“Вечер бродит по лесным дорожкам…” Интервью с Адой Якушевой. Фото поэтессы

Опубликовано: газета “Трибуна”, сентябрь, 2000 год
Автор: Елена Решетняк

Ада ЯкушеваДаже не верится — Аде Якушевой 66 лет. Если бы не морщины и не эта прожорливая седина, можно подумать, что она так и осталась той самой девчонкой-непоседой, которая исколесила со своей гитарой пол-страны, а может и больше. Сижу у нее на кухне и слушаю нестареющий, ставший родным для миллионов людей радио-голос “Юности”.

— Перед “Юностью” много чего было. После окончания Московского педагогического я вела в школе русский, работала пионервожатой, редактором газеты авиационного института, инструктором в Красном кресте. А потом пришла на радио, “прицепилась” к “Юности” и проработала там больше 20 лет. Тогда передача “Здравствуй, товарищ” еще только создавалась, и я стала ее ведущей. А потом появилась программа “Песня, гитара и я”…

— Не жалко было уходить на пенсию? Могли бы ведь еще поработать.

— А мы с Максимом так договорились – как только выходит срок идти на пенсию, мы уходим.

Максим Дмитриевич Кусургашев – легендарный радиожурналист “Юности”, друг Юрия Визбора и, так уж случилось — второй муж Ады Якушевой.

— Визбор учился курсом старше. В институте все почему-то считали, что мы друг в друга влюблены, и никаких проблем. А было совсем не так. Он писал мне стихи, но влюблялся в других. Он вообще легко влюблялся. Но ему всегда хотелось, чтобы все было по честному. Если он любит эту женщину, значит он должен на ней жениться. Вот и вышло у него три жены……

Они поженились, когда он вернулся из армии. И годы полетели как птицы. Появилась маленькая Танька, появились новые песни. У нее до сих пор хранится старая тетрадка, в которой он ставил ей отметки. То отлично, то двойка, то троечка. Даже после того, как он ушел к другой. Забежит иногда, посмотрит… Так, под его “присмотром”, она жила и без него.

— Интересно, а Вы ему отметки ставили?

— Никогда. Я просто делала замечания. У него была одна беда – он “засорял” свои песни географическими названиями, и мучил слушателей каким-нибудь Хамардабаном. Такое слово само по себе произнести трудно, спеть — тем более. А он это обожал. Ему обязательно нужно было обозначить географию…

Несколько песен они написали вместе. Но, как оказалось, быть соавтором очень нелегко. В то время из-за одной строчки они могли даже расстаться!

… “Встречать красивые рассветы”, — предложил Визбор. Ада ужаснулась: “По мне “красивые рассветы” – это никакие! Тогда уж лучше “дрожащие”! “Во всех песнях рассветы только и делают, что дрожат!” – возмутился Визбор! “Но у нас ведь песня “Дорожная”, и рассветы именно дрожат за вагонным окном!” “Нет, красивые!” “Нет, дрожащие!” Ада, всхлипнув, схватила сонную дочку в одеяле и помчалась из дома в ночь, в пургу. За ней погнался ошарашенный Визбор. А за ним – свекровь в халате и домашних тапочках: “Мне плевать какие у вас будут рассветы, но вы же ребенка застудите!” Ада вернулась, горестно плача. А рассветы стали “холодные”…

— Со стороны, наверно, это кажется смешным и глупым, но ведь для каждого из нас это была не просто строчка. Это было разное понимание одного и того же события. И так было не только с песнями… Он знал, что я его люблю, и считал, что я должна понимать все. А как же иначе? Он полюбил и, даже если никто его не поймет, то я должна.. А может, он был прав? Я не знаю… Но, конечно, это было очень тяжело. Михаил Львовский мне тогда говорил: “Адочка, детка, что же вы так переживаете, все время плачете? Да плюньте вы на этого Визбора! (Хотя он Визбора просто обожал). Я же сам слышу, как по вашим ступенькам поднимаются ваши поклонники, и ступеньки скрипят”. Я ему сквозь слезы: “Они же каменные!…” А он: “Неважно, они все равно скрипят!”

