I
Содержание и форма
Я смею думать, что он кстати,
Давно написанный дневник.
Ещё порой земля в раскате
Тревог и бурь. Дневник мой кстати:
Он в настоящее проник,
В нём предсказанье о закате
Всего, что против нас… Не кстати ль
Отредактировать дневник?
Как рондо в музыке, повтор
В коротком чётком триолете.
Как шапка броская в газете,
Умело выбранный повтор
Штрихи важнейшие отметит.
Но с формой я вступаю в спор,
Обыгрывая свой повтор
В мной обновлённом триолете.
Ночь на 22-е июня
1
Сирень цвела, изнемогая
От изобилия цветов.
Такая свежая, густая,
Сирень цвела, изнемогая
От счастья, что она такая,
Что ты сорвать её готов.
Сирень цвела, изнемогая
От запаха своих цветов.
2
И кто-то ночью целовался —
Закончили десятый класс!
И белой ночи свет не гас,
Пока ты с кем-то целовался…
На всех углах — круженье вальса,
И в каждом доме — тот же вальс.
И каждый с кем-то целовался —
Закончили десятый класс!
3
Но не было её короче,
Июньской ночи над Невой
Под позолоченной иглой.
Да, не было её короче,
Последней этой мирной ночи.
На утро — отнят наш покой…
И счастья не было короче
Той белой ночи над Невой!
Полярная звезда
Горит полярная звезда
Там, высоко, на прежнем месте.
Читают скорбные известья.
Горит Полярная звезда.
По ней мы путь найдём всегда —
Он сердцу русскому известен.
Моя Полярная звезда,
Сверкай, гори на том же месте!
Остаёмся на зимовку
А дочку я не отпускаю.
Разлуки не переживу.
Ошибка ль это роковая,
Что я тебя не отпускаю?
Ещё мы ходим на Неву
Гулять. И, камешки бросая,
Смеёшься ты… Не отпускаю
Тебя, хоть всё переживу.
В кольце
Как девичья коса, отрезан
Последний путь, и мы в кольце.
Но в Смольном рассуждают трезво:
Трамплин к победе не отрезан.
И даже бабушка в чепце
Не мыслит о другом конце —
Бой, только бой! Хоть путь отрезан,
Мы в крепости, а не в кольце.
Горят склады
Как чёрен дым от рафинада.
Мы гневно смотрим на беду.
Так только может быть в аду,
Чтоб тлели груды рафинада.
Не сам ли чёрт приполз из ада
Поджечь Бадаевские склады?
Мы проживём без рафинада
И стойко смотрим на беду.
Бумажные кресты
Намёк наивный на спасенье —
На стёклах белые кресты!
Со смертью мы теперь на “ты”.
Намёк наивный на спасенье…
Среди вечерней темноты
Они — как кладбища виденье,
Не приносящие спасенья
На окнах белые кресты.
Машины в очках
У всех машин, как у слепцов,
Очки лиловые надеты.
И мгла ползёт со всех концов.
Но у машин, как у слепцов,
Чутьё ползти среди домов,
Минуя ямы и кюветы…
У всех машин, как у слепцов,
Очки лиловые надеты.
Телефон
Хоть телефон давно уж выключен,
Не говори, что связи нет.
Пусть ты из мирной жизни выхвачен
И телефон давно уж выключен,
Ты всем знакомый, всем сосед.
Ведёт друг к другу вещий след.
А телефон — пускай он выключен —
Есть связь, хотя звонков и нет.
В фабричном клубе
Играют вальс, наивный вальс,
Одной рукою на рояле.
На домрах раньше здесь играли.
Играют вальс, наивный вальс,
Но жадно слушают все в зале.
А бомба рядом взорвалась,
И вальс умолк, наивный вальс,
На расколовшемся рояле.
Овёс
Спасибо, что овёс не сжат.
Под снегом соберём колосья,
Над каждым зёрнышком дрожа.
Спасибо, что овёс не сжат
И кочерыжки тут лежат —
Их под бомбёжкой кто-то бросил.
Спасибо, что овёс не сжат:
Мы с дочкой соберём колосьев!
Упал снаряд
Какой-то страшный великан,
Вдруг разозлившись, топнул оземь.
И дом качнулся, будто пьян.
Ведь это страшный великан!
В подвале задрожал топчан,
Но мы пощады не попросим —
Сильнее мы, чем великан,
Что в жажде мести топнул оземь.
