Ираида Легкая и ее стихи
(в соавторстве с проф. В. В. Агеносовым)
В 1963 году, когда один из авторов этой рецензии еще не родился, другой, будучи студентом, приобрел дефицитный в то время приемник ВЭФ-«Спидола» и примкнув к нему ухом, чтобы было лучше слышно, ежедневно ловил «Голос Америки». Сквозь шум и треск радиопомех и глушилок красивый женский голос рассказывал о событиях в мире и на нашей родине. И заканчивалась такая передача неизменно: «Ираида Ванделлос, «Голос Америки», Вашингтон». Этот голос прорывался через все преграды и звучал в эфире до 1987 года.
Тогда и присниться не могло, что всего через несколько лет в 1998-м удастся познакомиться с обладательницей волшебного голоса лично и что за сложным американским именем скрывается другое – русское: Ираида Ивановна Легкая.
Она родилась в Латвии, в семье священника, настоятеля женского монастыря, где и жила до 1944 года. Двенадцатилетней девочкой попала в Германию. Затем был лагерь перемещенных лиц (Ди-Пи) в Шлессгейме (Шлесхайме). Видимо, здесь к юной девушке пришла и первая любовь, и первые стихи. Благо, среди ди-пийцев этого лагеря находились уже состоявшиеся поэты Иван Елагин и Ольга Анстей. «Шлесхаймцам» посвящено одно из лучших, написанных недавно, стихотворений И. Легкой:
Милые мальчики которые меня не любили
Милые девочки которые меня не читали
Видите лето прошло и перестали печали
И нас на солнце оставили отпустили
А те кто меня любил
Или я любила
Кто в кино снимается
Кто новые зубы вставляет
Кто статьи научные пишет
А кто умирает.
Печататься же И.Легкая начала в 1952 году. В 1968 году вышел первый сборник поэтессы «Попутный ветер», а через 31 год – второй: «Подземная река».
В них – стремительный и неуправляемый характер поэтессы, ее энергия и женская нежность, вера и пессимизм, порой доходящий до отчаяния.
Вот почему прежде чем говорить о стихах скажем несколько слов о личности поэтессы, какой она представляется одному из знающих ее в жизни, в быту. Когда в 1998 году старший из авторов этой статьи был в Нью-Йорке, вдова известного писателя и литературоведа Леонида Ржевского Агния Сергеевна Шишкова, сама писавшая стихи и даже выпустившая книгу «Чужедаль», понравившуюся И. Бунину, устроила прием («парти»), на который пригласила поэтов второй волны эмиграции. Меня предупредили, что будет и Ираида Легкая, но что легкого в ней только фамилия. Ираида Ивановна появилась к середине «парти». Маленькая изящная женщина, она на первых порах как будто специально подтверждала сказанный о ней каламбур. Весьма резко оборвала одного из гостей, пытавшегося говорить от общего имени; безапелляционно высказалась о жизни в Москве, где к тому времени жил ее супруг, один из руководителей «Посева». Да и свои стихи читать она особого желания не проявила. Начала наизусть, сбилась, рассердилась на себя и окружающих и заявила, что ничего уже не помнит. Извлекли книгу, усадили недовольного автора за стол. Неохотно начала она читать свою знаменитую «Работу»:
Простуда
проглоченная согласная
в сибирской стуже
Голос
лохмотьями пыли
в темном углу
Микроскоп – микробам
микрофон – микрорайонам
Мир миру и дому сему.
И по мере чтения голос поэтессы обретал ту звонкость, которую мы слышали по радио, да и сама Ираида Ивановна преображалась, появилось что-то мягкое, вечное, соответствующее словам стихотворения:
Вечная мерзлота
вечная простуда
Вечный сквозняк
похмелье-веселье
На чужом пиру
на своем новоселье
ВЫ СЛУШАЕТЕ ГОЛОС АМЕРИКИ.
Закончив чтение, поэтесса притихла, словно, стихи заставили ее проникнуться вечностью, и вскоре ушла.
Наша следующая встреча произошла в Москве: Ираида Ивановна приехала навестить супруга Бориса Сергеевича Пушкарева. Это была словно другая женщина: удивительно мягкая, остроумная, вполне земная: знающая толк в традиционных русских блюдах и напитках. Застенчиво сказала, что готовит новую книгу, но читать стихи отказалась наотрез: «Выйдет – прочитаете сами».
