журнал “Studio d`Aнтураж”, №6 2009 г.
В старших классах средней школы очень популярной темой обсуждений и сочинений уже много десятилетий подряд остается «Образ дороги в творчестве Н.В. Гоголя». Обычно все творчество юных литературоведов сводится к знаменитой и загадочной «птице-тройке» и описаниям путешествий героев по проблемным уже в те далекие времена российским дорогам в «Мертвых душах»… Но даже в юношеском сознании, не сильно отягощенном пониманием гоголевской изломанной метафизики, прочно откладывается, что Дорога – один из сквозных, главных для всего творчества писателя, образов.
Позже приходит понимание, что гоголевская Дорога – своеобразный универсальный символ, ключ к пониманию многих явлений в его замысловатой жизни и литературной работе. Дорога пролегла сначала из родного дома в милой провинциальной Васильевке в Полтаву, для подготовки к гимназии, потом – на учебу в Нежин, дальше – в Санкт-Петербург… Далее остановки Николая Васильевича в разных странах и городах мелькают быстрыми картинками в калейдоскопе. «В его перелетах с места на место всегда было что-то от тени или летучей мыши», – напишет позднее об этих странных перемещениях В.Набоков.
Действительно, постоянные прыжки Гоголя по России и Европе кажутся сюрреалистическими, неизвестно чего в них больше – поиска ответов на «вечные вопросы» или попыток банального бегства от внутренних проблем и страхов. Попытки удержаться в Петербурге, «пустить корни» на педагогическом или научном поприще оказались безуспешными. Внутренний демон писателя словно вынуждал его к перемещениям, постоянно искушая, подталкивал в Дорогу, которая стала – его судьбой. Вероятно, поначалу писатель горячо верил в то, что постоянная смена впечатлений сможет подавить его персональный внутренний ад, заставит замолчать звучащие в ушах голоса, переведет стрелки на новые рельсы…
Переживая неблагосклонную встречу критикой его первой, еще ученической, пьесы «Ганц Кюхельгартен», неудовлетворенный собой и петербургской публикой, расстроенный и впавший в уныние, писатель сначала предпринимает небольшое турне по Германии. Первая поездка за границу в 1829 году открывает перед ним Любек. Тронулся в путь Гоголь внезапно, в гордом одиночестве, втайне от всех, чем даже дал повод своей матери предположить у него неприличное заболевание. На самом деле, приключилась первая попытка бегства, прорыва в другую реальность, которая могла утешить и исцелить, даровать желанное утешение и забвение. В соборе старого городка Гоголь рассматривал фрески Дюрера, бесцельно бродил по улицам, дышал незнакомым и манившим его в юности воздухом Германии.
В письмах к матери описаны его впечатления от Любека: они туманные, мистические, Гоголь уделяет особое внимание детальному описанию ратушных часов с религиозной символикой. Эти образы несколько лет спустя визуализировались в кошмарном сне мистически настроенной Марии Ивановны, которая сильно повлияла на формирование настроений писателя и всю жизнь провела в тревоге за сына.
Письма, летящие к Николаю Васильевичу и от него в разные уголки мира, вечно сопутствуют ему, отражая словно в зеркалах витиеватую гоголевскую Дорогу. В них кипят подлинные страсти, происходит глубокое исповедальное общение, обмен мыслями и чувствами, реализуется близость с людьми, зачастую невозможная для Гоголя в реальном живом общении. По письмам родным и друзьям мы можем в некоторой степени судить о маршрутах Гоголя, хотя, он нередко путал следы, желая скрыть свое подлинное место пребывания. Отчего-то чаще всего он играл в такие «прятки» с самозабвенно любящей его матерью…
В Германию позже писатель возвращался неоднократно. С юности болезненно озабоченный собственным здоровьем, он в разные годы посетил все крупнейшие водолечебницы: Баден-Баден, Травемюнде, Мариенбад, Галле, Висбаден, Карлсбад, Крейцнах… Пожалуй, из всех многочисленных курортов, где писатель лечился (преимущественно – краткосрочно), остановим внимание на знаменитом Баден-Бадене. Здесь Николай Васильевич задержался, общаясь с соотечественниками, – посещение этого курорта являлось признаком хорошего тона для русской знати во все времена. В Баден-Бадене Гоголь особенно сблизился с семьями Репниных и Балабиных. Как следует из воспоминаний присутствовавших на его импровизированных творческих вечерах, писатель бывал в настроении, читал вслух отрывки из «Ревизора» и «Записки сумасшедшего», находя восторженный отклик и понимание. Роскошная близость Шварцвальда, тихие уголки старинного Баден-Бадена, теплые воды, целебный воздух и внимание соотечественников сумели ненадолго облегчить терзания сердца писателя.