И действительно, поклонников была целая куча. Но для нее только он был светом в окошке. “Мне ни крыш и ни стен не надо, лишь манящий глазок огня”, — написала она в одной из своих песен. Тогда на “Юности” еще шутили: “Визбор, а где у тебя манящий глазок огня?”… Сколько они прожили вместе – семь? восемь? Она точно и не помнит. Даже когда у Визбора родилась вторая дочь — Аня, он частенько забегал к Аде, делился своими проблемами. Потом это вошло в привычку. Он приходил к ней на праздники и дни рождения…

— Это расставание было долгим, а может быть его вообще и не было? Я разбираю сейчас свои архивы — там много наших записок. Как будто мы не живем вместе, а где-то кочуем, и все время проходим друг мимо друга. Я читаю их, и думаю: что же я так страдала-то? Ведь записки-то одинаковые: и когда мы жили вместе, и когда жили врозь… Теперь я поняла — если бы мы не расстались, я все время была бы одна. Потому что каждая его новая любовь проходила бы через меня. У него была такая привычка – он делился со мной своими душевными переживаниями, из чего можно было сделать вывод, что существует какая-то симпатия между ним и новой знакомой. Я для него была скорее сестрой, чем женой, родным и близким человеком. Но от этого было не легче.

— Но, ведь если бы не было страданий, не было бы и песен?

— Может быть. Но, не слишком ли дорогая цена за песни? Сколько душевных сил, сколько слез – с ума сойти. Ведь это же не один год. Может быть, действительно нужно было один раз отрезать, и – в разные стороны? До сих пор я не пришла к какому-то определенному выводу…. У меня есть одна песня со словами что-то вроде: “уходя, приходи…” Он еще возмущался: что это за ерунда, где ты такое видела? А сам так и сделал. Уходя, не смог уйти навсегда, и все время возвращался. Однажды я прочитала в газете статью какого-то психолога. Он писал, что уходить трудней, чем оставаться. Для меня это было как обухом по голове. Я всегда думала, что тому, кто уходит, легче. Он же идет в новую жизнь. До сих пор я этого так и не поняла. Но тогда подумала: а может, ему действительно хуже, чем мне? Может быть, мне нужно вести себя как-то по-другому? Бред какой-то, ей-богу. Надо же было до такого додуматься? Тут сама не знаешь, как выжить, да еще мысли такие в голову лезут…

…Все проходит, рано или поздно. Прошла и эта жуткая полоса, когда казалось, что в ее жизни уже никогда и ничего не будет. Однажды Ада пришла к знакомым, и их подружка нагадала ей, что у нее вскоре будет новый муж и двое детей. Она на эту подружку посмотрела так, что, та даже испугалась. “Да, как вы можете такое говорить?!!!” – сказала она, роняя слезы. Вспомнила Ада про эту гадалку лет через 10, когда, вслед за маленьким Максимом Максимовичем родила вторую дочь – Дашу.— Если бы Максим не был женат, все могло сложиться по-другому. “Если б ты знал, как долго я тебя сегодня ждала…” Но для меня было “табу”, если человек был женат. Вот такие мы были трогательные девочки. Помню, мы еще с подружками обсуждали: там семья рушится – пусть она рушится без тебя. И эта тема для меня была закрыта. Только когда от Максима ушла жена, мы с ним стали подумывать о том, чтобы соединить наши судьбы. И ему и мне было одиноко, а симпатия была уже давно.

— А Вы сами влюбчивый человек?

— Нет, меня ведь воспитывали на филологическом факультете прославленного педагогического вуза: Пушкин, Тургенев, весь 19-й век: “Я вам пишу, чего же боле…” Этот 19-й век меня и подвел. Я была вся такая чистая, светлая и влюбленная один раз и на всю жизнь. Именно такой я и представляла себе любовь. И, конечно, когда оказалось, что это не так, для меня это была трагедия.