Вышла. Прочитали. Сравнили с первой. И хотим поделиться радостью знакомства с отечественным читателем.[1]
Р. Барт, в своей знаменитой книге «Нулевая степень письма» говоря о коренных различиях между классической и новейшей поэзией, прежде всего указывал на изменение в последнее время роли слова: «Под каждым Словом современной поэзии залегают своего рода геологические пласты экзистенциальности, целиком содержащие все нерасторжимое богатство Имени, а не его выборочные значения – как в прозе или в классической поэзии… Потребитель поэзии, лишившись путеводных путей в мире избирательных реляционных связей, сталкивается со Словом лицом к лицу, оно вырастает перед ним как некая абсолютная величина со всеми скрытыми в ней возможностями. Такое Слово энциклопедично, оно разом содержит в себе все свои значения, тогда как реляционный дискурс заставляет его выбирать одно из них». Эти строки, проницательно обрисовывающие родовые черты постклассической поэзии, появились незадолго до того, как были написаны стихи, вошедшие в первую книгу Ираиды Легкой «Попутный ветер» (1968). И вот вторая книга поэтессы – «Подземная река» (1999), вобравшая в себя многое из того, что родилось за это время, а также лучшие стихи первого сборника. Хотя не хронологический принцип стал определяющим в композиции книги, заметно, чтó изменилось в манере автора, однако еще более заметно – чтó сохранилось в своей основе и позволило «Подземной реке» стать не просто книгой «избранного», а именно книгой поэтической.
Это, прежде всего, работа со словом. Слово у Ираиды Легкой пребывает словно в разреженном пространстве: поэтесса избегает длинных строк – строки тут же обрушиваются каскадами, лесенками::
Черные молнии
голых веток
Белые
синие
взрывы неба
В полном согласии с вышеприведенными словами Р. Барта, слово у поэтессы автономно, оно не бросается сразу же вослед уже сказанному и не тянется к словам, возникающим следом как бы из ничего, подчиняясь законам грамматики и пунктуации. Сами эти законы утрачивают в ее стихах свое абсолютное значение, требуя вторжения в авторский поэтический мир вдумчивого читателя с его собственной способностью сопереживать, умением ловить полунамеки, заполнять оставленные лакуны.
Ветер со мной врукопашную
Полицейский навстречу смеется
А вчера был важный
Можно ли смеяться навстречу? Можно ли быть с кем-то врукопашную? Однако сколько важнейших смысловых обертонов утратят эти легкие строки, если мы впишем: «Ветер схватился со мной врукопашную, Полицейский, идя мне навстречу, над чем-то смеется»! Тут, как писал А. Блок, «творческий разум осилил – убил»: убил намек разъяснением, интонацию – словом. А почти полное отсутствие знаков препинания? Прием, хорошо знакомый нам по поэзии рубежа веков – от Аполлинера до русских авангардистов, до сих пор, однако, может показаться претенциозным – но не у Ираиды Легкой. Просто вновь читатель вынужден сам проделать трудную работу, без посредства запятых, точек и тире восстанавливая – а может быть, создавая свою? – целостность бытия, предлагая свой вариант прочтения книги мира. Такое доверие к читателю стало родовым признаком современной поэзии: нужно встать очень близко к поэту, чтобы уметь на лету ловить его полунамеки, проникаться его настроениями, соблюдать восприятии лирики ту необходимую гармонию частного и общего, чтобы не обвинять автора в субъективизме, но и не пропускать случайных, на первый взгляд, деталей.