Как явствует из гоголевских писем друзьям, ему понравилась Бавария, он с удовольствием останавливался в Мюнхене. В баварский тихий и уютный Дахау 19 века, Гоголь приезжал по приглашению писателя и давнего друга-корреспондента С.П.Шевырева. Останавливаясь в Германии, Гоголь никогда не принимал активного участия в местной общественной жизни, немецкие обыватели казались ему скучными и неинтересными, он позволял себе довольно едко высказываться по их поводу. Скорее, его душа больше тяготела к одинокому осмыслению культурного и исторического наследия прошлого. Гоголь часами бродил по галереям и узким улочкам Ахена и Бремена, гулял по Франкфурту, Ганноверу, Мюнстеру, Дюссельдорфу, Кельну, совершил путешествие по Рейну. Не миновал писатель и Берлин. Любой современный путешественник позавидовал бы такому интересному маршруту! Да вот только беда в том, что во многих городах Гоголь даже не останавливался на ночь, бывал лишь проездом, словно неведомая демоническая сила гнала и гнала его дальше. Поиск ответов на внутренние вопросы все еще требовал постоянного движения и перемены декораций.
Впечатления от разных мест смешивались, стирались, становились расплывчатыми, даже начинали раздражать. Яркая вспышка в письмах: воображение писателя очаровали готические соборы – их посещению он уделял особое внимание. Но и ничто человеческое тоже не было чуждо Гоголю, поэтому «город увеселений» Гамбург с его бурной жизнью, гуляниями, театрами, ресторанчиками неожиданно отвлек от внутренних терзаний, оставил в его душе самые приятные воспоминания.
Другой точкой на карте Европы, в которой Гоголь оказывался с завидной регулярностью, стала Швейцария. Русский писатель имел возможность пожить в Женеве, которая, правда, не произвела на него сильного впечатления. В письмах друзьям он жалуется на климат, дожди, плохое настроение… Только величественные Альпы поразили и вдохновили писателя романтическими красотами. Во время пребывания в Женеве Гоголь даже посетил легендарный Монблан – поднимался на его вершину несколько суток. Настоящий подвиг для человека со слабым здоровьем, коим он себя мнил! Кроме того, Гоголь побывал в Берне, Базеле, Лозанне… Пейзажи и впечатления продолжали хаотично сменять друг друга. При этом он все реже описывал свои поездки друзьям, уставая от перемещений, теряя способность удивляться, но мучительно продолжая движение. Благо, средства на такие продолжительные вояжи у писателя были: его поддерживали не только гонорары, друзья и родные, но и государственная казна.
На несколько месяцев Гоголь задержался в швейцарском Веве – легендарном маленьком городке на берегу Женевского озера. Здесь подолгу жили французский мыслитель Вольтер, русский писатель В.Набоков и знаменитый актер Ч.Чаплин, бывал гениальный Ф.Достоевский. В центре Веве до сих пор сохранился дворец-отель, в котором останавливались представители российской царской фамилии и небольшой православный храм. Из этого тишайшего швейцарского уголка рукой подать до Шильонского замка, овеянного тенями прошлого и романтической славой Байрона. Известно, что Гоголь посещал Шильон и даже оставил автограф на его стенах: мятежная душа скитальца Байрона, похоже, состояла в родстве с глубокой и темной душой русского странника Гоголя. Именно в Веве продолжилась работа над «Мертвыми душами», первые главы которых родились еще в Петербурге. Но уже вскоре швейцарская природа начинает тяготить однообразием, хмурая погода омрачает настроение, душа требует движения, Дорога мучительно зовет за собой… на сей раз во Францию!