Кран
Залопотал на кухне кран
И смолк. Он точно клюв лебяжий.
Удавленный рукою вражьей,
Умолк наш старый добрый кран.
Как дорог стал воды стакан!
Как часто я с тоскою глажу
Давно замолкший медный кран,
Холодный, точно клюв лебяжий!
Чтоб страшно не было
Дочери
Она играет всё подряд,
Чтоб страшно не было, — ребёнок!
И звук так мягок, чист и звонок.
Она играет всё подряд.
А пушки кашлянут спросонок
И разом вдруг заговорят…
Шопен. Бетховен. Всё подряд,
Чтоб страшно не было, — ребёнок!
Халатик
Висит халатик на стене,
А дом нет. Он был расколот
В ночной зловещей тишине.
Халатик пёстрый на стене…
Как будто здесь гигантский молот
Ударил! Это не во сне
Висит халатик на стене,
А дома нет. Он весь расколот.
Маятник
…И маятник ещё качается
На уцелевшей той стене.
Нет, наше время не кончается —
Ведь маятник ещё качается:
В цехах, в редакциях, во мне
Стучит наперекор войне…
И даже здесь — он всё качается
На неразрушенной стене!
Три новеллы
1. Воздушная волна
Волной воздушной сброшен с крыши,
Он ухватился за карниз.
Бывает у судьбы каприз!
Волной воздушной сброшен с крыши,
Он думал — дом гораздо выше,
Не долететь живому вниз.
И парень, вихрем сброшен с крыши,
Вцепился пальцами в карниз.
Висел на этаже четвёртом
Парнишка в дымно-чёрной мгле.
Не всё разумно на земле,
Когда на этаже четвёртом
Висишь бессильным, полумёртвым…
Как лист на сломанном стебле,
Повис на этаже четвёртом
Парнишка в непроглядной мгле.
Зажмурясь, вдруг разжал он руки.
Упал. Но есть же чудеса,
Вознаграждение за муки!
Зажмурясь, вдруг разжал он руки —
Там снега мягкая коса.
Он встал, как взятый на порук,
Раскрыл глаза. Расправил руки.
Опять — дежурить. Чудеса!
2. Скрипка
Ту скрипку делал Страдивари,
И в ней живёт крылатый бог.
Но даже мышь в углу не шарит,
Не пискнет. Видишь, Страдивари, —
На студень клей столярный варят,
Затянут туже поясок.
Прости, великий Страдивари
И в скрипке заключённый бог!
На рынке топчется толпа.
“Возьмите скрипку за буханку!”
Тулуп и жалкая осанка.
На скрипку не глядит толка.
“Старуха-то, поди, глупа,
Водой надулась спозаранку!”
И ухмыляется толпа:
“За скрипку — целую буханку?”
Домой вернулась к ночи скрипка
И там в буржуйке сожжена.
Трещала дека. Тишина
Наполнилась рыданьем скидки.
Старуха в кресле точно в зыбке.
Она играет. Да, она!
…И умерла. Сгорела скрипка,
Самой скрипачкой сожжена.
3. Воришка
Поймали мальчика с поличным —
Он карточку на хлеб украл.
Кричала баба криком зычным.
Поймали мальчика с поличным.
Он под ударами упал,
А был он, как зайчонок, мал,
Мальчишка, пойманный с поличным,
Что карточку на хлеб украл.
Но кто-то в латаной шинели
Мальчишке подал хлеб: “Возьми!”
А может быть — на самом деле
Высокий, в латаной шинели,
Был, как мальчишка, без семьи?..
И с завистью на них смотрели:
Подумать только — тот, в шинели,
Мальчишке подал хлеб: “Возьми!”
Так был усыновлён воришка,
Рукою доброй уведён.
Всё это жизнь, не только книжка,
Что был усыновлён воришка
И дважды, стало быть, рождён
Блокадный, худенький мальчишка.
…Теперь в ремесленном воришка,
В ранг человека возведён.
Ёлки нет
…И ёлки нет. Под Новый год
В бомбоубежищах сидели.
А что страшнее — свист метели
Иль бомбы свист под Новый год,
Иль шорох мрака? Мы запели,
Мы гнали ужас от ворот…
Да, пели мы под Новый год,
Когда в убежище сидели.
В поисках тепла
Пришли на кладбище живые
В безумных поисках тепла.
