О.М.ФРЕЙДЕНБЕРГ
ПОЭТИКА СЮЖЕТА И ЖАНРА
Подготовка текста и общая редакция Н.В.Брагинской
Москва “Лабиринт” 1997
Ольга Михайловна Фрейденберг Поэтика сюжета и жанра. Подготовка текста,
справочно-научный аппарат, предварение, послесловие Н В.Брагинской. –
Издательство “Лабиринт”, М., 1997. – 448 с.
3. Семантика акта говорения
Любовная тематика, которая является чрезвычайно поздней, по своему генетическому
существу представляет тематику земледельческого плодородия. Женский характер
культа дает себя знать в том, что активным творческим, оплодотворяющим началом
служит женщина, а не мужчина. Смерть и воскресение природы персонифицируются в
метафорах производительности; поэтому умирающий-воскресающий бог становится
возлюбленным великой матери, рождающей и оплодотворяющей его, – земли. Отсюда, –
параллелизм аграрно-эротических образов, архаическая любовь связывается со
смертью и воскресением прекрасного юноши-любовника, с цветами и весной, с
пробуждением и смертью природы. Женский характер подчеркнут в обрядах
умирающих-воскресающих богов женщины поют плачи о погибшем юном боге, женские
хоры сливаются с женским божеством, любящим и оплакивающим смерть своего
любовника. Теперь запевалой и зачинателем хора является женщина, а не
мужчина; это она – корифей, плакальщица, ведунья, ‘поэтесса’. А тот, кто был
солнцем, стал богом смерти и воскресения, т.е. плодородия, вот почему
персонифицированным ритмом, поздней музыкой и музыкальным инструментом, сначала
являются солнечно-световые божества (Гелиос, Мемнон, Аполлон), а потом
умирающие-воскресающие боги, – и Адонис, Кинир, Лин, Боремос, Литюерс и мн. др.
воплощают песню. Эти боги зелени и растительности воскресают весной, и весна
пробуждает их к жизни, отсюда – поэтессы как персонифицированная ‘весна’ и
плодородие. Так, Эрифанида, (Эрифанис) (Явленная весна), поэтесса, потеряв
прекрасного Меналка, в которого была страстно влюблена, скиталась в страшной
печали, слагала песни-плачи в честь возлюбленного и выкликала его, – а Меналк
был божеством растительности из разряда Адониса. Точно так же Калюка (Красивая,
Росток), полюбив Эватла (Прекрасная Награда), помолилась Афродите, богине
красоты и любви, о браке с ним, когда же юноша отверг ее любовь, Калюка
бросилась с крутой скалы и разбилась, “Калюка” было названием песни, которую
пели когда-то в древности женщины. Такова же история, как известно, поэтессы Сафо, бросившейся со скалы из-за отвергнутой Фаоном любви, а Фаон – персонаж из разряда Адониса, принадлежащий Афродите.
С другой стороны, Сафо сделана в легенде гетерой; гетерой оказывается и другая
поэтесса, Носсида, ее якобы подруга; с ними обеими в тесной связи находится и
третья поэтесса, Эринна, (Эринн) (Весна). Любовная тематика увязывается очень
крепко с женщинами, вернее – за женщинами; но так как в доэллинистических
социальных условиях женщина не служит объектом любви и ее невозможно возвести в
предмет любовных мечтаний, то мифу легче сделать из женщины поэтессу и автора
любовных песен, обращенных столько же к женщине, сколько и к мужчине. Однако
соседство в культе плодородия плача и эротики не проходит даром: элегия,
оставаясь чистой заплачкой, становится песней, посвященной женщине-гетере и
содержащей в себе возможности развернуться, при благоприятных социальных
условиях, в эротический жанр. Тематикой таких элегий как любовных песен
является физическая любовь (отнюдь не влюбленность, не мечтательность, не
сентиментальные и не платонические чувства) и воспроизведение чисто физических
любовных ощущений; рядом с ‘любовью’ общим местом служит и ‘смерть’, старость,
увядание; мотивы производительного акта и смерти увязываются с мотивами еды,
питья и веселья, так как под ними лежит тождественная метафористика
(содержание которой выяснено в первой главе). Омофагическая тематика дифирамба
обращается в мотивы вина и любви, которые между собой тесно увязываются, в
будущие лирические мотивы-шаблоны о наслаждении жизнью (пока не пришла смерть),
понимаемом в виде мимолетной физической любви и опьянения. Обряды разрываний
и еды обращаются при родовом строе в пиры, а роль крови переходит к вину;
растительность в виде венка, венчающего пирующих, или в виде ветки, передаваемой
вместе с чашей вина, остается до поздних времен принадлежностью еды. Словесное
дублирование действия принимает характер застольной песни, она поется за столом
каждым, переходя от одного к другому вместе с вином и вегетацией, один зачинает
песнь, следующий продолжает. Таковы ‘сколии’ (застольные песни), в которых
воспевается подвиг героя или излагается изречение, пословица, гнома (мысль,
сентенция). Такова ‘элегия’, которая поется за столом, или ‘эпиграмма’ –
надгробная заплачка-слава об умершем в виде могильной надписи (в европейской литературе эпиграммой становится инвективное, колкое стихотворение,
напоминающее античный ямб). Эпиграммы поются во время винопития и за пиром; как
при поминках, их продолжают, начиная с правой стороны в направлении к левой.
Еще позже песни заменяются речами, которые непременно сопутствуют пиру и
приурочены к вину, закладывается структура праздничной обрядности, с молитвами и
диалогами во время вкушения хлеба и вина, бытового обычая пирушек, будущего
жанра ‘симпосиона’ (описания пира). Семантика плодородия и растительности
стадиально изменяется во внешнем выражении: божество зелени, переходя вместе с
вином и песней из рук в руки во время сколий (где каждый, следовательно,
уподобляется этому божеству, как при вкушении крови), в песнях поэтесс
становится цветком-возлюбленным, Адонисом, а затем, в любовной лирике,
обращается в метафорические цветы, особенно в розу и фиалку, – в образ, с
которым сравнивается любовь и возлюбленная. Однако в характере этих песен,
созданных все же тотемическим мышлением, никогда не исчезает слитность космоса и
коллектива, и элегия – тот жанр, который остается не только заплачкой,
эротической песней, застольным гимном, гномой, но и воинственной инвокацией,
призывом к схватке и битве, – словом, всем тем, что так путало западную
науку, которая никак не могла объяснить генезиса пестрого характера элегии.
Тематика военной храбрости, сражений и военного пыла получает со временем
жанровую стабилизацию и входит в канон немногочисленных лирических мотивов.