Однако, сверкающий миллионом огней кокетливый и суетный Париж, где Гоголь впервые побывал с другом-повесой А.Данилевским, тоже не стал откровением. Писателю понравились театры, дворцы, уютные кафе, Гоголь с интересом изучал французский и итальянский языки и все, что касалось жизни Наполеона, но роскошь и блеск шумных столичных улиц слишком скоро надоели, чрезмерная увлеченность парижан политикой утомляла писателя, казалась чересчур поверхностной… Досуг с русскими дворянами – А.Карамзиным, семьями Балабиных, Смирновых скрашивал будни, но не заполнял душевного вакуума писателя. В сердце предательски ударила пустота, скрытая за парадной мишурой шумного «города света», в роскошных постройках и искусственных улыбках парижан. К тому же, холодная дождливая погода вновь усугубила хандру и депрессию. С трудом найденная «теплая» квартира отапливалась печью. На бумаге кривлялись и сменяли друг друга в фантасмагории исключительно русские образы: Чичиков, Ноздрев, Коробочка… Никуда не денешься от того, что на самом деле терзает изнутри душу!
В Париже Гоголь получил известие о смерти Пушкина, которое его серьезно подкосило. Нельзя сказать, что двух великих писателей связывали теплые дружеские отношения, тем не менее, Пушкин оказался для Гоголя в некотором роде судьбоносным человеком: с его легкой руки и подсказки писались «Ревизор» и «Мертвые души»… После смерти Пушкина Гоголь ощутил работу над «Мертвыми душами» как исполнение великого завещания Поэта, сакральную жизненную миссию. Потеря Пушкина, по его собственному признанию, стала для него горше возможной потери любимой матери, выбила почву из-под ног. Гоголь еще острее ощутил собственное отчаянное одиночество в мире, как человека – и как творца.
Париж не оправдал радужных ожиданий и восторженных отзывов о нем, обернувшись для Гоголя очередным разочарованием. Даже многочисленные замечательные встречи, например, знакомство с польским поэтом А.Мицкевичем, не могли радикально изменить его настроения. Душа продолжала искать недостижимую писателем гармонию, которая не была обретена не только в столице Франции, но и позже – в портовом Марселе, и даже в блистательной Ницце, на великолепном Лазурном берегу, где Гоголь проводил зимние месяцы… Контраст поверхностного Парижа и интуитивно желаемого для души глубинного Рима в восприятии писателя очень точно и остро передан в произведении «Рим», где Гоголь жестко противопоставил две великие столицы Европы.