И деревянные, косые
Кресты срубили мы, живые.
В печурке — космы огневые,
А после — снова тлен, зола…
Куда пойдём теперь, живые,
В безумных поисках тепла?
Чёрные кошки
Мы не боимся чёрных кошек,
И впрочем — кошек больше нет.
В ладонь собрали горстку крошек.
Мы не боимся чёрных кошек
И никаких дурных примет.
Мы ждём удач, мы ждём побед…
А в городе — ни чёрных кошек,
Ни полосатых больше нет!
Не хочу прикрас
Твердят мне: “Сглаживай углы.
Побольше оптимизма, света!”
А я кричу, как с минарета,
Про эти самые углы.
Прикрасы мне страшнее мглы.
Дневник — потомкам эстафета.
Мы, ушибаясь об углы,
Везде находим проблеск света.
Зеркало
Хоть от беды зайдётся сердце,
Нам надо выжить до конца
И в наше зеркало глядеться,
Хотя как птица бьётся сердце,
И копоть вытирать с лица.
А в праздник даже приодеться.
Хотя на части рвётся сердце,
Должны мы выжить до конца.
Гром
Молчи и слушай. Это — гром.
А не обстрел. Молчи и слушай.
Как потемнело всё кругом!
Молчи и слушай. Это гром.
Как музыка, он рвётся в уши
И разрешается дождём.
И мы ликуем — это гром,
А не обстрел. Молчи и слушай!
Игра в классы
Играли дети на панели,
Мелком квадраты начертив.
Но снова свист. Опять разрыв.
Лежали дети на панели,
И лужи грозные краснели.
Один из них остался жив,
Из тех, кто прыгал на панели,
Мелком квадраты начертив.
Кариатида
Попал снаряд в кариатиду.
Она поддерживала дом
В долготерпении своём.
Разбил снаряд кариатиду.
Мы затаили не обиду,
А гнев. Мы только им живём.
…Но встанет вновь кариатида,
И восстановят этот дом.
Мы уезжаем
Закрыта крышка у рояля.
На кресле — полосатый тюк.
(А бомба там ещё, в подвале).
Закрыта крышка у рояля.
Но мы с собою ноты взяли,
Забыв и скатерь, и утюг…
Закрыта крышка у рояля.
Верёвками обмотан тюк.
Портрет
Памяти В.А. Дранишникова
А твой портрет — он на груди,
Зашит, приколот и привязан.
Тебя уже нет. Но впереди
Всё ты же, если на груди
Кольцо фамильное с алмазом
Не прячут, судя по рассказам,
Так бережно… Ты на груди,
Пришит, приколот, с жизнью связан.
II
Наш путь
Шоссе на льду (путь небывалый!)
Озерной гладью разлилось,
И нам увидеть не пришлось
Шоссе на льду, путь небывалый!
А смерть, как рядовой матрос,
Все катера сопровождала.
Шоссе на льду (путь небывалый!)
Тревожной гладью разлилось.
На палубе
На палубе, как сельди в бочке,
Смешались люди и тюки.
(“Где метрика? Ты помнишь, дочка?”)
На палубе — как сельди в бочке,
А в небе крохотные точки:
Нас охраняют “ястребки”.
Смешалось всё — как сельди в бочки —
Мы, чемоданы и тюки.
Здесь только женщины и дети
Здесь только женщины и дети
Да, кажется, глухой старик…
Но мы у немцев на примете,
Седые женщины и дети.
От крови или от зари
Вода багровым всплеском светит?
Молчат и женщины, и дети,
Но зарыдал глухой старик.
Забыть нельзя
Забыть нельзя. Простить нельзя.
О страх, почти нечеловеческий!
Мгновенье — не короче вечности.
Жить надо, но забыть нельзя.
Опять пропеллер. Катер мечется.
Чревата смертью бирюза.
Забыть нельзя. Простить нельзя.
Тот страх, почти нечеловеческий!
В теплушке
Отлично сказано — теплушка!
Зимой, должно быть, это рай,
Когда кипит на печке чай.
Как верно сказано — теплушка!
Подует ветер — друг у дружки
Тепла попросим невзначай.
О слово милое — теплушка!
Дом на колёсах. Сущий рай.
Пропуск в Ташкент
В Ташкент мы получили пропуск.
Плацкартный дали нам билет.
А в поезде — военных пропасть.
