Anima candida
21 июня 2005 года в пражском Клементинуме состоялась презентация издания переписки выдающегося литературоведа Альфреда Людвиговича Бема (1886-1945?) и знаменитого археографа и библиографа Всеволода Измайловича Срезневского (1867-1936), учителя Бема. Письма сохранились в русских и чешских архивах, и были подготовлены к изданию совместными усилиями чешских и русских ученых, но, хотя эти документы представляют интерес, прежде всего, для изучающих историю русского литературоведения и библиотековедения, изданы они в Брно. Чехия не только лидирует в сохранении уникального наследства крупного русского ученого, но и в его разработке и популяризации, признавая, что этот изгнанник прочно “вошел в чешскую и словацкую культуру” (по словам видного чешского историка Зденека Сладека). А вот исконная родина пока делает только первые шаги для того, чтобы хотя бы ознакомиться с трудами Альфреда Бема, которого революция заставила покинуть Россию. В 1945 году он был арестован в Праге и до сих пор не удалось узнать, где и как погиб этот блестящий педагог, наставник молодых русских поэтов в Праге и один из лучших знатоков и исследователей творчества Достоевского.
Непростой путь из Киева в Прагу
Детство и отрочество Альфред Людвигович Бем прожил в Киеве, но завершил образование на литературном отделении историко-филологического факультета Петербургского университета, который закончил в 1912 году. В 1910 году одаренному студенту предложили работу в рукописном отделении библиотеки российской академии наук, где он под руководством В. И. Срезневского изучал рукописное наследие Л. Н. Толстого, участвовал в составлении списка его произведений, редактировал сборники “Толстой, памятники творчества и жизни” и стал соавтором и соредактором нескольких томов серии библиографий “Обозрение трудов по славяноведению”, которыми пользуются специалисты по сей день. Впоследствии Бем часто вспоминал этот этап своей жизни как очень светлый и творчески насыщенный.
Впрочем, и этот период казался столь светлым лишь в сравнении с последующим, в те годы пережито было тоже немало. В 1911 году Бем был исключен из университета и выслан из Петербурга за участие в студенческих волнениях, в 1912 году провел более двух месяцев в тюрьме в Киеве, выпускные экзамены в университете сдал в промежутке между действием приказа о высылке и арестом. Материальное его положение было крайне тяжелым. Во время Первой мировой войны его родители, как прусские подданные, были интернированы.
Несмотря на все эти перипетии, личная жизнь начала складываться. В марте 1915 года он женился, в феврале 1916 года родилась горячо им любимая дочь Ирина, а в марте (по новому стилю) 1917 года грянула Февральская революция, которую Бем принял “радостно, бодро и уверенно”. Казалось, что конец “старого порядка” открывает новые перспективы перед демократической Россией. Но развитие пошло по другому руслу, и в декабре 1917 года Альфред Бем с семьей вынужден покинуть большевистский и голодный Петроград и переехать в Киев.
Там он, видимо, продолжает работать в демократических организациях, в частности, в Земгоре, а перед наступлением красных уезжает из Киева и перебирается в Одессу, чтобы позже, в январе 1920 года, покинуть родину. Поначалу он обосновался в Белграде, где продолжал деятельность в белградском филиале Земгора. Но с лета того же года в Белграде возобладали правомонархические тенденции, и Бем решает перебраться в Варшаву. Удалось это ему в ноябре.
В Польше Бем занимается, прежде всего, политической публицистикой в газете “Свобода”, основанной видным политическим деятелем – революционером эсеровской, а позже анархистской ориентации Борисом Савинковым. Характерны сами названия статей: “Борьба продолжается”, “Ликвидация прошлого (Политические партии и группы после Крыма)”, “Одна из задач демократии”, в которых он отстаивает точку зрения, что с падением Крыма борьба с большевизмом не кончилась, что демократическим силам следует объединиться, вместе с тем отмежевавшись от реставрационных сил. В статьях “Сущность нового курса”, “Еще одна уловка” и других он указывает на то, что введение НЭПа не означает коренного изменения диктаторской власти.
