Текст: Ия Яковлева. Оригинал материала
(1890-1931)
Рахель Блувштейн родилась в Саратове, и только. Знаменитая поэтесса Израиля совсем недолго пробыла в Саратове. Так что собственно городу, к сожалению, досталась лишь слава места рождения этой талантливой женщины. И все же можно гордо утверждать, что Рахель Блувштейн родилась 20 сентября 1890 года, в традиционной еврейской семье, и именно в Саратове. Из разного рода источников, весьма похожих по заключенной в них информации, перед нами предстает совершенно канонический образ. Четкая жизненная позиция, высокий нравственный характер и трагическая жертвенная судьба. Отец Рахель, Исера-Лейба Блувштейн, также не был счастливчиком. Сын богатого полтавского купца стал жертвой преступления. Его выкрали из дома в возрасте 8 лет, его родители скончались вскоре после кражи ребенка, не вынесли горя; воспитывался в деревне под Вяткой в православной семье. Краденого ребенка отдали в кантонисты. Так называли детей, обучавшихся до 15 лет в специализированных школах, после чего преобладающая часть зачислялась солдатами в войска не менее чем на 20 лет. Программа обучения кантонистов была ограниченной (чтение, письмо, счет и Закон Божий), внутренний распорядок отличался крайней жестокостью, преобладала военная муштра. Не все выдерживали такой режим, каждый десятый погибал. Желающих отдавать своих детей в кантонистские школы было весьма мало, потому власть использовала своеобразные методы для заполнения в них учебных групп. Итак, военный, участник обороны Севастополя, Исер Лейб Блувштейн отслужил свой срок в царской армии, и к тому моменту у него из родственников никого уже не осталось. Однако не впал в отчаяние: основал свое дело, разбогател, создал семью, стал отцом двенадцати детей. Им были не забыты, несмотря на годы учебы и муштры, заповеди иудейской религии, которым он обучался до своего похищения, и он исполнял их – в Полтаве его уважали за знание письменности и как старосту синагоги. Мать Рахель – вторая жена Исера-Лейба, Софья Мандельштам, чья родословная восходит, как считается, к самому Раши, и отдаленным родственником которой был, по всей видимости, Осип Мандельштам, была женщиной образованной, знала языки, переписывалась с выдающимися деятелями русской культуры, в том числе со Львом Толстым. Дед Софьи Мандельштам – Элиэзер Дилон – был советником царя Александра Первого во время войны 1812 года (Рахель в какой-то момент хотела взять фамилию Дилон – она звучала более “на иврите”). Дед Рахели (названной так в честь праматери Рахели, трагизм судьбы которой в какой-то мере она повторила) со стороны матери был главным раввином Риги, затем Киева. Его брат стал первым еврейским студентом России. Дядя Рахели – Макс Мандельштам – руководил работой пятого сионистского конгресса в Базеле, был знаменитым офтальмологом. Вскоре после рождения Рахели семья переехала в Полтаву. Софья Мандельштам, родив ему восьмерых детей и воспитывая четверых детей Исера от первого брака, настояла на том, чтобы послать дочерей в гимназию, а отец нанял им домашних учителей идиша и иврита. Софья Мандельшатм умерла от туберкулеза, когда Рахель было всего шестнадцать (в некоторых источниках указано 14 лет). Отец женился в третий раз, на властной молодой женщине, семья начала разваливаться. ЕГО ЖЕНА Просто так, как сестра, как мать, она беседует с ним. Мне же – с голосом не совладать моим. Рядом с ним – как идет она, без оглядки, легко. Я же – сумерками, сторонясь окон. Кольца их обручальные – всем напоказ. Крепче – наши, кандальные, – в семь раз. Рахель и ее любимая сестра Шошана уехали в Киев к старшей сестре Лизе. В Киеве Рахель начала учиться рисованию, так что спустя некоторое время сестры решают поехать в Италию изучать живопись и литературу, а по пути заехать в Палестину – по заветам отца