Он не забыл его ни в темноте унылой,
Ни при домашнем очаге приветном.
Ни на земле, ни в пекле, ни в раю
Не смог забыть своей он Беатриче.
Она царит и в песнях безраздельно.
В стране мечтаний, где он жил душою,
Иной супруги так и не нашлось.
Он одарил её венцом несметной славы,
Которой ни одна из жён не украшалась.
Бессмертна пара Дант и Беатриче,
И даже смерть не разлучила их.
Зачем же ты, фантазия пустая,
Выводишь предо мной какой-то жалкий образ,
Что между них дрожащей тенью встал
И был подобен сну неясному, глухому?
На ней нет ни венца, ни ореола.
Её обличье скрыто покрывалом,
Словно густым туманом. Кто она?
И ни один поэт её не славил,
И ни один художник не писал;
На дне истории, во мгле глубокой,
О ней хранится память. Кто она?
Жена поэта. Имени другого
Не сохранилось, будто бы с рожденья
Ей собственного имени не дали.
Нет, не была она зарею путеводной,
Но верной тенью шла она за тем,
Кто был проводником «Италии несчастной».
Она делила с ним изгнанья твёрдый хлеб,
Она ему очаг зажгла уютный
Среди чужого дома. И не раз
Его рука, ища себе опоры,
Плечо её сжимала перед песней.
Ей дорога была божественная слава,
Но никогда рука не поднялась
Хотя бы луч перехватить единый;
Когда погас огонь в очах поэта,
Она их набожной рукой закрыла.
Родная тень! Где жизнь, где жизнь её,
Судьба её – и радости, и горе?
История молчит, но ясно вижу я
Немало грустных, одиноких дней,
Прошедших в хлопотливом ожиданье,
Ночей бессонных, тёмных, как забота,
И долгих, как нужда; я вижу слёзы…
По тем слезам, что по росе жемчужной,
Вошла в обитель славы – Беатриче!
25.X.1898
Из цикла «Осенние напевы»
2. Осень
Рвётся осень руками кровавыми
к отдалённому солнышку милому;
кровь на пышных одеждах виднеется,
заливает парчу, аксамит.
Так для солнышка осень убралася
государыней к Божьему празднеству,
всё, что в мире нашла наилучшего,
всё на пышный убор собрала.
Только дни всё короче становятся,
глянет солнышко, снова нахмурится…
Это осень его опечалила,
нет в чахоточной светлых надежд.
Рвётся осень. Незримые тернии
всю её истерзали, измучили, –
улыбается осень отчаянно:
«Солнце, солнышко, глянь, я смеюсь!»
За горами запряталось солнышко,
с гор повеяло холодом, сыростью;
тучи сивые небо задернули.
«Я иду!» – пробудилась зима.
Осень – напрочь одежды кровавые,
те у ног её пали, рассыпавшись,
непокрытая, незащищённая,
застонала: «Иди, час настал…».
28.IV.1902
Eppur ti tradiro[i]
Быть может, изменяю. В ту годину,
когда весь мир укроет тайной мгла,
коснется гений взором огнезарным
и поцелуем моего чела.
Я, бледная и трепетная, встану,
постель покину и пойду за ним.
Сквозь темноту пойду за величаво-гордым
заветным гением моим.
Моим устам свои слова отдаст он,
откроет дива все, что знает сам.
Из сердца глубины тогда взметнутся
к широким, вольным небесам
безудержные, смелые напевы.
[1903-1904]
Песни с кладбища
* * *
Я на старинном погосте лежала,
тишь гробовая вокруг напевала,
тишь напевала: «Усни без вины.
Счастье – то сны!».
Спать мне? Ох, спит в колыбели ребёнок,
спит тьма скончавшихся и погребённых,
кто ж не умерший в могиле лежит,
тот разве спит?
30.IV.1905
* * *
На кладбище с тобой о счастье говорили,
и падали слова, и душу крыли
опавшим цветом, чистые слова…
Печально колыхалася трава,
могил, казалось, древнее всесилье
скрывает то, что мы о счастье говорили
30.IV.1905
.
Из цикла «Весна в Египте»
Сон
Жарко и ясно… Может, Египет?
Точно, Египет… синий намёт
неба высокого переливается…
Ох, и высокое!.. Вольно и радостно.
Точно, Египет…
Тихо и мило… Иль Украина?
Да, Украина… Вон и садок,
Хата отцовская, луг зеленеющий,
тёмные ольхи, ставочек заброшенный.
Да, Украина…
Можно уняться… годы скитаний…
Всё будет славно… Край мой родной
вместе со мною осилил безвременье,
небо здорово, не плачет, не хмурится,
веселы люди и я… не будите…
Всё будет славно…
7.IV.1910
[i] А все-таки я тебе изменяю
