Стихотворения Веры Меркурьевой

Стихотворения Веры Меркурьевой

Бабушка русской поэзии

Полуседая и полуслепая,
Полунемая и полуглухая,
Вид — полоумной или полусонной,
Не говорит — мурлычет монотонно,
Но — улыбается, в елее тая.

Свой бубен переладив на псалмодий,
Она пешком на богомолье ходит
И Зубовскую пустынь посещает,
Но если церковь цирком называет,
То это бес ее на грех наводит.

Кто от нее ль изыдет, к ней ли внидет, —
Всех недослышит или недовидит,
Но — рада всякой одури и дури, —
Она со всеми благолепно курит
Но почему-то — ладан ненавидит.

Ей весело цензуры сбросить пояс,
Ей — вольного стиха по санкам полоз
Она легко рифмует плюс и полюс,
Но — все ее не, нет, и без, и полу —
Ненужная бесплодная бесполость.

18 июня 1918

* * *
Я пришла к поэтам со стихами,
Но они стихи слагали сами.
Было им не до меня, конечно,
И, спеша, они сказали: вечно.

Я – к друзьям, они меня читали,
Но друзья продукты покупали,
А купить так дорого и трудно,
И, грустя, они сказали: чудно.

Я – к чужимъ: примите и прочтите,
И поверьте мне, и полюбите.
Но чужие вежливы фатально,
И, вздохнув, сказали: гениально.

Где же быть вам, где вамъ быть уместней,
Бедные, бездомные вы песни?
Что ж у вас по целому по свету
Своего родного дома нету?

Спрячьтесь в землю, станьте там магнитом –
Но земля сокрыта под гранитом.
Сгиньте в небе молний мятежами –
Но закрыто небо этажами.

Я в окно вас, я вас ветру кину,
Вашему отцу и господину.
Внук Стрибожий веетъ, песни носит,
В чье-нибудь он сердце их забросит.

Отзовется чье-то сердце эхом,
Отольется чьей-то песне смехом,-
А не знаетъ, съ кем смеется вместе,
Как и мне о нем не чаять вести.

1921

* * *
Без лета были две зимы,
Две мглы, две темноты.
Два года каторжной тюрьмы,
Два года рабской немоты

Я вынесла. А ты?

Я не сдаюсь. Смеюсь, шучу
В когтях у нищеты,
Пишу стихи, всего хочу,
Как хлеба — красоты.

Я не грущу. А ты?

В двухлетней пляске двух теней
Обмана и Тщеты
Я вижу только сон о сне
Последней пустоты.

И я — свой сон — как ты.
1920

 

***
Вам привет плетя узорно-чинный,
С кем сравню, кому Вас уподоблю?
Белому ли цветику жасмина?
Ягоде ли синей — гонобоблю?

Меж цветов Вы — голубая роза,
А меж ягод — белая малина;
Меж стихов — ритмическая проза,
Между женщинами — Антонина.

Вся Вы — смесь подобранных контрастов,
Ваша жизнь — ряд противоречий,
Над мечтой у Вас — безумье власти,
А рассудком каждый шаг отмечен.

Знали вы, куда идти в туманах
Непроглядной безудержной страсти,
Верная до мелочи в обманах,
Любящая чутко — в безучастьи.

Направляясь прямо к двери ада,
Вы и в рай, конечно, попадете:
Верно уклонившись там, где надо,
Правильно сойдя на повороте.

Я ж, любуясь Вами после смерти,
Как при жизни Вами любовалась,
Поспешу и на тот свет, поверьте, —
Чтоб и там Вас встретить мадригалом.
 

 

***

Влача рифмованные цепи,
я говорила — или нет:
о дне рождения на свет,
о дне рождения в Вертепе.

О дне, в который дикий стрепет
слетел к нам, — полевой поэт, —
влача рифмованные цепи,
я говорила — или нет?

Кто задирался много лет
в немом и безответном склепе
и вышел к нам — и в песни трепет
он преломляет тень и свет,
влача рифмованные цепи.

Освобожденному — привет,
новорожденному — в Вертепе.

Голодная
С утра до вечера
Есть нечего.
Обшарила все потаенки-норочки.
А ни черствой корочки.
Мне не спать, не есть, не пить.
Пойду я плутать, бродить.