Мы всем показываем пропуск.
Нас угощают: винегрет,
И студень, и пакет галет.
“Вы — ленинградцы!”… Спрятан пропуск.
Проверил проводник билет.
Турксиб
И вот уже Турксиб тот самый.
Мы не отходим от окна.
Бежит верблюд вдоль полотна,
Как в зоопарке, тот же самый,
Бежит спокойно и упрямо.
Смеётся дочка: “Видишь, мама?”
Да, вот уже Турксиб тот самый.
Не оторваться от окна.
Идиллия
Как будто сделаный из замши,
Везёт арбу седой ишак,
В пыли ступая не спеша.
Конечно, он из серой замши…
На груде дынь хозяин сам же
Уснул, беспечная душа!
Совсем игрушечный, из замши,
Везёт арбу седой ишак.
Мы в Ташкенте
1
Ташкент! Он кажется приземист.
На окнах в первых этажах
Решётки. Листьев пыльных шелест.
Сам город кажется приземист,
Но тополя — там, в облаках,
Которых нет. Синь в небесах
Слепит. А город сам приземист.
Решётки в первых этажах.
2
Нет, не решётки характерны —
Сердца открытые друзей.
Тут столько дружбы чистой, верной,
Что не решётки характерны
Для новой родины моей.
И кровь струится горячей —
Ведь не решётки характерны,
А руки тёплые друзей!
Изобилие
Лиловый, красный, жёлтый, синий —
Здесь все оттенки, все цвета.
Плоды лежат в моей корзине —
Багряный, белый, жёлтый, синий…
А помнишь, в комнате был иней
И сетка хлебная пуста?
Оранжевый, зелёный, синий —
Здесь все оттенки, все цвета.
Спички
Мы привезли с собою спички —
Наш, ленинградский коробок.
Попал осколок в тот ларёк,
Где продавали эти спички.
Я затемняю по привычке
Окно, набросив свой платок…
Нет, я куплю другие спички
И спрячу милый коробок.
Белоголовый мальчуган
Белоголовый мальчуган
Среди смуглёнышей узбеков.
На корточках у очага
Сидит приезжий мальчуган.
Где был тот лес и те лугу,
Петух иначе кукарекал,
Но синеглазый мальчуган
Уже как свой среди узбеков.
Верблюд
Как вежлив бежевый верблюд!
Он всем кивает по дороге,
Двугорбый, сильный, длинноногий.
Таков уж бежевый верблюд:
Он не сердитый, только строгий,
Он уважает всякий труд,
Можнатый бежевый верблюд,
Что всем кивает по дороге.
Госпиталь
А госпиталь в саду фруктовом.
Качнулась ветка синих слив,
Как пологом кровать накрыв.
Так хорошо в саду фруктовом,
Что раненый в бою под Псковом
Уснул, о Пскове позабыв.
Ведь госпиталь в саду фруктовом
Под ветками медовых слив.
Не так…
Солдат с подвязанной рукой
Другую протянул по-братски:
“Спасибо за стихи!” Постой,
Солдат с подвязанной рукой,
Не так описан подвиг твой,
А ты — земляк мой ленинградский…
Но тот, с подвязанной рукой,
Другую протянул по-братски.
Отраженье
Всё помню ангела с крестом
На площади в тумане мглистом.
Летел снаряд с протяжным свистом
Над этим ангелом с крестом…
К арыку светлому нагнись ты:
Нет, не себя увидишь в нём —
Седого ангела с крестом
На площади в тумане мглистом.
Декабрь сорок второго.
Сюда приходят ровно в девять
Послушать сводку из Москвы.
Ребёнок плачет у вдовы…
В Москве — там шесть, а здесь уж девять.
Не поднимая головы,
Мы кулаки сжимаем в гневе,
Когда приходим ровно в девять
Послушать сводку из Москвы.
Молоко
Старик в халате полосатом
Торгует пресным молоком.
Здесь во дворе — семья солдата.
Старик в халате полосатом
Полкувшина отлил ребятам:
“Мы рассчитаемся потом!”
Узбек в халате полосатом
Торгует пресным молоком.
Март в Узбекистане
Когда ты в марте выйдешь в степь,
Утонешь в шёлковых тюльпанах.
Их столько огненных, багряных!
Цветёт, благоухая, степь.
А гор сверкающая цепь
Как паруса плывёт в туманах.