Но, вселяя в читателей надежду, призывая не идти ни на какие компромиссы с большевиками, Бем не мог не чувствовать, что советская власть укрепляется. Тяжелое нравственное состояние усугублялось отсутствием известий о семье. “Не знаю, увижу ли еще Тоню, найду ли в живых Ирку и совсем еще неизвестную мне Танюшу? Может быть, наоборот, им не суждено меня видеть в живых. Вопрос о смерти, чувство ее близости временами подходит ко мне вплотную”, записал он в августе 1920 года. А первое письмо от жены он получил лишь в мае 1921 года в Варшаве. Это стало самым радостным событием этого мрачного года.
К концу года в публицистике Бема, как, впрочем, во всей эмигрантской журналистике и жизни вообще, сказывается новая тенденция. Становится ясно, что период вооруженной борьбы подходит к концу и начинается процесс постепенного создания новой жизни эмиграции вне России и поисков новых форм борьбы. Намечающаяся же возможность воссоединения с семьей требует и укрепления экономического положения Альфреда Бема. С этим связано решение переехать к новому, 1922 году в Прагу.
“Золотая Прага”
Свое решение Бем прокомментировал в дневнике так: “Трудно будет, но зато морально буду себя совсем иначе чувствовать”. Неустойчивые белградский и варшавский периоды должны были смениться более стабильными условиями в Праге, куда его приглашали в рамках так называемой “Русской акции” на конкретную работу преподавателя русского языка в Карловом университете и обещали стипендию Министерства иностранных дел. Можно было организовать переезд семьи, и в начале 1923 года ее действительно удалось вывезти в Прагу.
Эмиграция перевернула всю жизнь Альфреда Бема. Со многими ему дорогими людьми и занятиями пришлось расстаться навсегда, однако, пражские условия вселяли надежду на восстановление и продолжение академической работы. Мостом к устройству жизни в новых условиях стала педагогическая деятельность Бема. Преподавательская работа Альфреда Бема в Карловом университете началась в 1922-23 учебном году и кончилась только в октябре 1939 года, когда немецкие власти “Протектората Чехии и Моравии” закрыли все чешские высшие учебные заведения. Но преподавал он не только в Карловом университете. В русском Педагогическом институте имени Я. А. Коменского он читал историю русской литературы в 1923-24 годах, а несколько поколений детей русских эмигрантов в Праге вспоминало еще много лет спустя уроки русского языка и литературы, дававшиеся им Альфредом Бемом в воскресной школе “профессорского дома” в пражском районе Бубенеч. С педагогической деятельностью связано и его сотрудничество с журналами “Русская школа за рубежом” в 1923-1929 годах и “Вестник Русского педагогического бюро” в 1927-1931 годах, к тому же в педагогическом бюро Бем работал секретарем.
Роль наставника принадлежала Бему и как руководителю литературной группы “Скит поэтов”. В “Ските” встретилось и сменилось на протяжении его двадцатилетнего с 1922 года существования несколько поколений молодых русских поэтов и прозаиков, среди которых к самым выразительным относились поэты Вячеслав Лебедев, Алла Головина, Эмилия Чегринцева, Кирилл Набоков, Татьяна Ратгауз, Евгений Гессен и прозаик Василий Федоров. На встречах “Скита”, как правило, очень строго и откровенно обсуждались новые работы его членов, и молодые люди постепенно учились критической саморефлексии и культуре полемики. Альфред Людвигович читал своим питомцам лекции по теории литературы, теории стиха и современному литературному процессу, регулярно выступал со вступительным словом на устраиваемых “Скитом” публичных литературных вечерах.
Педагогическая работа Альфреда Людвиговича Бема завершилась в годы Второй мировой войны в одной из пражских гимназий, где он смог преподавать русский язык. Чешский студент, вспоминающий через полвека своего учителя, среди положительных черт его характера выдвинул аристократизм поведения, снисходительность и демократизм по отношению к студентам. В бемовском методе преподавания языка он высоко ценил то, что, владея к тому времени хорошо чешским языком, к своим студентам, даже начинающим, он обращался исключительно на русском языке. Преподавать грамматику профессор Бем не очень любил, он предпочитал прививать своим ученикам любовь к русскому языку и культуре через ознакомление их с произведениями великих русских писателей, таких как Пушкин, Лермонтов или Достоевский. В это же время Бем стал соавтором учебника русского языка “Русское слово”, который имел большой успех и выдержал несколько переизданий. Искренность взаимоотношений профессора с его студентами очень наглядно показывает фотография 1941 года, которую мы публикуем в виде иллюстрации к этой статье.
