* * *
Стану думать, что скучаешь
Ты в чужом краю…
Помню – поезд бесшумно рвануло.
Твой последний, растерянный взгляд…
(Средь вокзального шума и гула
Ничего не воротишь назад).
Пустота и безжизненность улиц…
(Что мне делать с такой пустотой?)
Об игрушки твои споткнулась
В темноте возвратившись домой.
Вот опять – дожди, непогода,
Гнет ничем не оправданных дней…
Вот опять – пустота и свобода.
Уже горько знакомая мне.
На лазурно-седом океане
Ты во сне встречаешь зарю…
И я слышу твое дыханье,
На пустую кроватку смотрю.
Твои письма всего мне дороже,
(Не читать их, – любовно беречь),
Хоть не сам ты их пишешь, быть может,
Хоть мертва в них французская речь.
И мне чудится, как вечерами,
Среди мирно уснувших детей,
Ты тоскуешь о доме, о маме,
Об уютной кроватке своей.
27.I. 1936
.
* * *
Что скажу я маленькому сыну?
Чем себя посмею оправдать?
– Если я сейчас тебя покину,
Значит, я была плохая мать.
Значит, сердцу было очень больно.
Значит, силы не хватает жить.
Значит, сердце стукнуло: довольно.
Как же быть?
Я оставлю не большую память
(Жизнь моя большою не была).
Вспоминая о покойной маме,
Будешь думать: «мама не могла».
Не сломись от раннего страданья,
(Еще много горя впереди!)
А когда большим и сильным станешь, –
Слабую меня не осуди.
18.11.1937
* * *
Мы опять с тобой одни остались,
К нам никто сегодня не придет.
Вновь – дневная, грубая усталость,
Тишина (уже который год?)
Ты устал, – набегался не мало.
Спать тебя в кроватку уложу,
Заверну пушистым одеялом,
Сказку про медведей расскажу.
Хорошо, что ты не понимаешь
Этой бедной жизни. Ведь и ты
Никогда, должно быть, не узнаешь
Жизненной счастливой полноты.
Никогда! А сердце жадно бредит
Только этим, – долгие года.
Ты во сне увидишь трех медведей,
Я – тупое слово: «никогда».
Никогда… а вечер длинный, длинный.
Тишина придет меня пытать.
В лампе нет, наверно, керосина
И придется свечку зажигать.
И под пламенем белесоватым
Стану я опять сама собой –
Слабой, одинокой, виноватой,
С жалкой и обиженной душой.
5.III. 1933
* * *
Вот это – я еще, быть может,
Но только – не совсем и я.
В ней все понятно, все похоже,
В ней жизнь кончается моя.
Все это – я наполовину,
Я, но без моего лица.
Я неродившемуся сыну
Уже дала черты лица.
Зачем? Как странно и как дико,
Когда он – мой; и только – мой.
Ведь жизнь ему с последним криком
Давала я, а не другой.
И все любимое, родное,
Всю душу темную мою.
Все несодеянное мною
Ему сейчас передаю.
Все. чем жила. чего хотела,
Всю жизнь, без завтрашнего дня.
И это маленькое тело –
Все – продолжение меня.
А я? А. все – мои – затеи?
О чем грустить? О чем молчать?
Чем старше сын, чем он сильнее, –
Тем больше умирает мать.
15. IV. 1932
* * *
Жизнь прошла, отошла, отшумела,
Все куда-то напрасно спеша.
Безнадежно измучено тело
И совсем поседела душа.
Больше нет ни желанья, ни силы…
Значит – кончено все. Ну, – и что ж?
– А когда-нибудь, мальчик мой милый,
Ты стихи мои все перечтешь.
После радости, и катастрофы, –
После гибели, – после всего, –
Весь мой опыт – в беспомощных строфах.
Я тебе завещаю его.
21. X. 1940
Paris
* * *
Я знаю, как печальны звезды
В тоске бессонной по ночам.
И как многопудовый воздух
Тяжел для слабого плеча.
Я знаю, что в тоске слабея,
Мне темных сил не одолеть.
Что жить во много раз труднее,
Чем добровольно умереть.
