ФИНЛЯНДИЯ
Это ли? Нет ли?
Хвои шуят, шуят
Анна-Мария, Лиза — нет?
Это ли? — Озеро ли?
Лулла, лолла, лалла-лу,
Лиза, лолла, лулла-ли.
Хвои шуят, шуят,
ти-и-и, ти-и-у-у.
Лес ли, — озеро ли?
Это ли?
Эх, Анна, Мария, Лиза,
Хей-тара!
Тере-дере-дере… Ху…
Холе-кулэ-нэээ.
Озеро ли? — Лес ли?
Тио-и
ви-и… у.
(1910)
ЛУННАЯ
Над крышами месяц пустой бродил,
Одиноки казались трубы…
Грациозно месяцу дуралей
Протягивал губы.
Видели как-то месяц в колпаке,
И, ах, как мы смеялись!
«Бубенцы, бубенцы на дураке!»
Время шло, — а минуты остались.
Бубенцы, бубенцы на дураке…
Так они заливались!
Месяц светил на чердаке.
И кошки заволновались.
Кто-то бродил без конца, без конца,
Танцевал и глядел в окна,
А оттуда мигала ему пустота…
Ха, ха, ха, — хохотали стекла…
Можно на крыше заночевать,
Но место есть и на площади!
Улыбается вывеске фонарь,
И извозчичьей лошади.
ДЕТСКАЯ ШАРМАНОЧКА
С ледяных сосулек искорки,
И снежинок пыль…
А шарманочка играет
Веселенькую кадриль.
Ах, ее ободочки
Обтерлись немножко!
Соберемся все под елочкой:
Краток ночи срок;
Коломбина, Арлекин и обезьянка
Прыгают через шнурок.
Высоко блестят звезды
Золотой бумаги,
И дерутся два паяца,
Скрестив шпаги.
Арлекин поет песенку:
– Далеко, далеко за морем
Круглым и голубым
Рдеют апельсины
Под месяцем золотым.
Грецкие орехи
Серебряные висят;
Совушки фонарики
На ветвях сидят.
И танцует кадриль котенок
В дырявом чулке,
А пушистая обезьянка
Качается в гамаке.
И глядят синие звезды
На счастливые мандарины
И смеются блесткам золотым
Под бряцанье мандолины.
ГОРОД
Пахнет кровью и позором с бойни,
Собака бесхвостая прижала осмеянный зад к столбу.
Тюрьмы правильны и спокойны.
Шляпки дамские с цветами
в кружевном дымку.
Взоры со струпьями,
взоры безнадежные
Умоляют камни, умоляют палача…
Сутолка, трамваи, автомобили
Не дают заглянуть в плачущие глаза.
Проходят, проходят серослучайные,
Не меняя никогда картонный взор.
И сказало грозное и сказало тайное:
«Чей-то час приблизился и позор».
Красота, красота в вечном трепетании,
Творится любовию и творит из мечты.
Передает в каждом дыхании
Образ поруганной высоты.
…Так встречайте каждого поэта
глумлением!
Ударьте его бичом!
Чтобы он принял песнь свою,
как жертвоприношение,
В царстве вашей власти шел
с окровавленным лицом!
Чтобы в час, когда перед
лающей улицей
Со щеки его заструилась кровь,
Он понял, что в мир мясников
и автоматов
Он пришел исповедывать — любовь!
Чтоб любовь свою, любовь вечную
Продавал, как блудница,
под насмешки и плевки, —
А кругом бы хохотали, хохотали
в упоении
Облеченные правом убийства
добряки!
Чтоб когда, все свершив,
уже изнемогая,
Он падал всем на смех на каменья
в полпьяна, —
В глазах, под шляпой модной
смеющихся не моргая,
Отразилась все та же
картонная пустота!
(1910)
МОЕМУ БРАТУ
Помолись за меня — ты,
Тебе открыто небо.
Ты любил маленьких птичек
И умер, замученный людьми.
Помолись обо мне, тебе позволено,
чтоб меня простили.
Ты в своей жизни не виновен в том —
в чем виновна я.
Ты можешь спасти меня.
Помолись обо мне.