У стен камня-города
От голода.
Про нас, на земных полях, знать, не сеяно,
То ли ветром свеяно.
Ступить — что ни шаг, ни два —
Ой, кружится голова.

Дороги нечаянно
Встречаются.
Кольцом людским на перекрестках схвачены,
Котлы-то горячие,
Полны до краев едой.
Постой, постаивай, стой.

Мы ходим в дом из дому
С поклонами,
По людям Христа ради побираючись,
Со смертью играючись.
Улыбки Твоей цветы —
Доволен ли нами Ты?

Тебя не увидели
Мы сытые —
В предсмертной тоске, в покаянном ужасе
Ты нам обнаружился.
Слава же Тебе вовек,
Показавшему нам свет.

Головокружение,
Томление
Дремотно-соблазнительное, вкрадчиво
Всплывает, а то спрячется.
Котлы-то полны по край.
Подай, Господи, подай.

***
Да, нам любовь цвела и пела
На вольной воле Блока рифм.
Искали мы с Андреем Белым
Мудреной рифмы логарифм.

Мы за Ахматовой метались
От душной страсти без ума,
Для Кузмина мы наряжались
И в маркизет и в гро-дама.

Мы отдыхали на Бальмонте —
Лесной поляне трав и мха,
И нами в Брюсове-архонте
Не узнан каторжник стиха.

Нас Вячеслав Великолепный
И причащал и посвящал,
Для нас он мир в эдем вертепный —
В обоих смыслах — обращал.

Где изнывала, токи крови
Лия, стенающая тварь,
Он воздвигал и славословил
Свой торжествующий алтарь.

Кровь Сатаны храня в Граале,
Христа в Диониса рядил,
И там, где, корчась, умирали,
Благословлял — и уходил.

11 января 1918

***
Дай, тебе расскажу я,
Что это значит – стих.
Это – когда гляжу я
В протени глаз чужих –
Там, как на дне колодца,
Сердце – одно двоих –
Взмолится и зайдется.
Это любовный стих.

Если заря проглянет
Сквозь дождевую сеть,
Если луна в тумане,
Если трава в росе –
Там, у родной могилы,
Куст васильков простых –
Это забытый милый,
Это печальный стих.

Если снежинки утром
Падают с высоты,
Если в незнаньи мудром
Около смерти ты,
Если ручейно шалый
И говорлив и лих –
Это шиповник алый,
Это веселый стих.

Если алмаз в изломе,
Если душа в огне,
Если в небесном доме
Днем Господина нет,
Если пустой лазури
Свод онемелый тих –
Это находят бури,
Это безумный стих.

Если, как тонкий холод,
Где-то внутри, на дне,
Сладкий услышишь голос:
– Пав, поклонися мне,
Мир тебе дам на выем,
Блага всех царств земных. –
Древним ужален змием
Этот прекрасный стих.

Это – когда подснежье
Паром с полей встает,
Где-то зовут – но где же?
Кто-то – но кто? – поет
И поцелуем вьется
Около губ твоих,
Льнет, и скользит, и льется –
Это любимый стих.

Стих – это Сердце Мира,
Тайн святая святых,
Стих – это милость мира,
Жертва хваленья – стих.
Стих – это весть о смерти,
Смерть – это жизни стих.
Это сердце поэта,
Это поэта стих.
1918

***
– Оглавление –
Бабушка русской поэзии

Полуседая и полуслепая,
Полунемая и полуглухая,
Вид — полоумной или полусонной,
Не говорит — мурлычет монотонно,
Но — улыбается, в елее тая.

Свой бубен переладив на псалмодий,
Она пешком на богомолье ходит
И Зубовскую пустынь посещает,
Но если церковь цирком называет,
То это бес ее на грех наводит.

Кто от нее ль изыдет, к ней ли внидет, —
Всех недослышит или недовидит,
Но — рада всякой одури и дури, —
Она со всеми благолепно курит
Но почему-то — ладан ненавидит.

Ей весело цензуры сбросить пояс,
Ей — вольного стиха по санкам полоз
Она легко рифмует плюс и полюс,
Но — все ее не, нет, и без, и полу —
Ненужная бесплодная бесполость.

18 июня 1918

* * *

Без лета были две зимы,
Две мглы, две темноты.
Два года каторжной тюрьмы,
Два года рабской немоты

Я вынесла. А ты?