И в счастье – призрачном и зыбком, –
Когда в тумане голова,
Я знаю цену всем улыбкам
И обещающим словам.
Я знаю, что не греют блестки
Чужого яркого огня.
Что холодок, сухой и жесткий,
Всегда преследует меня…
Но мир таинственно светлеет,
И жизнь становится легка,
Когда, скользя, обхватит шею
Худая детская рука.
9.Х1.1932
ЕЩЕ ДО РОЖДЕНЬЯ
Я брошу все стихи, слова и строки,
Мечты о том, чего на свете нет.
И матовый, встревоженный рассвет,
Такой любимый и такой далекий.
И все мои печали и упреки
Пустых, тяжелых и напрасных лет.
И стыд за все пророческие строки,
И прозвище надменное – «поэт».
Мне ничего не жаль. И я готова
Закрыть навек заветную тетрадь.
Чтоб больше никогда не раскрывать
Дневник существования пустого.
За тихое, коротенькое слово,
За самое простое слово – мать.
1928
* * *
Мне приснится опять ряд больничных кроватей.
И на башне – большие часы.
Безнадежная боль о последней утрате
И навеки оставшийся сын.
Где-то жизнь волновала, томила, шумела.
Только стала жестоко чужой.
И сиделка в халате безжизненно-белом
Приносила мне вечный покой.
Не боюсь я пустой, одинокой кончины,
(Ведь и жизнь веселей не была!)
Только мысль о беспомощном брошенном сыне…
Только… и я всю ночь не спала.
Все смотрела на пухлые детские губы,
Суеверно крестила кровать.
Нет, сейчас – в этой жизни, и стыдной, и грубой,
Не хочу, не могу умирать!
25.IV.1933
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Баю, баюшки, баю,
Спать укладываю
Мою крошечку –
Игорешечку.
Возле дома ходит кот,
Спотыкается.
У завешенных окон
Все шатается.
Дрема ползает кругом,
Куралесится.
Поднимается в наш дом
Темной лестницей.
Глазки сонные закрой,
Баю, баиньки.
Я всегда, всегда с тобой,
Игорь маленький.
Я всегда с тобой, одна,
Где мы спрячемся?
Я такой уж создана –
Сторонящейся.
Сколько режет эту тьму
Снов безрадостных,
Никому-то, никому
Не рассказанных.
Неприглядной и ничьей,
Приживалкою
Бьется в глубине ночей
Сердце жалкое.
В жизни сделать ничего
Не сумевшее,
Никого-то, никого
Не согревшее…
А баю, баю, баю,
полчаса тебе пою.
спи, котеночек,
Игореночек.
14 .V. 1930
* * *
Шепчет ночь, колдунья и пророчица,
Шепчет ночь тревожные слова.
Больше думать ни о чем не хочется,
Но от дум пылает голова.
Синий сумрак в незнакомой комнате.
Смесь теней и шорохов глухих.
И всю жизнь, должно быть, буду помнить я
Эти ночи, мысли и стихи.
Шепчет ночь слова такие странные,
Припадает к синему окну.
– Вот оно – хорошее, желанное,
Свято окрылившее весну.
Только это сердце не устало бы,
Если б только жизнь не солгала!..
Вторит ночи тоненький и жалобный
Детский плач из темного угла.
27. IV. 1929. Matar nite
НАГРАДА
За то, что нет у меня друзей
И с детства я была одинокой, –
За то, что за морем, в стране далекой
Осталось так много ненужных дней, –
За то, что нечего мне терять, –
За то, что звонкий смех разлюбила, –
За то, что днем валюсь на кровать
Без мыслей, без слов, без слез, без силы, –
За больные стихи, – за эту тетрадь, –
За сжатые губы и взгляд унылый, –
За горечь длинных, пустых недель, –
За сердце холодное в терпкой злобе, –
Дана мне тихая колыбель,
Глаза голубые и детский лобик.
4. IX. 1929
* * *
Пока горят на елке свечи,
И глазки детские горят,
Пока на сгорбленные плечи
Не давит тяжестью закат,
Пока обидой злой и колкой
Не жжет придуманная речь,
И пахнет детством, пахнет елкой
И воском разноцветных свеч, –
Я забываю все волненья
И завтрашний, тяжелый день.