— А сейчас Вы по-прежнему считаете, что любовь только одна и на всю жизнь?

— Думаю, да. Но ведь надо знать, что это она, любовь, а не что-то другое. Она должна, наверно, быть одна, только не сразу ее распознаешь…

Я держу в руках скромную книжку в мягкой обложке — Ада Якушева: “Если б ты знал…”. В ней — письма, разные истории о народе поющем и пишущем, воспоминания. Они делали ее вместе с Максимом Кусургашевым.

— Мы начинали эту книгу еще до перестройки, до первого путча. Написать ее нас попросили наши друзья. Они же взяли на себя хлопоты по изданию. Но тогда книга не вышла. Потом нам помогло издательство “Вагант”, но гонорар они могут отдать пока только книжками. Деньги будут, когда книжки продадутся. Мы решили взять книги, чтобы раздать хотя бы друзьям.

— А вы раньше никогда не зарабатывали своим творчеством?

— Я помню, мы однажды мы выступали в Минске, и узнали, что билет на наш концерт стоит рубль. Я тогда еще подумала: Боже, какой же идиот пойдет меня слушать за рубль? Для меня это было так страшно… Я как-то не вписываюсь в современные экономические дела. Мне приходили иногда гонорары, когда кто-то исполнял мои песни, но чтобы зарабатывать этим на жизнь?…

В ее доме деньги никогда не были главными, это, в общем-то, заметно по обстановке. Превыше всего ценились дружба и общение. Она получала гонорар, и в тот же день созывала гостей. Картошка, селедка — нехитрое угощенье, и разговоры до утра, и, конечно же, песни.

— Когда собираются друзья, могу петь хоть два часа. А сцену не выношу. Я совершенно непрофессиональна ни в написании, ни в подаче песен. Для меня это всегда был такой ужасный труд, я так нервничала, переживала, даже заснуть потом не могла. Но все это в прошлом. Песен я уже не пишу. Иногда что-то возникает, но не хватает сил. Потому, что когда я пишу, я вся “выворачиваюсь наизнанку”. К тому же, я — многовариантный автор, то есть могу переделывать песню до бесконечности. А это очень изматывает.

Когда вышел первый диск “Песен нашего века”, ей говорили: как же так, почему там нет ваших песен? А она отвечала с улыбкой: ну, как вы себе это представляете – крепкие здоровые мужики будут петь всякие “женские глупости”. На втором диске ее песня все-таки появилась.

— “Вечер бродит…” – вот уж не думала, что из нее получится что-то путное. Если бы знала, может быть, написала ее как-нибудь получше. Впрочем, она и так получилась складненькая, даже вошла в детские сборники, несмотря на “криминальную строчку”: “Не смотри ты так неосторожно – я могу подумать что-нибудь не то”.

— Кстати, а Вы никогда не испытывали на себе каких-либо притеснений со стороны власти?

— Но ты же знаешь мои песни – ну, что там притеснять-то? “Люблю – не люблю…” Мне, наоборот, на концертах присылали записки: “Как же так, в стране такое происходит, а вы не пишете политические песни?….” А в стране все время “такое” происходило. Ну, не такое – так эдакое. Я, помню, так смущалась, думаю – и правда, надо написать политическую песню. Но у меня никогда ничего не выходило, что же тут поделаешь?…

У нее необычное имя – Ариадна. Так назвал ее отец. Почему – она и сама не знает. Может быть, в честь той самой Ариадны, которая помогла Тезею выбраться из лабиринта? Во всяком случае, для многих из нас ее песни стали путеводной нитью в те края, где

“Вечер бродит по лесным дорожкам.
Ты ведь тоже любишь вечера?
Подожди тогда еще немножко,
Посидим с товарищами у костра…”.