Как рано мне приходится не спать,
оттого, что я печалюсь.
Также я думаю о тех,
кто на свете в чудаках,
кто за это в обиде у людей,
позасунуты в уголках — озябшие без ласки,
плетут неумелую жизнь, будто бредут
длинной дорогой без тепла.
Загляделись в чужие цветники,
где насажены
розовенькие и лиловенькие цветы
для своих, для домашних.
А все же их дорога ведет —
идут, куда глаза глядят,
я же — и этого не смогла.
Я смертной чертой окружена.
И не знаю, кто меня обвел.
Я только слабею и зябну здесь.
Как рано мне приходится не спать,
оттого, что я печалюсь.
ВДРУГ ВЕСЕННЕЕ
Земля дышала ивами в близкое небо;
под застенчивый стук капель оттаивала она.
Было, что над ней возвысились,
может быть, и обидели ее, –
а она верила в чудеса.
Верила в свое высокое окошко:
маленькое небо меж темных ветвей,
никогда не обманула, – ни в чем не виновна,
и вот она спит и дышит…
и тепло.
***
Но в утро осеннее, час покорно-бледный,
Пусть узнают, жизнь кому,
Как жил на свете рыцарь бедный
И ясным утром отошел ко сну.
Убаюкался в час осенний,
Спит с хорошим, чистым лбом,
Немного смешной, теперь стройный —
И не надо жалеть о нем.
ИЮНЬ
Глубока, глубока синева.
Лес полон тепла.
И хвоя повисла упоенная
И чуть звенит
от сна.
Глубока, глубока хвоя.
Полна тепла,
И счастья,
И упоения,
И восторга.
* * *
Пролегала дорога в стороне,
Не было в ней пути.
Нет!
А была она за то очень красива!
Да, именно за то…
Приласкалась к земле эта дорога,
Так прильнула, что душу взяла.
На ней поросла трава.
Доля, доля, доляночка!
Доля ты тихая, тихая моя,
Что мне в тебе, что тебе во мне?
А ты меня замучила!
СЛОВА ЛЮБВИ И ТЕПЛА
У кота от лени и тепла разошлись ушки.
Разъехались бархатные ушки.
А кот раски-ис…
На болоте качались беловатики,
Жил-был
Ботик-животик
Воркотик
Дуратик
Котик пушатик,
Пушончик,
Беловатик,
Кошуратик –
Потасик…
ВЕТЕР
Радость летает на крыльях,
И вот весна,
Верит редактору поэт;
Ну – беда!
Лучше бы верил воробьям
В незамерзшей луже.
На небе облака полоса – уже – уже…
Лучше бы верил в чудеса,
Или в крендели рыжие и веселые,
Прутики в стеклянном небе голые.
И что сохнет под ветром торцов полотно.
Съехала льдина с грохотом.
Рассуждения прервала хохотом.
Воробьи пищат в весеннем
Опрокинутом глазу. – Высоко.
***
Памяти моего незабвенного
единственного сына В. В. Нотенберга
Вот и лег утихший, хороший –
Это ничего –
Нежный смешной, верный, преданный –
Это ничего.
Сосны, сосны над тихой дюной
Чистые, гордые, как его мечта.
Облака да сосны, мечта, облако…
Он немного говорил. Войдет, прислонится…
Не умел сказать, как любил.
Дитя мое, дитя хорошее,
Неумелое, верное дитя!
Я жизнь так не любила,
Как любила тебя.
И за ним жизнь, уходит –
Это ничего.
Он лежит такой хороший –
Это ничего.
Он о чем-то далеком измаялся…
Сосны, сосны!
Сосны над тихой и кроткой дюной
Ждут его…
Не ждите, не надо: он лежит спокойно –
Это ничего.
***
В белом зале, обиженном папиросами
Комиссионеров, разбившихся по столам:
На стене распятая фреска,
Обнаженная безучастным глазам.
Она похожа на сад далекий
Белых ангелов — нет одна —
Как лишенная престола царевна,
Она будет молчать и она бледна.
И высчитывают пользу и проценты.
Проценты и пользу и проценты
Без конца.
Все оценили и продали сладострастно.
И забытой осталась — только красота.