Но только педагогическая деятельность не могла удовлетворить молодого ученого и общественного деятеля. В апреле 1922 года он в письме к Владимиру Срезневскому еще жалуется, что он “как-то оказался мало способным к жизни вне России”. Но Прага вскоре дала ему возможность вернуться и к научной работе.
Читатель Достоевского
В 1925 году Альфред Бем открыл при Русском народном (позднее – свободном) университете в Праге Семинарий по изучению творчества Ф. М. Достоевского, и на протяжении многих лет работал секретарем организации. В семинаре принимали участие выдающиеся представители русской гуманитарной науки за рубежом – литературоведы, историки, философы Дмитрий Чижевский, Антоний Флоровский, Сергей Гессен, Иван Лапшин, Николай Лосский, и многие другие. Большое число докладов в семинарии прочитал Альфред Бем. Многие участники вдохновлялись, отчасти под влиянием члена семинара психиатра Николая Осипова, учением Зигмунда Фрейда и его психоаналитическим методом, применяя его в своих докладах и выступлениях. Семинарий в свое время воспринимался как противовес религиозно-философскому подходу к творчеству Достоевского. Член семинария Р. Плетнев впоследствии вспоминал, что “семинарий по Достоевскому в существе более всего походил на научное общество, а не на обычный университетский семинарий”. Самые значительные выступления были опубликованы в трех сборниках с общим заглавием – “О Достоевском” (1929, 1933 и 1936 годы).
Подготовлен был и четвертый сборник. О нем следует сказать особо. До войны его издать не успели, а затем имя “врага народа”, как называли при Сталине всех репрессированных, надолго оказалось под запретом. Тем не менее, он был издан в Праге в 1972 году. Это было полуподпольное издание. Ни на обложке, ни на титульном листе не могло появиться имя Бема, хотя сборник содержал только его статьи, а автору вступительной статьи, видному чешскому специалисту по Достоевскому, пришлось подписаться псевдонимом “Франтишек Беран”. Однако под безымянной обложкой удалось поместить портрет Бема и краткую библиографию его статей о Достоевском.
Первый сборник “О Достоевском” получил положительный отзыв как в кругах русских ученых, например Н. Бердяева, Н. Лосского, П. Бицилли, А. Кизеветтера и С. Франка, так и чешских академических кругов. Благодаря этому, когда у Бема возникла идея организации в Праге международного “Общества Достоевского”, она была поддержана. Днем формального основания “Общества Достоевского” в Праге стало 23 марта 1930 года. Общество развивало свою деятельность под покровительством Славянского семинария Философского факультета Карлова университета, а с конца 1933 года в рамках Славянского института. Первыми членами его комитета были избраны чешские слависты Ф. Вольман, Й. Горак и Я. Махал, литературоведы и критики В. Тилле и О. Фишер, и в пражской эмиграции находящиеся слависты – русский Е. Ляцкий и украинец Д. Чижевский. Секретарем Общества стал А. Бем. Общество было вынуждено прекратить свою деятельность после оккупации Чехословакии фашистскими властями.
Но хотя и Семинарий, и Общество привлекли ученых с мировым именем, Альфред Людвигович оставался их вдохновителем и двигателем и наиболее плодовитым автором докладов и статей. Одну из своих важнейших статей Бем назвал “Достоевский – гениальный читатель”, но тот же эпитет приложим и к самому Бему. Он во многом по-новому прочел Достоевского, показал, как в творчестве Достоевского преломляются и переосмысливаются величайшие произведения Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Гёте. На основании своего “метода мелких наблюдений” он глубже проникал в творческую лабораторию писателя. Вместе с тем он не соблазнился входящим тогда в моду однобоко психоаналитическим подходом, отстаивая необходимость автономии и дальнейшего развития литературоведческого анализа произведения.