И от веселой детской лени
Впадаю в старческую лень.
Смотрю на детскую улыбку,
Склоняюсь к нежному плечу.
Не называю все ошибкой,
И даже смерти не хочу.
29 .XI 1.1936
* * *
Не те слова. Не те, что прежде,
Когда в азарте молодом
Мы глупо верили надежде
И думали: “Переживём!”
Что ж? Пережили? Своевольем
Сломили трудные года?
И — что ж? В тупой, обидной боли —
Тупое слово: “Никогда”.
И с лихорадочным ознобом
Приподнятая сгоряча
Рука, дрожащая от злобы,
Бессильно падает с плеча.
И в безалаберном шатанье
Судьба (уже который раз?)
За безрассудные желанья
Так зло высмеивает нас.
И всё, что нам ещё осталось,
Всё, чем душа ещё жива, —
Слова, обидные, как старость,
Как жизнь, жестокие слова.
О том, что не нашли мы рая;
О том, что преданы в борьбе,
О том, что стыдно погибаем
От горькой жалости к себе.
В ДЕРЕВНЕ
Пробежимся со мной до распятья,
Вдоль сухих, оголенных полей.
На ветру мое пестрое платье
Замелькает еще веселей.
Я сгрызу недозревшую грушу,
Ты – хрустящий, сухой шоколад.
И в твою нерасцветшую душу
Перельется широкий закат.
А обратно мы наперегонки
Побежим без оглядки домой.
Будет голос твой тонкий и звонкий
разрезать предвечерний покой.
И завидя наш маленький домик,
Ты забьешься в густую траву,
Ну совсем белобрысенький гномик,
Чудом сбывшийся сон наяву.
А потом, опуская ресницы,
Ты задремлешь в кроватке своей.
И тебе непременно приснится
Белый зайчик с колючих полей.
30.V III. 1932. Bouyele
.
* * *
Я люблю заводные игрушки
И протяжное пенье волчка.
Пряди русых волос на подушке
И спокойный огонь камелька.
Я люблю в этом тихом покое
После бешеной сутолки дня
Свое сердце, совсем ледяное,
Хоть немножко согреть у огня.
Я люблю, когда лоб мой горячий
Тронет ласково чья-то ладонь.
А в углу – закатившийся мячик
И бесхвостый, облупленный конь.
Позабыв и тоску, и усталость,
Так легко обо всем говорить…
Это все, что мне в жизни осталось,
Все, что я научилась любить.
1.ХI. 1934.
* * *
Спокойные зарницы
Над очертаньем крыш.
В далеких странах снится
Чарующий Париж.
В далеких странах снятся
Усталые глаза.
Блестит в оконном глянце
Спокойная гроза.
Под маленькой иконкой,
В мигании зарниц –
Высокий лоб ребенка
И щеточки ресниц.
За зло и за ошибки,
За неизбывный страх –
Спокойная улыбка
На пухленьких губах.
Ни зла, и ни тревоги,
Черты, как день, ясны.
…Теперь его не трогай,
Он спит и видит сны…
7.IX. 1930
* * *
Вечерами в комнате отельной,
Всю ее внезапно полюбя,
Я ласкаю песней колыбельной
Слабого и нежного тебя.
Я спою о том, как дни скользили,
Как мелькали мутные года.
Расскажу большие сказки-были
Про зверей, поля и города.
Расскажу о море темно-синем,
О большой и путаной судьбе,
О какой-то сказочной России,
Никогда не ведомой тебе.
И под гнетом прежних слез и бедствий,
Опустив на лампу абажур,
Про свое оборванное детство
Колыбельной песней расскажу…
КОЛЫБЕЛЬНАЯ, КОТОРУЮ Я ТЕБЕ ПЕЛА
Баю, баюшки, баю…
Как в далеком краю,
От веселой земли
Уплывают корабли.
Чуть зарделась заря –
Поднимают якоря.
Шелестят паруса,
Голубеют небеса.
Есть зеленые моря,
Зори, цвета янтаря.
На морях – острова,
Изумрудная трава,
Розы алые цветут,
Люди черные живут.
Все из прутьев шалаши,
А вокруг – ни души.