Ещё до зорьки выйду в степь,
Росы напьюсь там на тюльпанах.
И здесь Полярная звезда
Дочери
Я увезла с собой тебя
И Музу, дочь мою меньшую.
Как звёзды южные кипят!
Стихи спасла я и тебя…
Когда в степи тюльпаны спят,
Звезду Полярную ищу я,
Чтоб отстояла и тебя
И Музу, дочь мою меньшую!
Плов
Не режет к празднику барана
Гафур-ата, не варит плов.
Старик, проснувшись очень рано,
Поймал кудлатого барана,
Рога стянул ему арканом
И гонит в город для бойцов.
Зарежет только там барана,
Бойцам он приготовит плов.
Сфинкс
С лицом египетского сфинкса
Прошёл незрячий человек.
Он был под Пулковом, узбек
С лицом египетского сфинкса.
Былое, в будущее вклинься!
От бомб у сфинксов таял снег…
И вот с лицом того же сфинкса
Прошёл незрячий человек.
Встреча
Как циркуль кружат костыли
На раскалившейся панели.
От зноя листья почернели.
Всё кружат, кружат костыли.
Москвички-девушки прошли,
В глаза герою поглядели.
Остановились костыли
На раскалившейся панели.
Виноград
Зеленоглазый виноград
Смеется на горбатых лозах.
На солнце он и жёлт и розов,
Зеленоглазый виноград.
Наполнен цоканьем цикад
От зноя побелевший воздух,
И чаус, крупный виноград,
Смеётся на горбатых лозах.
Консерваторцы в кишлаке
На сборе хлопка контрабас
Опережает первых скрипок.
Солирует басистым скрипом
На сборе хлопка контрабас.
И хлопок в фартуках у нас
Колышется, пушист и зыбок.
Неповоротлив контрабас,
Но обгоняет первых скрипок.
Ташкентская фиалка
В январский полдень на припёке,
Фиалка распустилась вдруг.
Мой маленький безмолвный друг!
В январский полдень, на припёке,
Как я, ты перепутал сроки
И не предвидел новых вьюг.
Смотрите, люди, — на припёке
Фиалка распустилась вдруг!
Салют
Мы здесь не слышали салюта,
Того салюта в январе.
В узбекском маленьком дворе
Не громыхал раскат салюта,
Но с ленинградкой на заре
Все целовались почему-то,
Хоть и не слышали салюта,
Того салюта в январе.
Не Киев ли?
И снова город нами взят!
Бегут под окнами, смеются.
Не Киев ли? Разбилось блюдце.
Ещё ведь город нами взят.
И влага светлая в глазах,
И спицы в руки не даются.
Не Киев ли сегодня взят?
Бегут под окнами, смеются.
В чайхане
Полна народу чайхана.
Толкуют о делах за чаем.
А скоро кончится война!
…И вдруг умолкла чайхана:
Глядим на карту. Тишина.
Флажки маячят за Дунаем.
Ликует наша чайхана,
Поют все за зелёным чаем.
Домой
Уже раскрыты чемоданы,
И в нашем доме всё вверх дном.
Сгорел чулок под утюгом.
Укладывают чемоданы.
Вербовка в новый цех “Светланы”.
Соседки едут завтра днём.
Не упади на чемоданы —
Ведь в нашем доме всё вверх дном!
И мы уедем
И мы уедем очень скоро.
Какое слово — “Ленинград”!
Опять волненье, споры, сборы.
Неделя — это очень скоро.
Сюда — клавиры. Вних — халат.
Портрет — в портфель. Он так нам дорог.
И мне и дочке. Очень скоро
И он увидит Ленинград.
Берёзка
Всю ночь не спят у нас в теплушке —
Не тот, не прежний ли вагон?
За перегоном — перегон.
И вдруг заплакали в теплушке:
Берёзка! Та же, на опушке!
И ей отвесили поклон
Все, то в ту ночь не спал в теплушке.
Не тот, не прежний ли вагон?
С дороги
Умылись только что с дороги,
И музыкой наполнен дом.
Стоит соседка на пороге:
«Вы отдохнули бы с дороги!»
Но ты, как прежде, в позе строгой
Полд чёрный поднятым крылом.
Ещё не пили чай с дороги,
А музыкой наполнен дом.