Слишком много “разнообразия и часто бессмысленности дел”
Деятельная натура ученого побуждала его к участию и во многих других научных, культурных и политических начинаниях русской диаспоры. Терпимость, уважение к чужому мнению и широкая образованность Альфреда Бема, определявшие его взгляды на русскую литературу, производили на современников огромное впечатление. Своими работами он завоевывал признание не только русских коллег, но также чешских и немецких ученых в Чехии, с которыми находил общие темы и проблемы, и которые стали к нему обращаться как к тонкому специалисту по классической и современной русской литературе.
В 1931 году Альфред Людвигович был принят в члены Славянского института. В благодарственном письме он писал: “Я надеюсь, что мне удастся в будущем оправдать ту высокую оценку, которую Славянский институт дал своим избранием моей скромной научной деятельности, и оказать в меру данных мне сил содействие тем научно-организационным задачам, которые себе ставит Славянский институт”.
В 1933 году Бем был принят также в члены Пражского лингвистического кружка, в котором зародился чешский структурализм, правда, под значительным влиянием русской формальной школы. В кружке встретились выдающиеся чешские и иностранные лингвисты и литературоведы, занимающиеся структурно-функциональным анализом языковых и литературных явлений. Здесь выступали с докладами, например, Д. Чижевский, Р. Якобсон, П. Богатырев, Н. Трубецкой, Л. Копецкий, Я. Мукаржевский, Р. Веллек, Э. Гуссерл. Условием принятия в члены было прочтение доклада и защита своих выводов на заседании Кружка. Бем это условие выполнил.
Для Бема очень характерно одновременное участие в двух очень отличающихся друг от друга исследовательских центрах межвоенной Праги – в более традиционном Славянском институте и в ярко современном Пражском лингвистическом кружке. Ведь он отличался большой терпимостью, умением общаться и даже сотрудничать с людьми разного творческого и человеческого склада, так как главной для него всегда была общая заинтересованность в интенсивной интеллектуальной работе. Одновременное тяготение к традиционному и современному началу объединяется в личности А. Бема и создает единство его критических и эстетических взглядов. Философ В. Зеньковский впоследствии отозвался о А. Беме – ученом, человеке, друге – так: “Беседы с А. Л. были для меня всегда наслаждением, и в Праге мы обычно встречались не реже одного раза в неделю, часто сиживали в кафе, напротив Национального Театра. Разнообразие интересов А. Л., чуткость понимания, умение схватывать сразу самую суть вопроса – были замечательны у него… Как личность А. Л. отличался исключительной сердечностью, любовью ко всем обиженным и забытым, редкостной доброжелательностью. Знакомство и дружба с А.Л. – одно из самых светлых воспоминаний в моей жизни”. Разнообразие интересов Альфреда Бема действительно бросается в глаза и современному исследователю его наследия. Помимо упоминающихся выше работ, ученый встретил сотую годовщину смерти А. С. Пушкина в 1937 году монографией “О Пушкине” и подготовленным вместе с Романом Якобсоном четырехтомным изданием на чешском языке избранных произведений поэта. Он сотрудничал с лучшими чешскими академическими и литературно-критическими журналами своего времени, публикуя здесь обзорные статьи о литературе в русских журналах, портреты представителей русской классической и современной литературы – А.Пушкина, Н. Гоголя, Ф. Достоевского, Л. Толстого, И. Тургенева, М. Горького, С. Есенина, А. Блока и других, а также анализы современного этапа развития русской литературы и культуры. В течение четырнадцати лет, с 1930 по 1943 годы А. Бем писал статьи для лучшего чешского энциклопедического словаря “Отто” и опубликовал на русском языке статьи, посвященные творчеству чешских поэтов – П. Безруча, О. Бржезины и К. Г. Махи. Интенсивно он сотрудничал и с русской периодикой за рубежом. Самой ценной из этого наследия является серия эссе, полемических и юбилейных статей, рецензий и заметок преимущественно по современному литературному процессу, опубликованная в 30-е годы под общим названием “Письма о литературе” в берлинской газете “Руль” и в варшавских “Молва” и “Меч”. Одной из центральных тем этой серии была полемика Бема, как представителя так называемой “пражской школы” русской поэзии с “русским Парижем” (Г. Адамович, В. Ходасевич, С. Шаршун и др.) о форме и содержании современной поэзии, об отношении к традициям (А. Пушкин, М. Лермонтов) и о современной советской литературе.
