Опубликовано: «Учительская газета»,
Автор: Анатолий СТАРОДУБЕЦ
Никита ЗАБОЛОЦКИЙ: Дореволюционное образование помогло моему отцу выжить
60 лет назад, после многолетнего заключения, в Москву приехал поэт Николай Заболоцкий. В 1946 году писатели Фадеев и Тихонов добились для него московской прописки и восстановления в Союзе писателей, без чего в те годы заниматься литературным трудом было невозможно. Начался последний, самый плодотворный период творчества знаменитого поэта. Именно тогда и были сочинены знаменитые стихи «Очарована, околдована, / С ветром в поле когда-то повенчана, / Вся ты, словно в оковы закована, / Драгоценная ты моя женщина»…
Затравленный официозной критикой Заболоцкий дорожил письмом авторитетнейшего ценителя поэзии Корнея Чуковского: «Пишу Вам с той почтительной робостью, с какой писал бы Тютчеву или Державину. Для меня нет никакого сомнения, что автор «Журавлей», «Лебедя», «Уступи мне, скворец, уголок», «Неудачника», «Актрисы», «Утра», «Человеческих лиц», «Лесного озера», «Слепого», «В кино», «Ходоков», «Некрасивой девочки» — подлинно великий поэт, творчеством которого рано или поздно советской культуре (может быть, даже против воли) придется гордиться, как одним из высочайших своих достижений» (5 июня 1957 г.). За прошедшие с тех пор годы в России не поставлен ни один памятник Николаю Заболоцкому, не открыт его музей, пятитомное собрание сочинений все никак не может увидеть свет, а 100-летний юбилей поэта прошел почти незамеченным. Мы побеседовали с его сыном и автором фундаментального труда «Жизнь Н.А. Заболоцкого».
— Никита Николаевич, ваш отец родился в провинции. Он считал, это обстоятельство пошло ему на пользу или, может быть, помешало сразу набрать нужное качество стиха? — Николай Заболоцкий никогда не жалел, что его детство и юность прошли не в большом мегаполисе, а в уездном городке Уржуме в Вятской губернии — родине наших предков. Кстати, до революции в построенном вятским земством Уржумском реальном училище, где семь лет отучился отец, можно было получить хорошее среднее образование: математика, химия, физика, два иностранных языка… Аудитории были оснащены по последнему слову техники. Огромную художественную студию спроектировали в форме амфитеатра, где у каждого школяра был свой мольберт, а вдоль стен тянулись галереи копий античных скульптур. Театральная студия регулярно выпускала новые спектакли. Ну а начавшему сочинять с семилетнего возраста Коле Заболоцкому больше всего были по душе занятия в литературном кружке.
Сейчас остается только удивляться высокому культурному уровню российского захолустья в начале XX века. Получив фундаментальные знания, поэт потом легко учился и в Московском университете, и в Ленинградском пединституте имени Герцена.
— Родители Заболоцкого были состоятельными людьми? — Сельская интеллигенция. Мать — учительница. Отец — агроном. Они сумели привить мальчику любовь к вятской природе. Не случайно главный мотив, проходящий через 22 стихотворения первого сборника Николая Заболоцкого «Столбцы», — ущербность большого города, который подавляет естественное начало у только-только вступающего в жизнь человека. И лишь в соприкосновении с природой может быть воспитана подлинная душа.
Однако, обосновавшись в Ленинграде, отец старался изжить в своей поэзии сентиментализм провинциальной юности, как изживал своеобразный вятский говорок. Почти все свои юношеские стихи о реке, «березе в инее», облаках и им подобные Заболоцкий уничтожил. Но уже после всех лагерных мытарств он опять вернулся к стилистике своей юношеской поэзии. Надо было пережить такие страшные испытания, чтобы вернуться к истокам. — Заболоцкий не имел связей с эмиграцией, как Замятин или Булгаков, никогда не ездил в Европу, как Бабель, не читал матросам стихов, посвященных свергнутому монарху, как Гумилев. Он не называл Сталина палачом, а его подручных — «сворой тонкошеих вождей», как Мандельштам. Не оплакивал гибель старого мира, как Клюев. Так за что же тихий автор двух тоненьких сборничков «Столбцы» и «Вторая книга», да поэмы «Торжество земледелия» попал в гулаговскую мясорубку? — Диссидентом он действительно не был и всегда держался подальше от политики, но именно это для писателя в те времена было равноценно преступлению. Отвергая принципы соцреализма, Заболоцкий в середине 20-х вместе с Даниилом Хармсом, Александром Введенским, Константином Вагиновым основал литературную группу ОБЭРИУ — Объединение реального искусства. Позже к ним примкнули Николай Олейников, Евгений Шварц, Казимир Малевич, Павел Филонов… Обэриуты культивировали гротеск, алогизм, поэтику абсурда, предвосхитив европейскую литературу абсурда.