Дело в том, что, путешествуя по Италии, он понял, что Рим и есть обретенное наконец истинное место его силы, где он может священнодействовать, как писатель и жить, как обычный человек. Римская весна в одно мгновение увлекла и околдовала Николая Васильевича! Высокое итальянское небо и яркое солнце, ласковое море, контрасты красок, великое культурное наследие и естественность современности захватили душу и разум, навсегда превратив Вечный город в личную великую святыню. “Все прекрасно под этим небом, – признавался Гоголь Плетневу. – Что ни развалина, то и картина, на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусства – все, кажется, дышит и говорит под этим небом. Когда вам все изменит, когда вам больше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к какому-нибудь уголку мира, приезжайте в Италию. Нет лучшей участи, как умереть в Риме; целой верстой здесь человек ближе к Богу”. Позднее такое космическое тяготение к Италии проявится разве что в произведениях гениального поэта И.Бродского…
На Апеннинском полуострове Гоголь действительно отдыхал душой, она стала для него воистину родной в своей простоте – и глубинности. Гоголь воспринимал Италию народной, близкой по ощущениям к милой сердцу далекой Малороссии. По старой привычке, одержимый вечной «охотой к перемене мест», писатель побывал во многих итальянских городах: ему открылись в своей древней простой красоте Генуя и Флоренция, Турин, Неаполь и Венеция… Гоголь мог подолгу наблюдать за простой жизнью горожан, коротал время в тавернах, с удовольствием дегустировал вкуснейшие блюда, гулял и наслаждался красотами природы. Италия благоухала и цвела на радость писателю, не допуская приступов ипохондрии и депрессии, как будто южное солнце было способно усмирить темных демонов души. Николай Васильевич бывал на богослужениях в соборе Святого Петра, которые проводил сам папа Римский. Масштаб осознания Гоголем Италии и Рима может быть сопоставим разве что с итальянскими впечатлениями великого путешественника – Гете.
«Вечный город» дарил Гоголю вдохновение и радость творчества. В Риме был завершен первый том “Мертвых душ”, написана “Шинель”; переосмыслены и доработаны “Тарас Бульба” и “Портрет”, закончены “Женитьба” и “Ревизор”. Впечатлениями о столице Италии дышат «Рим» и «Ночи на вилле», итальянские реминисценции встречаются в «Записках сумасшедшего» и «Арабесках»…
Но берегах Тибра Гоголь не только плодотворно творил, погружался в античную историю и культуру, но и много общался. Важными для него стали знакомства с русскими дворянскими семьями, а также художником А.Ивановым, работавшим над картиной «Явление Христа народу» (на эскизах к знаменитому полотну присутствует и сам Н.В.Гоголь), и юным графом Иосифом Вильегорским, чья мучительная смерть от чахотки увековечена в пронзительном произведении «Ночи на вилле». Позже Гоголь посетил Вену, проехал по Испании, он бывал в Бейруте и на Мальте, но нигде не чувствовал себя так хорошо, как в Риме. Писатель любил показывать Рим друзьям, делиться вдруг обретенным счастьем. Именно столица Италии навсегда останется светлой сбывшейся сказкой его жизни, осенившей угрюмого писателя солнечным светом и ароматами цветов, картинами старых мастеров, творчеством Рафаэля и Микеланджело. Незримые нити творчества накрепко связали «вечный город» и великого русского писателя, назвавшего Рим истинной «родиной души».
Италия тоже хранит память о Николае Васильевиче. Более ста лет тому назад русская община в Риме установила на доме № 126 бывшей Strada Felice (ныне Via Sistina) мраморный барельеф Гоголя. Надпись на русском и итальянском языках гласит, что здесь в 1832—1842 годах жил русский писатель Гоголь и писал «Мертвые души». Спустя много десятилетий Н.В.Гоголь еще раз триумфально вернулся в Рим. В 2002 году в итальянской столице на вилле Боргезе был установлен памятник работы скульптора З.Церетели. На монументе высечены слова писателя: «О России я могу писать только в Риме, только здесь она предстает во всей красоте и громаде».