Я не сдаюсь. Смеюсь, шучу
В когтях у нищеты,
Пишу стихи, всего хочу,
Как хлеба — красоты.

Я не грущу. А ты?

В двухлетней пляске двух теней
Обмана и Тщеты
Я вижу только сон о сне
Последней пустоты.

И я — свой сон — как ты.

1920

* * *

Вам привет плетя узорно-чинный,
С кем сравню, кому Вас уподоблю?
Белому ли цветику жасмина?
Ягоде ли синей — гонобоблю?

Меж цветов Вы — голубая роза,
А меж ягод — белая малина;
Меж стихов — ритмическая проза,
Между женщинами — Антонина.

Вся Вы — смесь подобранных контрастов,
Ваша жизнь — ряд противоречий,
Над мечтой у Вас — безумье власти,
А рассудком каждый шаг отмечен.

Знали вы, куда идти в туманах
Непроглядной безудержной страсти,
Верная до мелочи в обманах,
Любящая чутко — в безучастьи.

Направляясь прямо к двери ада,
Вы и в рай, конечно, попадете:
Верно уклонившись там, где надо,
Правильно сойдя на повороте.

Я ж, любуясь Вами после смерти,
Как при жизни Вами любовалась,
Поспешу и на тот свет, поверьте, —
Чтоб и там Вас встретить мадригалом.

* * *

Влача рифмованные цепи,
я говорила — или нет:
о дне рождения на свет,
о дне рождения в Вертепе.

О дне, в который дикий стрепет
слетел к нам, — полевой поэт, —
влача рифмованные цепи,
я говорила — или нет?

Кто задирался много лет
в немом и безответном склепе
и вышел к нам — и в песни трепет
он преломляет тень и свет,
влача рифмованные цепи.

Освобожденному — привет,
новорожденному — в Вертепе.

Вчерашней имениннице

Пришлось нам править ваши именины
В день преподобной — но не Антонины.

Ах, перепутал чей-то дух лукавый
Все имена, календари и нравы.

Но ловим мы почтить предлог удобный
День бесподобной — хоть не преподобной,

И верим твердо, что ваш ангел нежный,
Хотя и ложный, примется прилежней

И неусыпней (или непробудней)
Блюсти все ваши прихоти и плутни

И ниспошлет вам, но не что попало —
Не обожателей: и так не мало,

Не реквизиторов: и так их много,
Но пусть, о пусть вкруг вашего чертога

Со всех сторон, куда ни глянет око,
Кипят моря божественного мокка,

Стоят пирожных горные громады,
И винной негой плещут водопады.

Ведь радость в жизни горестной и пленной
Всегда была минутной и блаженной,

И хмель ее, чем горче, тем любезней —
В вине он, в поцелуе или в песне.

О, в этой жизни горестной и жуткой
Умейте жить, умейте жить минуткой.

Голодная

С утра до вечера
Есть нечего.
Обшарила все потаенки-норочки.
А ни черствой корочки.
Мне не спать, не есть, не пить.
Пойду я плутать, бродить.

У стен камня-города
От голода.
Про нас, на земных полях, знать, не сеяно,
То ли ветром свеяно.
Ступить — что ни шаг, ни два —
Ой, кружится голова.

Дороги нечаянно
Встречаются.
Кольцом людским на перекрестках схвачены,
Котлы-то горячие,
Полны до краев едой.
Постой, постаивай, стой.

Мы ходим в дом из дому
С поклонами,
По людям Христа ради побираючись,
Со смертью играючись.
Улыбки Твоей цветы —
Доволен ли нами Ты?

Тебя не увидели
Мы сытые —
В предсмертной тоске, в покаянном ужасе
Ты нам обнаружился.
Слава же Тебе вовек,
Показавшему нам свет.

Головокружение,
Томление
Дремотно-соблазнительное, вкрадчиво
Всплывает, а то спрячется.
Котлы-то полны по край.
Подай, Господи, подай.

* * *

Да, нам любовь цвела и пела
На вольной воле Блока рифм.
Искали мы с Андреем Белым
Мудреной рифмы логарифм.

Мы за Ахматовой метались
От душной страсти без ума,
Для Кузмина мы наряжались
И в маркизет и в гро-дама.

Мы отдыхали на Бальмонте —
Лесной поляне трав и мха,
И нами в Брюсове-архонте
Не узнан каторжник стиха.