Интереснейшим источником для изучения исторического и культурного климата Европы 20-40-х годов, а также русской истории и культуры является многочисленная переписка Альфреда Бема с виднейшими философами Николаем Лосским, Василием Зеньковским, Федором Степуном, писателями А. Ремизовым, Вячеславом Ивановым, Ю. Иваском, Зиннаидой Гиппиус и другими представителями русской науки и культуры за рубежом, хранящаяся преимущественно в Литературном архиве Музея национальной письменности в Праге.
Кроме этого, до тридцатых годов Бем продолжал политическую деятельность, в основном в рамках “Крестьянской России”.
И все же, несмотря на успехи, Альфреда Людвиговича не покидало чувство одиночества и отчаяния из-за “разнообразия и часто бессмысленности дел” (из письма 1927 года). Семью годами позже он пишет Срезневскому: “Сколько начатых планов и работ пришлось мне оставить. Когда увидел издание переписки Л. Н. Толстого и Н. Н. Ге, почувствовал очень остро, как мне, несмотря на все прошедшие годы, трудно примириться с мыслью об оставленной работе”.
Трагический финал
Завершение личной судьбы Альфреда Бема трагично. Как сказано выше, в связи с закрытием чешских высших учебных заведений немецкими оккупационными властями в октябре 1939 года он лишился работы в Карловом университете. Временный приют и заработок он нашел у бывшего легионера, директора одной из пражских гимназий Вацлава Мелихара. В 1941 году Бем принял участие в подготовке сборника, посвященного сотой годовщине со дня смерти М. Ю. Лермонтова. Продолжая свои научные занятия, он включился в тему “церковь и русский литературный язык”, и одноименная работа стала впоследствии последней работой, опубликованной при его жизни (1944).
Альфред Людвигович принимал участие в ограниченной научной жизни того времени, сотрудничая, прежде всего, с Русским свободным университетом, который не прекратил свою работу. Однако с 1942 года записи в его дневнике и его переписка носят все более трагический отпечаток. В связи с прекращением занятий в гимназии и с ухудшением общественной обстановки, материальное положение семьи Бема становилось почти невыносимым. Он давал частные уроки русского языка выдающемуся чешскому поэту Яну Заградничеку и будущему тонкому знатоку французской литературы Вацлаву Черному, который после войны отозвался об Альфреде Беме добрыми словами в своих воспоминаниях, назвав его anima candida (светлая душа).
После освобождения Чехословакии с апреля-мая 1945 года советские органы начали арестовывать многих русских эмигрантов. Среди заключенных оказались и А. Л. Бем и его два зятя. Одного из них впоследствии отпустили, другой провел в ГУЛАГЕ долгие годы и в Чехословакию больше не вернулся. А судьба Бема после ареста 16 мая остается, несмотря на усилия родственников и ученых, до сих пор невыясненной. Итак, последним следом жизни ученого, наряду с его творческим наследием, можно считать дневниковую запись об обстоятельствах его заключения, написанную дочерью Бема Татьяной в начале 70-х годов и опубликованную впервые в Праге в середине 90-х. Татьяна вспоминала: “Я была в нашей бубенечской квартире, когда позвонили двое чехов и попросили пройти с ними за угол, перевести что-то, так как они не могут договориться. Папа ушел в белом полотняном костюме, даже без шляпы, только со своим помощником, тростью, без которой не умел ходить. Я следила с балкона за его маленькой, искривленной детским параличом фигуркой, как она скрылась за углом. Бедный, бедный папа, где, в каких местах, в какой трущобе погиб он?…”