Но она еще на стене трепещет;
Она еще дышит каждый миг,
А у ног делят землю комиссионеры
И заводят пияно-механик.
А еще был фонарь в переулке —
Нежданно-ясный,
Неуместно-чистый как Рождественская Звезда!
И никто, никто прохожий не заметил
Нестерпимо наивную улыбку фонаря
Но тем, — кто приходит сюда, —
Сберечь жизни —
И представить их души в горницу Христа —
Надо вспомнить, что тает
Фреска в кофейной,
И фонарь в переулке светит
Как звезда.
(1910)
ВАСИЛИЙ КАМЕНСКИЙ
Н.С. Гончаровой
Чарн-чаллы-ай.
Из желтых скуластых времен
Радугой Возрождения
Перекинулась улыбка ушкуйника
И костлявой шеи местный загар.
Горячие пески
Зыбучи и вязки,
А камни приучили к твердости.
Линии очерчены сохой.
Чарн-чаллы-ай,
Султан лихой.
В гаремах тихие ковры
Червонными шелками
Чуть обвито тело,
Как пропасть — смоль волос.
Глаза — колодцы. Едина бровь
И губы — кровь.
Рук змеиных хруст,
Рисунок строгий в изгибе уст,
Чарн-чаллы-ай.
Дай.
Возьми.
Саадэт? Черибан? Рамзиэ?
Будь неслышным
Кальяном
Тай.
Дай.
Спроворишь — бери.
Чарн-чаллы-ай.
***
Ты моя радость.
Ты моя вершинка на берегу озера.
Моя струна. Мой вечер. Мой небосклон.
Моя чистая веточка в побледневшем небе.
Мой высокий-высокий небосклон вечера.
***
Говорил испуганный человек:
«Я остался один, — я жалок!»
Но над крышами таял снег,
Кружилися стаи галок.
Раз я сидел один в пустой комнате,
шептал мрачно маятник.
Был я стянут мрачными мыслями,
словно удавленник.
Была уродлива комната
чьей-то близкой разлукой,
в разладе вещи, и на софе
книги с пылью и скукой.
Беспощадный свет лампы лысел по стенам,
сторожила сомкнутая дверь.
Сторожил беспощадный завтрашний день:
«Не уйдешь теперь!..»
И я вдруг подумал: если перевернуть,
вверх ножками стулья и диваны,
кувырнуть часы?..
Пришло б начало новой поры,
Открылись бы страны.
Тут же в комнате прятался конец
клубка вещей,
затертый недобрым вчерашним днем
порядком дней.
Тут же рядом в комнате он был!
Я вдруг поверил! — что так.
И бояться не надо ничего,
но искать надо тайный знак.
И я принял на веру; не боясь
глядел теперь
на замкнутый комнаты квадрат…
На мертвую дверь.
Ветер талое, серое небо рвал,
ветер по городу летал;
уничтожал тупики, стены.
Оставался талый с навозом снег
перемены.
Трясся на дрожках человек,
не боялся измены.
СЛОВА ЛЮБВИ И ТЕПЛА
У кота от лени и тепла разошлись ушки.
Разъехались бархатные ушки.
А кот раски-ис…
На болоте качались беловатики.
Жил-был
Ботик-животик:
Воркотик
Дуратик
Котик-пушатик.
Пушончик,
Беловатик,
Кошуратик —
Потасик…
(1910)
* * *
Нет, не заснет мой дурачок!
Я не буду петь о любви.
Как ты баюкала своего?
Старая Озе, научи.
Ветви дремлют…
Баю-бай,
Таратайка не греми,
Сердце верное — знай —
Ждать длинней морской травы.
Ждать длинней, длинней морской травы,
А верить легко.
Не гляди же, баю-бай,
Сквозь оконное стекло!
Что окошко может знать?
И дорога рассказать?
Пусть говорят — мечты-мечты,
Сердце верное может знать
То, что длинней морской косы.
Спи спокойно,
Баю-бай,
В море канули часы,
В море лодка уплыла
У сонули рыбака,
Прошумела нам сосна,
Облака тебе легли,
Строятся дворцы вдали, вдали!..
(1914)