Там живут дикари,
Ночью пляшут до зари.
В бубны звонкие бьют,
Песни громкие поют.
Жгут высокие костры.
У них копья остры,
Копья мечут легко,
Попадают далеко.
Льют цветы аромат,
Звезды ясные горят.
Ночь тепла, хороша,
А под сводом шалаша –
Дети маленькие спят,
Много черных ребят.
Снятся каждому сны
Про тяжелый плеск волны,
Про большие корабли
Из неведомой дали…
Шелестят паруса,
Голубеют небеса.
Детям хочется спать,
А вокруг – благодать.
Круглый год там весна,
Красота, тиши на-
На земле нет врага,
А в лагунах – жемчуга.
И нигде нет пестрей,
Драгоценнее камней.
И вот к этим островам
По зеленым морям
Из туманной дали
Приплывают корабли.
Будто крылья – паруса,
А над ними – небеса.
А на мачте высоко
Вьются флаги широко.
А на палубе – матрос,
Вытирает красный нос,
Песню длинную поет
Про пучину мертвых вод,
Про оставленную даль,
Про тоску-печаль.
А в каюте – капитан,
Открыватель новых стран,
Все над картой сидит,
Все ночами не спит.
И полна голова
Дум про те острова,
Про чужие берега,
Про чужие жемчуга,
Про сокровища лагун –
Мысли жадные в мозгу.
А когда заря сверкнет –
Дрема сильного возьмет
И приснится сон ему
Про далекую страну,
Про большой, тенистый сад,
Где березы шелестят,
Про родимый отчий дом
С расписным потолком,
Про любимого отца
У высокого крыльца.
Про покинутую мать,
(Горько сына вспоминать),
И про то, что он туда
Не вернется никогда…
.
* * *
С каждым годом – всё дальше и дальше
Так и будет – больней и больней.
Сероглазый, беспомощный мальчик
скоро выйдет из жизни моей.
Станет скоро большим, своенравным.
Плох. хорош ли – не все ли равно?
Будет брать он у жизни по праву
Все, что только ему суждено.
Расшибется ли, – или добьется, –
Загорится ли ярким огнем, –
Но уже никогда не вернется
В свой задорно покинутый дом.
В дом холодный, безмолвный, пустынный,
Где осталась навеки молчать
Ничего не принесшая сыну,
Ничего не сумевшая мать.
2.V.1939
.
* * *
Зачем меня девочкой глупой
От страшной родимой земли,
От голода, тюрем и трупов
В двадцатом году увезли?
Сбываются сны роковые,
Так видно уж мне суждено.
Америка или Россия –
О Боже, не все ли равно?
За счастьем? Какое там счастье!
Ведь молодость вся прожита.
Разбилась на мелкие части
О маленьком счастье мечта.
Так кончилось все. Неужели
Сначала весь нищенский путь?
Без веры, без смысла, без цели,
С последней мечтой – отдохнуть.
От голода, тюрем и стонов,
От холода бледной зимы,
От грузных ночных авионов
Среди напряженнейшей тьмы…
Сначала, дорогой унылой,
Как гонит нужда и тоска,
Сгребая последние силы
Для третьего материка.
А там (это время настанет)
За эту невольную ложь,
За годы бездомных скитаний
Ты так же меня упрекнешь.
17. X. 1940
* * *
Живи не так, как я, как твой отец,
Как все мы здесь, – вне времени и жизни.
Придет такое время, наконец, –
Ты помянешь нас горькой укоризной.
Что дали мы бессильному тебе?
Ни твердых прав, ни родины, ни дома.
Пойдешь один дорогой незнакомой
Навстречу странной и слепой судьбе.
Пойдешь один. И будет жизнь твоя
Полна жестоких испытаний тоже.
Пойми: никто на свете (даже – я!)
Тебе найти дорогу не поможет.
Ищи везде, ищи в стране любой,
Будь каждому попутчиком желанным.
(Не так, как я. Моя судьба – чужой
Всю жизнь блуждать по обреченным странам).
Будь тверд и терпелив. Неси смелей,
Уверенней – свои живые силы.
И позабудь о матери своей,
Которую отчаянье сломило.
21. X. 1940