Николай Заболоцкий называл себя «поэтом голых конкретных фигур, придвинутых вплотную к глазам зрителя». Его натурфилософские идеи наиболее полно выразились в программном стихотворении «Я не ищу гармонии в природе». Пресловутая классовая борьба воспринималась поэтом как проявление несовершенства природы. Вот характерные строки об этом: «Жук ест траву. /Жука склевала птица. /Хорек пил мозг из птичьей головы. /И страшно перекошенные лица /Ночных существ смотрели из травы». В то же время он одухотворял природу и видел в ней нравственные начала, которые с помощью человека двигают ее в сторону гармонии.
— Неужели по 58-й статье сажали даже за стихи о природе? — Согласно официальной версии Николая Заболоцкого арестовали в 1938 году по делу некоей контрреволюционной писательской организации, главой которой предполагалось сделать бывшего белого офицера поэта Николая Тихонова. В списки предполагаемых членов несуществующей группы попала половина обэриутов, Борис Корнилов… Под подозрением были Самуил Маршак, Константин Федин… Против Заболоцкого дали показания литераторы Бенедикт Лившиц и Елена Тагер, которых сломали пытками. Эти документы уже опубликованы.
В очерке «История моего заключения», написанном уже в хрущевскую «оттепель», отец вспоминает: «Наконец, меня вытолкнули в другую комнату. Оглушенный ударом сзади, я упал, стал подниматься, но последовал второй удар — в лицо. Я потерял сознание. Очнулся я, захлебываясь от воды, которую кто-то лил на меня. Меня подняли за руки и, мне показалось, начали срывать с меня одежду. Я снова потерял сознание. Едва я пришел в себя, как какие-то неизвестные парни поволокли меня по каменным коридорам тюрьмы, избивая меня и издеваясь над моей беззащитностью». В ходе «конвеерного» допроса, проводившегося четверо суток целой бригадой следователей, сознание Заболоцкого помутилось: ему являлись галлюцинации, он отчитывал палачей, как своих подчиненных, разъяснял им значение загадочных рисунков на паркете, но ни одной бумажки так и не подписал.
— А разве чекисты не могли просто так арестовать Тихонова? — Этим же вопросом задается и Вениамин Каверин в своей книге «Эпилог». Он вспоминает об одном торжественном заседании в Большом театре, где присутствовал Сталин. Основной докладчик Николай Тихонов так ловко соединил гениальность Пушкина с гениальностью Сталина, что генсеку доклад очень понравился. Очевидно, это Тихонова и спасло. Арестовать любимчика Сталина без веских на то оснований было невозможно. Стойкость Заболоцкого и некоторых других литераторов не дала возможность НКВД такие основания заполучить.
Кстати, подписавший все бумаги Лившиц был расстрелян. Тагер сидела до середины 50-х, но потом от всех своих показаний отказалась. Николаю Заболоцкому дали по минимуму — 5 лет лагерей. Правда, отсидел он шесть с половиной и потом еще два года работал в ссылке. — Отец вам рассказывал правду о лагерной жизни? — В проходивших жесткую цензуру письмах это было невозможно, и после он был немногословен. Но мне известно, что он едва не погиб во время двухмесячного этапа из Ленинграда на Дальний Восток. Однажды в теплушке на него набросился с поленом в руке один уголовник. Когда, казалось, полено вот-вот обрушится на голову Заболоцкому и размозжит ее, вмешались другие уголовники и оттащили своего «другана» от поэта.