Нас Вячеслав Великолепный
И причащал и посвящал,
Для нас он мир в эдем вертепный —
В обоих смыслах — обращал.

Где изнывала, токи крови
Лия, стенающая тварь,
Он воздвигал и славословил
Свой торжествующий алтарь.

Кровь Сатаны храня в Граале,
Христа в Диониса рядил,
И там, где, корчась, умирали,
Благословлял — и уходил.

11 января 1918

* * *

Дай, тебе расскажу я,
Что это значит – стих.
Это – когда гляжу я
В протени глаз чужих –
Там, как на дне колодца,
Сердце – одно двоих –
Взмолится и зайдется.
Это любовный стих.

Если заря проглянет
Сквозь дождевую сеть,
Если луна в тумане,
Если трава в росе –
Там, у родной могилы,
Куст васильков простых –
Это забытый милый,
Это печальный стих.

Если снежинки утром
Падают с высоты,
Если в незнаньи мудром
Около смерти ты,
Если ручейно шалый
И говорлив и лих –
Это шиповник алый,
Это веселый стих.

Если алмаз в изломе,
Если душа в огне,
Если в небесном доме
Днем Господина нет,
Если пустой лазури
Свод онемелый тих –
Это находят бури,
Это безумный стих.

Если, как тонкий холод,
Где-то внутри, на дне,
Сладкий услышишь голос:
– Пав, поклонися мне,
Мир тебе дам на выем,
Блага всех царств земных. –
Древним ужален змием
Этот прекрасный стих.

Это – когда подснежье
Паром с полей встает,
Где-то зовут – но где же?
Кто-то – но кто? – поет
И поцелуем вьется
Около губ твоих,
Льнет, и скользит, и льется –
Это любимый стих.

Стих – это Сердце Мира,
Тайн святая святых,
Стих – это милость мира,
Жертва хваленья – стих.
Стих – это весть о смерти,
Смерть – это жизни стих.
Это сердце поэта,
Это поэта стих.

22. IX. 1918

* * *

Дождь моросит, переходящий в снег,
Упорный, тупо злой, как печенег.
Ступни в грязи медлительной влачу —
И мнится мне страна восточных нег.

Из тьмы веков к престолу роз избран,
За Каспием покоится Иран.
На Льва-Толстовской улице шепчу:
Тавриз, Шираз, Керманшах, Тегеран.

В холодном доме тихо и темно,
Ни сахару, ни чаю нет давно.
Глотаю, морщась, мутный суррогат —
“А древний свой рубин хранит вино”.

Теплом и светом наша жизнь бедна,
Нам данная, единая, одна.
А там Иран лучами так богат,
Как солью океанская волна.

Здесь радость — нам не по глазам — ярка,
Всё черная да серая тоска.
А там, в коврах — смарагд и топаз,
Там пестрые восточные шелка.

От перемен ползем мы робко прочь,
Здесь — день как день, и ночь как ночь, точь-в-точь.
А солнце там — расплавленный алмаз,
А там, а там — агат текучий ночь.

Неловко нам от слова пышных риз,
От блеска их мы взгляд опустим вниз —
А там смеются мудро и светло
Омар-Хайам, Саади и Гафиз.

Холодный ветер, скучный запад брось,
Беги от них — а ноги вкривь и вкось
На Льватолстовской улице свело,
О, если б повернуть земную ось!

***

Евгению Архиппову

«Живи, как все» – это мило,
Но я и жила, как все:
Протянутая, шутила
На пыточном колесе.

Пройдя до одной ступеньки
Немой, как склеп, нищеты –
Как все, я бросала деньги –
Голодная – на цветы.

Весь день на черной работе
Замаливала грехи,
Как все – в бредовой дремоте
Всю ночь вопила стихи.

Как все, любившему снилась
Тяжелым сном на беду.
За ярость дарила милость –
Как все – любовь – за вражду.

Ступив своей жизни мимо,
Навстречу смертной косе –
Давно я живая мнимо
И только кажусь как все.

1922

 

* * *
Пробоина – в Успенском соборе!
Пробоина – в Московском Кремле!
Пробоина – кромешное горе –
Пробоина – в сраженной земле…
…………………………………………..
Пробоина – брошенные домы –
Пробоина – сдвиг земной оси!
Пробоина – где мы в ней и что мы?
Пробоина – бездна поглотила –
Пробоина – нет всея Руси !

