Опубликовано: «Петербургский книжный вестник”, 1999
Ида Наппельбаум
“Угол отражения”
(“Петербург – XXI век”, 1999)
Снайпер, недавно убивший вице-губернатора, стрелял с чердака, который был когда-то квартирой знаменитого фотографа Наппельбаума .
Дочери фотографа любили литературу. Фредерика была из них самая талантливая, Ольга – самая умная, Ида – самая красивая. Сестры стали несчастны по-разному, но Ида жила дольше всех.
На старости лет она согласилась писать мемуары. Ведь она была не кто-нибудь, а поэтесса серебряного века. Получилось полсотни заметок о знаменитых современниках. Они-то и собраны в этой книге. Ида Наппельбаум вспоминает…
О Николае Гумилеве – что у нее хранились его портрет и портсигар; портрет уничтожен, а портсигар сохранился.
Об Александре Блоке – что он сказал ей: «Ну, зайдемте», когда она принесла ему фотографии, – а стихов ее не захотел ни слушать, ни читать.
Об Алексее Толстом – что он купил ей огромный букет полевых цветов.
О Борисе Эйхенбауме – что у него была полосатая пижама.
Об Осипе Мандельштаме – что с ним и его женой и с сестрой Фредерикой каталась на лодке по Царскосельскому пруду – а когда прогулка кончилась, Мандельштам и Н. Я. первые вышли на причал – «и они исчезли, оставив расплату с гребцом пораженным девицам».
О Бенедикте Лившице – что курил хороший табак, но с молодой женою не был джентльмен: не подхватывал кошелку, да еще заставлял корпеть над подстрочниками для французских его переводов, – «и она, огорченная, со слезами на глазах покидала веселое общество».
О Натане Альтмане – что его вдова на гражданской панихиде «сидела вся в черном, с по-монашески завязанным платком, с упрятанными в него всеми недостатками возраста»…
О Дмитрии Шостаковиче – что он помог ей снять пальто. В этом эпизоде, между прочим, слог трогательный:
«И вот то, что он снял с меня пальто и повесил его в передней, – меня убило. Я была весьма скромно одета и, главное, подкладка на пальто была рваная. Я совершенно не помню, о чем мы говорили втроем, что я записывала. Ничего. Я все время думала о подкладке. И сейчас думаю.»
С Анной Ахматовой мемуаристка виделась много раз и подробно запомнила три с нею разговора – один светский: о ломаном стуле, о банке болгарского компота (шестидесятые годы!) и два литературных – то есть, разумеется, о стихах Иды Наппельбаум. Особенно замечательный случился в 27 году:
«Уходя, я спросила, как ей понравилась моя книжка «Мой дом».
– Понравилась, – ответила кратко Ахматова.
– Какой из стихов больше других? – опять спросила я.
Она взглянула на меня таким быстрым, таким ревниво-женским взглядом. Я без слов ее поняла. Анна Андреевна ответила не задумываясь, точно ответ был готов: «Пробуждение».
Таким образом, в обладание историков литературы поступает еще одно слово, произнесенное Ахматовой, а вдобавок и многозначительный взгляд. Не примись Ида Наппельбаум за воспоминания, все это кануло бы в летейские, как говорится, струи. А теперь комментаторам пожива.
Впрочем, Ида Моисеевна, желая облегчить их труд, сама разъясняет, что названное стихотворение в свое время «очень понравилось» Гумилеву; мало того – мэтр сказал буквально следующее: «Ахматова никогда так бы не закончила его. Очень интересно». Вот отчего семь лет спустя Анна Андреевна так посмотрела на Иду Моисеевну.
Со своей стороны, я рискнул бы истолковать этот взгляд в другом смысле. Ведь как было дело: Ида Наппельбаум преподнесла Ахматовой свою книжку. Выждав «какое-то время», – в течение которого А. А. вела себя так, словно и не получала этого подарка, Наппельбаум позвонила ей по телефону и назвалась в гости. Говорю: назвалась, потому что совершенно очевидно – Ахматова и при этой встрече пыталась обойти молчанием животрепещущую тему («говорим о друзьях, о книгах»). Вопрос, ради которого бедная И.М. пришла, удалось выговорить – и желанный ответ вырвать – лишь на прощанье, практически – в дверях. Вот я и полагаю, что странный взгляд, каким одарила Анна Андреевна Иду Моисеевну за попытку развить успех, можно приблизительно перевести предложением типа: да уйдешь ли ты когда-нибудь, наконец?
В пользу данной гипотезы стоит добавить, что пресловутое «Пробуждение» вряд ли действительно нравилось Ахматовой, потому что это стихотворение ничтожное. Впрочем, вот его текст:
Помню детство свое без иконы,
Без молитвы и праздничных дней.
Вечера были так благовонны
Без пахучих субботних свечей.
Никогда не была в синагоге
И в мечеть не входила босой,
Только жутко мечтала о Боге,
Утомившись тоскою ночной.
И теперь у меня нет святыни,
Не вхожу я на паперть церквей,
И веселый приход твой отныне
Стал единственной пасхой моей.
Как видим, Гумилев не ошибся: подражание рабское, а финал плоский. Но в этой пресловутой студии – в «Звучащей раковине» таких грубостей хорошеньким девушкам не говорили.
Ну, а мы промолчим о стихотворениях Иды Наппельбаум, сочиненных на восьмом и девятом десятке (они составляют в книге «Угол отражения» целый раздел). Нельзя, однако, не привести поразительную сцену из пятидесятых годов: Ахматова слушает стихи Иды Наппельбаум, написанные в ГУЛАГе. Силуэт Ахматовой тут странно двоится – точно на испорченном, дважды использованном фотокадре. Сначала сказано: «Она была нервна, озабочена, не сидела спокойно, постоянно поднималась, выходила, входила…». Но в другом абзаце: «Она слушала внимательно и даже удивленно, говорила: «Нет! Она никогда не смогла бы так написать, если бы не побывала там…» Говорила обо мне «она» прямо в лицо…» Что-то из этого непременно должно быть правдой.
Вообще, нельзя утверждать, что «Угол отражения» не представляет ни малейшей ценности. Довольно много интересных фотографий. Несколько автографов. Занятный конспект одной речи Виктора Шкловского. Содержательная заметка об устройстве дома-коммуны советской интеллигенции – на углу улицы Рубинштейна и Пролетарского, ныне Графского переулка… Тень жизни настолько унизительной, что нельзя ее стерпеть, если понимать и помнить.