В Востлаге под Комсомольском-на-Амуре Николай Алексеевич работал на лесоповале и в каменоломнях. Тогда там строился «довоенный БАМ». Климат суровый. «На общих работах» интеллигенты редко выживали. Заболоцкий был человеком крепкого телосложения, но все равно вскоре почувствовал, что начинает сдавать и вот-вот попадет в роковой разряд «доходяг». Спас случай — на строительстве нефтепровода организовывалось проектное бюро, куда набирали инженеров и чертежников из числа заключенных. Вот тут и пригодились знания, полученные поэтом в уржумском реальном училище. Правда, сразу же показать свое чертежное умение отец не смог — руки от тяжелой работы так сильно распухли, что он не мог удержать карандаша.
Потом Заболоцкого переслали в Алтайлаг, где он работал на содовых озерах: стоял по колено в воде и ковшом черпал содовую жижу. Средства защиты отсутствовали. Надышавшись углекислого натрия, отец вскоре слег в лазарет с декомпенсацией сердца. Из-за этого заболевания уже на воле он пережил два инфаркта и умер в 55 лет, так и не дождавшись постановления о своей полной реабилитации.
— Он не говорил, кому легче в тюрьме — поэту или прозаику? — Отец считал, что тяжело всем. В письмах он сетовал, что его лучшие годы проходят бесцельно, душа «незаслуженно и ужасно ужалена», а драгоценные навыки стихотворца утрачиваются. Сочинять ему строжайше запрещалось. Вот характерный эпизод. На одно из построений вышел собственной персоной начальник лагеря — большой интеллектуал, о котором говорили, «другие просто палачи, а наш — культурный палач». И вот он спрашивает надсмотрщиков: «Как там наш поэт Заболоцкий — стихи пишет?» Ему рапортуют: «Зека Заболоцкий по работе и в быту замечаний не имеет. Говорит, что стихов больше писать не будет». Тогда начальник удовлетворенно крякнул: «Ну, то-то же!»
— Поэт не разочаровался в жизни? — Нет. Вот отрывок его письма из заключения: «Время моего душевного отчаяния давно ушло, и я понял в жизни многое такое, о чем не думал прежде. Я стал спокойнее, нет во мне никакой злобы, и я люблю эту жизнь со всеми ее радостями и великими страданиями…»
Когда в 1944 году в Алтайском крае Заболоцкий вышел на поселение, то семье — маме, мне и моей младшей сестренке Наталье — разрешили к нему приехать. Кстати, я совсем не чувствовал себя «сыном врага народа». Наверное, оттого, что никто вокруг не верил в виновность отца и многие старались нам помочь. Перед войной некоторые известные деятели культуры вступились за поэта, но из этого ничего не вышло. Зато после окончания всех лагерных мытарств, в 1946 году, Фадеев и Тихонов добились для отца московской прописки и восстановления в рядах Союза писателей, без чего заниматься литературным трудом было невозможно. Однако неснятая судимость, информация о которой была зашифрована в серии паспорта, еще долго портила кровь Николаю Алексеевичу. А в разрешении о прописке заместитель Берии генерал-лейтенант Огольцов поставил свою визу: «Взять под агентурное наблюдение!»
— Довоенные слова Заболоцкого: «Смотри на мир, работай в нем и радуйся, что ты — человек!» — не утратили для него смысл? — Нет. Он по-прежнему много трудился. Но только своими стихами прожить не мог. Повышенная требовательность к себе сказалась на объеме его поэтического наследия — 240 стихотворений и четыре поэмы. Это немного. Средства к существованию давали переводы: поэзия Шота Руставели, переложение книги Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» и романа-эпопеи Шарля Де Костера «Легенда об Уленшпигеле». Известный ученый Д.С. Лихачев писал Заболоцкому, что его перевод «Слова о полку Игореве» «своей поэтической силой, несомненно, лучший из существующих».
«Не позволяй душе лениться! /Чтоб в ступе воду не толочь, /Душа обязана трудиться /И день и ночь, и день и ночь!» — эти строки-правила своей жизни отец зарифмовал уже будучи смертельно больным человеком.