Жажда
Всё осмотреть, всем надышаться,
На каждом постоять углу,
К решётке на мосту прижаться,
Всё обойти, всем надышаться
И каждой встрече поражаться,
Знакомой трещинке в полу,
Листать тетради, надышаться
Своим трудом в родном углу!
Дар жизни
На люльке — девушка-маляр.
Она неистовстует кистью.
Вот это жизни светлый дар!
Поёт, работая, маляр,
И брызги охры, точно листья
Под осень разожгли пожар.
Спасибо, девушка-маляр,
Что там неиствствуешь кистью!
Сфинксы
Два сфинкса смотрят друг на друга.
Не видя больше ничего.
Но волны катятся упруго.
Два сфинкса смотрят друг на друга.
Огней расцвеченная вьюга —
Салют. Какой волшебство!
Но сфинксы смотрят друг на друга,
Не замечая ничего.
Гитара
Играют где-то на гитаре,
А кто-то плачет там навзрыд.
Асфальт в котле как чёрт дымит.
Стучат. Играют на гитаре.
Всё это — жизнь, и труд, и быт,
Печать и радость вечно в паре.
Струну порвали на гитаре,
И снова плачут там навзрыд.
Признак мира
Всё надо начинать сначала,
Квартира чья-то занята.
Тут — стульев нет, там — одеяла
Придётся всё начать с начала,
Но даже эта суета —
В ней признак мира. Горя мало,
Что надо начинать сначала
И что квартира занята.
Сиянье
…И засверкал, как прежде, купол.
Как траур, сброшены чехлы.
Луч солнца каждый блик нащупал.
Сияет шпиль, сверкает купол,
И даже средь вечерней мглы
Их очертания светлы.
Друг перед другом шпиль и купол
Гордятся! — сброшены чехлы.
Гвардейцы
Идут по Невскому гвардейцы
Сквозь строй цветов, и рук, и глаз.
Записками бросая в нас,
Иду взволнованно гвардецы,
И не запеть нельзя сейчас,
И некуда от счастья деться,
Когда по Невскому гвардейцы
Идут сквозь строй горящих глаз.
Кони Клодта
Как символ жизни эти кони,
Разумной воли и огня,
Четыре клодтовских коня.
Вас под землёй хранили, кони,
Но снова мир на небосклоне.
Зовите ж за собой меня,
Литые трепетные кони,
Как символ правды и огня!
Мир
Короткое такое слово,
И всё-таки оно длинней
Любых дорог в стране моей.
Три буквы: МИР. Какое слово!
Бил град нас, жаркий и свинцовый,
Лишал семьи, любви и крова…
И вот возникло это слово,
Что Млечного Пути длинней.
Надпись
Ещё осталась надпись тут:
«Газоубежище — направо»!..
А газ на Остров к нам ведут,
Хоть и осталась надпись тут —
Кривые буквы величавы.
Закрасив, надпись не сотрут
Из памяти. Мы помним — тут
Газоубежище. Направо.
Васильевский остров
Здесь, на Васильевском, все линии
Как будто струны на колке,
А взморье — гриф, там, вдалеке.
Петром начертанные линии…
Мой остров, в счастье и в тоске
Я всё зову тебя по имени.
Раз навсегда прямые линии —
Как будто струны на колке.
О новом памятнике
Каким он будет, этот памятник
Утратам нашим и победам?
Во что оденется — не в камень ли?
Иль в бронзу воплотится памятник?
Ещё народу он неведом,
Но должен быть на всё ответом
И предсказаньем… Будет памятник
Звать к мирным творческим победам.
Московский проспект
Простор Московского проспекта —
Он как бы в будущее путь
Окреп, разросся Парк Победы.
Дома Московского проспекта
Сверкают. Вольно дышит грудь.
Прохожий, помни, не забудь —
Здесь фронт был! Но простор проспекта —
Коммунистический наш путь.
Экскурсия
Экскурсия на теплоходе,
Играет вальс аккордеон.
К Петродворцу уже подходим
На белоснежном пароходе.
Вот востановленный Самсон!
Волнуясь, глаз с него не сводим,
И плачет там, на пароходе,
В руках слепца аккордеон.
Всё это — я
Дневник, а про себя полслова,
Но я во всём отражена.
Магнитофоном быть готова,
Я только облекаю в слово
Всё, чем живёт народ, что ново.
И я — не я, а вся страна…
Стихи мои поймут с полслова:
В них наша жизнь отражена!