и старшего брата Якова, познакомившего Рахель с сионизмом, когда ей было 13 лет. Кроме того, в гостях у Блвуштейнов бывали Берл Борухов, будущий основатель группы “Поалей Цион” и Ицхак Шимшелевич – будущий второй президент Израиля. Итак, в 1909 году Рахель уехала на Землю Обетованную (Эрец-Исраэль). С осени 1910 года она уже работала на сельскохозяйственных плантациях у горы Кармел, а затем на озере Киннерет. Изучая иврит с искренним энтузиазмом, Рахель обнаруживает способности к языку и овладевает им за короткое время. Вскоре она начнет писать на иврите стихи, которым позднее суждено будет стать всенародно известными и любимыми. Однако необходимость работать на земле требует вложений:не только умений-усилий и навыков, но и знаний. Сестры прибыли в страну вместе с волной Второй алии, когда с 1904 по 1914 год в Палестину переселились более 40 тысяч человек из России, из которых вскоре выдвинулся ряд выдающихся, блистательных личностей, создавших ту атмосферу, в которой родились пресса на иврите, театр, все то, что Кацнельсон характеризовал как “еврейская цивилизация”. Уже через день после прибытия Шошана и Рахель оказались в Реховоте, где тогда поселились сотни халуцианцев, молодых российских евреев, окруживших сестер вполне понятным поклонением — ведь они молоды и красивы. На деньги, присланные отцом, снят дом, в одной из комнат стоит рояль. В Рахель и Шошану влюбляются множество молодых людей, а они влюбляются в Палестину и решив остаться здесь навсегда, начинают говорить только на иврите, отведя русскому языку всего лишь час в день. Через год Рахель, в поисках истинного сионизма, земли и себя на этой земле, уезжает в Хедеру и работает там вместе с Ханой Майзель – страстной сионисткой и случайной знакомой, с которой она встретилась первой ночью в Палестине в гостинице в Яффо. Вдвоем они работают на образцово-научных плантациях олив и миндальных деревьев, разведенных агрономом Элиягу Блюменфельдом на склонах Кармеля. В апреле 1911 года Хана и Рахель отправляются на Кинерет и основывают там сельскохозяйственную школу для женщин, первой ученицей которой становится сама Рахель. На берегу Кинерета в одном из новых поселений живет Аарон Давид Гордон, патриарх идеи трудового сионизма, которому Рахель посвятила первое свое стихотворение, написанное на Кинерете, и с которым впервые встретилась весной 1910 года в Реховоте. Там же, на Кинерете, она встречается с Берлом Каценельсоном, будущим идеологом рабочего движения, создателем газеты “Давар”; Залманом Рубашовом – Залманом Шазаром, впоследствии президентом Израиля и многими другими. ”И вот отворяются ворота. Со двора с криком и гоготом высыпает стадо гусей, а за гусями – стройная пастушка в белом платье, легкая как серна, прекрасная как Кинерет. В ее устах древний иврит звучит во всей первозданной красоте и силе” – так описывал свою встречу с Рахель Залман Шазар, забравший, кстати говоря, после ее смерти, все ее бумаги. Через год, по совету Ханы Майзель, Рахель уезжает во Францию – в Тулузский университет учиться агрономии. Решив стать профессиональным агрономом, Рахель просит отца о деньгах на обучение, и тот обещает переводить ей деньги почтой. Однако Первая мировая война прерывает возможность регулярной почтовой связи. Тогда Рахель дает уроки французского, чтобы выжить. Ей удается, несмотря на нужду и все трудности, продолжить учебу и окончить университет с отличием. Однако сразу вернуться в Палестину возможности не было: границы были закрыты. Пока она едет к родным в Одессу. И часто выезжает, по делам: Рахель работала, в том числе в Саратове (еще одно посещение!) и в Бердянске с детьми еврейских беженцев. Ухаживая за сиротами, ослабленная недоеданием, Рахель заболевает чахоткой. Когда границу открыли, Рахель вернулась в Эрец-Исраэль, планируя отдать все