В редкие перерывы между скитаниями за границей, где в общей сложности Гоголь прожил 12 лет, писатель приезжал в Россию навестить родных и уладить литературные и хозяйственные дела. «Передо мной чужбина, вокруг меня чужбина, но в сердце моем Русь, — одна только прекрасная Русь», – писал он М.Погодину, находясь за рубежом. Он любил Россию и всегда восхищался ею, но жить на родине, сделаться оседлым хозяином, тоже не мог. Вечный дуализм и борение души гнали в Дорогу. Планы множились: Гоголь даже мечтал посетить Америку, но не успел…
Вопреки расхожим плоским мифам Гоголь вовсе не был ура-патриотом России, сбежавшим в Европу от ужасов крепостничества. Скорее, он оставался вечным беглецом от самого себя, угрюмым перекати-полем по жизни. Дорога вдруг бросала его между родной Васильевкой, Киевом, Москвой, Петербургом и – снова увлекала за рубеж, причиняла боль, вдохновляла и мучила… С Дорогой у Гоголя был роман – как с главной роковой женщиной жизни. Но фактическая Дорога не могла решить его внутренних проблем, поскольку на самом деле сердце писателя страдало оттого, что не может определить для себя другую Дорогу – духовную…
«Я надеюсь много на дорогу, – писал он. – Дорогой у меня обыкновенно развивается и приходит на ум содержание; все сюжеты почти я обделывал в дороге». Но даже бесконечные скитания, как наркотики, в какой-то момент перестали дарить временное забвение и облегчение: внутренний кризис становился все глубже, осознание его – явственнее. В один прекрасный день после очередной беседы с духовником Гоголь решается на поездку в Палестину.
Для него это паломничество было долгожданным и выстраданным, одновременно символичным и трагичным по своей сути. Писатель серьезно готовился к нему заранее, пытаясь во всех деталях представить свое путешествие. Мысленно он видел себя пророком Даниилом, ступающим на Святую Землю, которую он воображал цветущей и плодоносной. Увы, как это не раз бывало в жизни Гоголя, реальность жестоко разошлась с его мечтами. Палестина предстала перед глазами писателя холмистой и безжизненной, а дожди в Нацерете окончательно подорвали его высокий религиозный запал. Надо уточнить, что благодаря дружбе с генеральным консулом в Сирии и Палестине К.М.Базили, Гоголь передвигался по святым местам в сопровождении вооруженного отряда и ни в чем не испытывал нужды, посещая основные христианские святыни. Тем не менее, его рассказы о паломничестве скудны и полны печали, писатель не скрывает разочарования. Если и зацепили его немного – только необыкновенный по красоте вид с Масличной горы да непривычные русскому глазу «вулканические» пейзажи Мертвого моря. Молитва перед Гробом Господним тоже не освободила душу от двойственности и страданий. Долгожданного катарсиса не случилось. «Представьте же себе, – пишет Гоголь, – посреди такого опустения Иерусалим, Вифлеем и все восточные города, похожие на беспорядочно сложенные груды камней и кирпичей; представь себе Иордан, тощий посреди обнаженных гористых окрестностей, кое-где осененный небольшими кустиками ив; представь же себе посреди такого опустения у ног Иерусалима долину Иосафатову с несколькими камнями и гротами, будто бы гробницами иудейских царей»… В Палестине, по крайней мере, на ее каменистой поверхности, не нашлось ответов на мучавшие Гоголя вопросы. И легкого спасения – не состоялось… С такой же душевной драмой сталкиваются порой и сегодня паломники, прибывающие на Святую Землю в надежде на быстрое чудесное исцеление тела и духа…
В конце жизни Дорога снова привела Н.В.Гоголя в Москву – подальше от европейских революционных настроений, которые его пугали. Тугой петлей ядовитой змеи она затянулась на его жизни, вместив в себя горечь и сладость долгих лет разъездов. Дорога только усилила и обострила внутренние расстройства и фобии, в том числе – страх смерти. Гоголь остался наедине с собственными муками и страданиями, никто уже не мог ему помочь. Один за другим уходили друзья, публика отвергла его «Выбранные места из переписки с друзьями», становился невыносимым страшный душевный раскол, повлекший за собой сожжение второго тома «Мертвых душ»… Сознательная аскеза, беспрестанные молитвы и посещение Оптиной пустыни, тоже не прояснили сознания.
И однажды Дорога снова позвала за собой. Это был властный зов, сопротивляться которому Гоголь уже не мог. Воспоминания доктора А.Т.Тарасенкова сохранили свидетельства того, как в последние минуты жизни великий русский писатель настойчиво требовал принести лестницу, вероятно, чтобы по ней отправиться дальше – в Небо, к подлинной божественной духовности, к которой Гоголь всегда стремился…