Да, стихи Ираиды Легкой могут показаться непривычными для тех, кто воспитан на традиционной русской просодии, когда ритмический сбой или холостой – нерифмованный – стих кажутся чем-то из ряда вон выходящим и требуют более чем убедительного оправдания. Написанное поэтессой по форме скорее стремится к верлибру, впрочем, почти никогда цели не достигая, то есть в полном смысле этого слова свободным стихом не являясь. К тому же известно, что русский верлибр – явление, до сих пор слывущее почти маргинальным, несмотря на подлинные удачи в этой области поэтов от А.Блока – и до отдельных современных верлибристов. Некоторые стихотворения Ираиды Легкой кажутся конгениальными подстрочниками к талантливым оригиналам неизвестных авторов: при почти свободной форме неожиданные концевые и внутренние рифмы, фрагменты узнаваемых размеров или ритмических цитат в них невольно воспринимаются как закономерно-случайные, как следствие диктата русского языка, языка великой русской поэзии, нежели авторского произвола. При том, что рифменных строк у автора видимо больше, рифмы «прячутся», их мнимая неброскость – следствие соседства с безрифменными клаузулами, а не их затертости. Однако то, что кому-то может показаться недостатком этих стихов, нам представляется важнейшей их особенностью, даже – достоинством. Просто в настоящем мире, где рвутся самые прочные связи – родственные, любовные, почвенные, очень трудно соблюдать связи логические и грамматические, трудно слово за словом восстанавливать распавшуюся цельность поэтических форм. Здесь в ход идет все: рифмы, когда-то называвшиеся «неправильными» (неравносложные, внутренние, обратные); ритмы, прежде считавшиеся рваными (синкопированные, говорные); слова, раньше казавшиеся слишком невзрачными и прозаическими для поэзии.
В стихах Ираиды Легкой не заметно стремления проникнуть за «видимую поверхность» вещей: героиня Ираиды Легкой – скорее визионер, чем мистик, причем ее интересует не столько очертания мира, сколько то, что заполняет контуры вещи. Пестрая аппликация на нейтральном фоне, где в проемах вещей и событий сквозят иногда привычные глазу пустоты – вот что такое мир поэтессы:
Вспыхивает видимая невооруженным глазом вселенная
Небо фиолетово-оранжево-синее
Но до чего оно сегодня неубедительно
Как на картинке
Как на обложке
Как в невозможной
памяти кинолюбителя
То, что литературоведы именуют неудачным, бухгалтерским словом «перечень» или – чуть лучше – «лирической инвентаризацией мира» – нередко становится конструктивным принципом в поэтическом космосе Ираиды Легкой. Она скорее опустит глагол, чем прилагательное, скорее попытается охватить стихотворением всё пространство – комнаты, города, мира, чем застынет в созерцании точки или погрузится в безысходную рефлексию. Поэтому это все-таки не аппликация, а движущаяся мозаика, подобная той, что помнится по играм в детскую «Волшебную трубу», крутя которую, можно создавать все новые и новые узоры из цветных стекляшек:
Желтая река
Зима
Лес
Телефонные линии наискосок
Неба
для цвета слова нет
Путь
еще три часа
далек
Желтая земля
Сухая трава
Иногда вглядывание героини в мир настолько пристально, что она почти полностью растворяется в нем, так что невозможно сказать, где заканчивается вещь и начинается «лирическое пространство» души. Особенно часто это происходит, когда она ищет Другого: то ли его след, то ли тень – однако взгляд лишь пропитывается окружающим:
Ты слышен сегодня почти отчетливо
С соседних деревьев балконов карнизов
Вообще, несмотря на обилие посвящений и прямого обращения к жанру дружеского послания, героиня Ираиды Легкой, особенно в ее ранних стихах, одинока. Нет, при ней может находиться мужчина, но его черты настолько непроявлены, что он скорее напоминает одну из сопутствующих нам в нашей жизни неизбежностей, чем живого человека, способного на ответ:
Что ты груб
и глуп
Что мне за дело
Когда
по телу дрожь
О неужели
я
твое ребро
Иногда героиня просто замирает в недоумении перед феноменом со-существования с ней, помимо предметов, еще и Другого:
Ежеминутная утварь
Казалась странной под утро
И чье-то чужое тело
Зарыто было в постели
А в стороне несмело
Стояла я и смотрела