силы и знания очаровавшей ее земле. Это был последний период ее жизни. По мере того, как развивалась болезнь, утрачивались надежды, пришла и нужда. На Кинерет Рахель приехала уже совсем больной, и когда члены группы Дгания-Алеф узнают врачебный приговор – диагноз “туберкулез в открытой форме”, то на общем собрании принимается решение: жестокое, полностью в духе того фанатичного времени: поскольку обеспечить строгую изоляцию ей не могут, Рахель изгоняют. “Туча, тяжелая черная туча опустилась на меня. Мне хотелось кричать – но я не могла” – пишет она сестре, а незадолго до этого записывает: “Хорошо в жаркий день посеять тысячи луковок, высадить сотни саженцев. Иордан голубеет вдали за кипарисами и белеют первые снега на Хермоне”. И еще: “Мы будили зарю. Заря занималась с началом нашего рабочего дня. Нас было одиннадцать. Руки в мозолях, босые ноги, загорелые, в ссадинах. Воздух был наполнен нашими песнями, нашими разговорами и смехом. Мотыги наши поднимались и опускались без передышки” (из очерка “На берегу Кинерета”, написанного за два года до смерти). Изгнание из Дгании было для Рахели и крушением идеалов – она не могла принимать участие в строительстве “нового общества”, в том, в чем видела свою цель. “Изо всех сил я стараюсь быть сильной, но это не удается мне. Я не хочу сдаваться! Я хотела излить свое горе, но не могу исповедоваться перед людьми и никогда не была в состоянии рассказать кому либо о себе – уж слишком я горда”. Отцу Рахели – Исеру Блувштейну в то время было 87 лет и он целиком находился под влиянием своей третьей жены. От его российских богатств после революции не осталось ничего, имущество в Палестине – несколько квартир – перешли по завещанию к жене и сыновьям. На остатки сбережений Рахель сняла комнату в Петах-Тикве, начала преподавать там агрономию в женской школе, затем переехала в Иерусалим, преподавала на опытной ферме. В Иерусалиме она провела четыре года в постоянных переездах и поисках заработков. Болезнь ее усугублялась, а она при этом становилась первой поэтессой еврейского ишува. Когда к человеку приходит слава, мало кто из окружающих предполагает, что он может быть одиноким. Но так было с Рахелью, несмотря на многочисленных любовников, которые ей приписывает молва, на мифы о роковой женщине, бывшей вместе с тем гордой, бедной, одинокой и не умеющей просить. В Тель-Авиве Рахель некоторое время жила в доме своего брата, Якова Блувштейна, того самого вдохновителя, человека, достигшего немало в жизни. Он, к этому времени, получил в Италии степень доктора философии, владел шестнадцатью иностранными языками настолько, что написал для некоторых из них учебники грамматики, переписывался с Роменом Ролланом и Максимом Горьким. По требованию жены Якова Рахель вынуждена была покинуть дом брата, хотя по завещанию отца в этом доме ей принадлежала комната. Рахель пришлось перебраться в свою последнюю квартиру – комнату на улице Бограшов в Тель-Авиве , здесь ей помог устроиться доктор Моше Бейлинсон – врач и публицист, тот самый, имя которого носит одна из крупнейших больниц страны. (Бейлинсон по приезде в страну начал брать у Рахели уроки иврита по рекомендации ее брата Яакова. Именно он во время первого же урока понял, насколько она больна и запретил ей преподавать, а позже стал одним из самых верных ее друзей). В это время с ней сближается Сара Мильштейн – ее племянница, в будущем мать военного историка Ури Мильштейна, который издал наиболее полное собрание произведений Рахели. Собственно, начиная еще с одесского периода, Рахель регулярно печаталась в изданиях на иврите, с 1927 по 1932 год вышли первые три сборника её стихов. Её произведения часто перекликаются с библией, сама поэтесса подписывалась только именем, ассоциируя себя с библейской Рахилью. Также Рахель переводила на иврит