Но чем ближе к концу сборника, тем больше среди стихотворений – посланий, писем, тем больше посвящений предваряет их. Видимо, стихи – лучшее средство интенсивного общения, поскольку требуют вчитывания и перечитывания, проговаривания их про себя. Это очень хорошо понимали в древности китайские поэты: занимая должность чиновников в отдаленных провинциях, они скрашивали свое одиночество, обмениваясь друг с другом стихами. Вообще, словесно-образный минимализм Ираиды Легкой кажется чем-то сродни восточной поэзии: в них чувство сквозит за зримой деталью, а не вытесняет ее. Ту мягкую эволюцию, которую пережила творческая манера поэтессы от первого к последнему сборнику, можно определить уже по их названиям: от «Попутного ветра» к «Подземной реке». Если героиня раннего (1962), своеобразно построенного стихотворения (вторая строфа его – зеркальное отражение первой) может сказать о себе:
Снежное лыжами
Рву полотно
Веселая рыжая
С ветром заодно
– то в последних вещах поэтессы все более заметен переход от свободных форм – к более традиционным, от внешнего – к сокровенному; от бега – к покою, от улицы – к дому, от чувства – к мысли, от живого мгновения – к ахронному, вечному:
Моя душа –
Просторный дачный дом и темный лес
<…>
Соседний вспыхнувший сгоревший дом
И боль что в шутку жизнью мы зовем
И близкие которых больше нет
Которые теперь земля – земле
Вот почему не страшно мне одной
Этот дом, одновременно сгоревший, вспыхнувший – и вместе с тем существующий, соседский – что, как не образ найденного утраченного времени? Движение, пронизывающее весь поэтический мир Ираиды Легкой, так что даже рифмы и строки сорвались в ее стихах с насиженных мест, – это движение не застыло, оно только ушло вглубь, туда, что Р. М. Рильке называл Weltinnenraum – во внутреннее пространство мира, туда, где мир и душа сливаются в нерасторжимое целое. «Подземная река» – символ скрытого движения, источника жизненных сил. И недаром, как нам кажется, два излюбленнейших образа у поэтессы – «сад» и «фонтан». Фонтаны – водяной сад – бьют во многих ее стихах, вырываясь из глубины и вновь опрокидываясь на неизбежную землю, даря ей праздник брызг. Сады – зеленые фонтаны – по образному выражению Б.Пастернака «держат небо пред собой», заставляют смутно припоминать то ли утраченный рай, то ли безоблачное детство. «Подземная река детского языка» – название одного из разделов сборника, по своей смысловой ёмкости напоминающее стих-однострок, моностих, – ключ ко всей книге. Детство с его садами и тропками, любовью и восторгами постоянно возникает в лирике Ираиды Легкой: то как воспоминание, то как промелькнувший образ играющих детей, то просто как адресат стихотворения. И может быть, помещение этого раздела почти в самый конец книги – попытка вернуть детство, замкнуть петли временнóй спирали?
Стихи, рожденные в эмиграции, – как цветок, пересаженный на чуждую почву. Если приживется – все равно легкими мутациями напомнит о сотворенном с ним насилии. Вот так и поэзия: эпиграфы и посвящения на английском языке; цитаты и реминисценции из поэтов, чьи имена сами звучат хоть и знакомо, но все равно непривычно (И. Чиннов, И. Елагин, В. Сенкевич); знакомая лишь по фильмам и книгам, иная система житейских координат («площадь в 100 квадратных миль», «телефонный счет за прошлый месяц был всего на семьдесят пять долларов» – должно быть, чудовищная цифра?)… Наконец, переводы – из Т. С. Эллиота, Р. Фроста, Д. К. Оутс и др. – почти в завершение книги. Так, наверное, на грани двух разных культур – по горизонтали – и на грани крика и молчания – по вертикали – и рождается поэзия русского рассеяния. Но почему-то, рожденная в чужих странах, она, при всей своей необычности, как осадок, как воспоминание о непрожитой жизни, оставляет в душе этакое «дежа вю». И начинаешь понимать, что где-то рядом, на этой земле, время, однажды сорвавшись с осей, пошло параллельно нашему, и то ли попутным ветром, то ли неведомой нам подводной рекой доносит до нас строки песен на родном языке.
Остается пожалеть, что отечественному читателю рецензируемые сборники И.Легкой практически недоступны, и нет пока того издательства, которое бы взяло на себя труд исправить это положение и вернуть стихи хорошей поэтессы на родину.
Волшебный голос Ираиды Легкой и ее стихи. «Подземная река». Нью-Йорк, Посев-США. 1999. (в соавт. с В. В. Агеносовым) // Грани. 2000. № 193., С.244-253.
________________________________________
[1] Ответственность за все ранее сказанное несет исключительно В. Агеносов; анализ стихов принадлежит М. Павловцу.