стихотворения Пушкина, Ахматовой, Есенина, французов Верлена, Жамма, Метерлинка. Известен случай, когда Пола Бен-Гурион при встрече в театре поинтересовалась ее здоровьем, а Рахель сделала вид, что не слышит. Но когда Пола отошла в сторону, бросила: “жене еврейского лидера в общественном месте подобало бы говорить на иврите”. Слава росла. В 1930-м году выходит второй поэтический сборник. В 1931 году, по настоянию Бейлинсона, она ложится в частный санаторий для легочных больных в Гедере, уже понимая, что дни ее сочтены. Через некоторое время ее решают перевезти в тель-авивскую больницу “Хадасса”. Денег на автомобиль нет, так что наняли телегу. Свой последний путь Рахель проделала на соломе. На окраине Реховота она попросила остановиться у дома друга ее юности Накдимона Альтшуллера, который вышел навстречу и не узнал ее, пока она не заговорила. Еврейский крестьянин Накдимон, в которого она была влюблена в юности, который не жил в галуте и олицетворял в ее глазах юность и силу Палестины, был последним из друзей, кто видел ее живой. В” Хадассе ” не нашлось места в палате. Еврейская поэтесса Рахель умерла на рассвете в больничном коридоре. Ей было — 40. Похоронили на берегу Кинерета. Именем Рахель названы улицы в Иерусалиме, Петах-Тикве, Ашкелоне, Хайфе, Рамле и Тель-Авиве. “Если велит мне судьба быть вдали от твоих границ, дай мне, Кинерет, отдохнуть меж твоих могил…”. СПОКОЙНОЕ СЧАСТЬЕ Солнцем обдана дюна пустынная. На песчаной волне – мы с тобой. Ты и я. В сердце – лишь счастья тишь. Затуманены зноем и звук, и цвет. И не спрашивай. И молчи в ответ. Будь немой с тишиной. Дай ладони проплыть по моим волосам. В сердце – лад. Солнца взгляд – что на рану бальзам. ЗДЕСЬ, НА ЗЕМЛЕ… Здесь, на земле, не в заоблачной вышине, а на лоне ее материнском, – здесь! – Скромной радостью родины жить, плакать с ней, с нею праздновать добрую весть! Не туманное завтра – короткий, один, день, насущный и близкий, горячий, литой! Осязать, как металл, опьяняться им! Здесь, на древней коре земной. Так пойдёмте же – все! – до нашествия мглы, силой в тысячу слаженных рук, сразу, въярь, – неужели не сдвинем обломок скалы, придавивший уста ручья? СКРИП МОЕЙ ДВЕРИ… Ропот двери моей, говорок ключа, отголосок шагов и – тишь. Простирать ладони, “вернись!” кричать – не услышишь, не различишь. Снизойди ж к моей бунтовской судьбе! Бунт – уйми, меня – пожалей! Одиноко слепцу в городской толпе. Так – мятежной душе моей. *** Ведь я – только женщина, робкий порыв в высоту, по шесту – лишь мятущийся тонкий побег винограда. Без опоры под ядрышком града – упаду. МОЕЙ ЗЕМЛЕ Не пела о тебе и для тебя в боях не добывала дань, моя Земля! – растила деревце, где льется Иордан, возделывала я твои поля. Бедна я, мать Земля, и ты меня простишь за то, что небогат дочерний дар: невымолвленный стих в часы твоих удач и скрытый плач, когда с тобой – беда. РУКИ ТВОИ… Добры твои руки – так пестует май или мать. Ухватиться за них и понять, что страданье -напрасно, и обычным словам: “Здесь не страшно!” – сердцем внять. ВСТРЕЧА, ПОЛУВСТРЕЧА… Не встреча – полувстреча: путаница слов и беглый взгляд. Довольно мне! Очнулась паводком подспудная любовь: бальзам и яд – в одной волне. Плотина рухнула, зря строила её! Лишь эхо слов, лишь беглый взгляд – согнув колени, пью, и снова водоём: в одной волне – бальзам и яд. Гонец пришел ко мне в ночи Гонец пришел ко мне в ночи, Сел на постели, тих, И вперил ребра как мечи, И ямы глаз пустых. Я знала, выдержать не смог И разлетелся впрах Мой в завтра старенький мосток У Времени в руках. Грозил кулак из темноты Под злобные смешки: Вот так и написала ты Последние стишки! 15 апреля 2005 года в Саратове открылся еврейский образовательный центр “Бэйт Рахель”, что в переводе с иврита означает “Дом Рахель” .” ул. Университетская, 65/73