* * *
Вы любили на широком
просторе вольных рифм моих…
Да, нам любовь цвела и пела
На вольной воле Блока рифм.
Искали мы с Андреем Белым
Мудреной рифмы логарифм.

Мы за Ахматовой метались
От душной страсти без ума,
Для Кузмина мы наряжались
И в маркизет и в гро-дама.

Мы отдыхали на Бальмонте —
Лесной поляне трав и мха,
И нами в Брюсове-архонте
Не узнан каторжник стиха.

Нас Вячеслав Великолепный
И причащал и посвящал,
Для нас он мир в эдем вертепный —
В обоих смыслах — обращал.

Где изнывала, токи крови
Лия, стенающая тварь,
Он воздвигал и славословил
Свой торжествующий алтарь.

Кровь Сатаны храня в Граале,
Христа в Диониса рядил,
И там, где, корчась, умирали,
Благословлял — и уходил.

БАБУШКА РУССКОЙ ПОЭЗИИ
(автопортрет)

Полуседая и полуслепая,
Полунемая и полуглухая,
Вид – полоумной или полусонной,
Не говорит – мурлычет монотонно,
Но – улыбается, в елее тая.

Свой бубен переладив на псалмодий,
Она пешком на богомолье ходит
И Зубовскую пустынь(1) посещает,
Но – если церковь цирком называет,
То это бес ее на грех наводит.

Кто от нее ль изыдет, к ней ли внидет –
Всех недослышит или недовидит,
Но – рада всякой одури и дури,
Она со всеми благолепно курит
И почему-то – ладан ненавидит.

Ей весело цезуры сбросить пояс,
Ей вольного стиха по санкам полоз,

Но – все ее не, но и без и полу –
Ненужная бесплодная бесполость.
19 июня 1918

(1) В Москве, на Зубовской площади, жил тогда Вячеслав Иванов

СОН О БОГОРОДИЦЕ

I

На Москва-реке, по-за Москва-рекой,
Что ни день под землю опускается,
Что ни ночь на небо подымается –
Нет покоя изотчаянной душе мирской,
Угомона неприкаянной тоске людской,
Не умается она, не унимается.

Пó снегу по крепкому шаги хрустят,
Ног бессонных беспокойных топоты.
Чьи же то украдчивые шепоты?
Чьи же то платки тугие на плечах шуршат?
Кто такие, кто такие по ночам вершат,
Крадучись, догадчивые хлопоты?

Перекрестки-переулки спят – не спят,
И во все незрячие оконницы
Недреманные глядят околицы,
Как сугробы мнут нажимами тяжелых пят,
Пробираясь – чет и нечет, сам-четверт, сам-пят –
Богомольцы всё да богомолицы.

И у всех, у всех в ушах и на устах:
Двинулась Царица приснославная,
Новоявленная, стародавняя.
И несут от церкви дó церкви впотай, впотьмах,
На рабочих, на усталых на своих руках
Образ Божьей Матери Державныя.

Ладаном возносятся от многих уст
Воздыхания и сокрушения,
Упования и умоления.
Очи теплятся свечами во сорокоуст.
Пенье – стоны заглушенные и тонкий хруст
Рук, поднятых в чаяньи спасения.

Плачут горькие: Как были три петли,
Так они по горлышку приходятся.
Кто и выживет – навек уродица.
Ты не нам, крапивам сорным, благодать пошли,
Ты за малые за травки Бога умоли,
Оглянись на деток, Богородица.

Шепчут нежные: – На что цвести цветам,
Если высохнут никем не взятыми,
Без вины кручинно виноватыми?
Ты нечаянною радостью явися нам
И зарей незаходимой улыбнися нам –
О Твоем же Имени и святы мы.

Молвят злые: – Заплутали без пути,
Впали во прелестное мечтание.
От бесовского избавь стреляния,
Тихое Пристанище, от бури ущити,
Вызволи, Споручница, из адовой сети,
Смерти нам не дай без покаяния.

Так и носят о полуночной поре,
Провожая низкими поклонами,
Вздохами, слезами затаенными.
Не оставят ранее, чем утро на дворе,
И поставят Матушку в Страстном монастыре,
С древле-сочиненными иконами.

II

О ночную пору на Москва-реке
Поднялася, веется Метелица,
Вьюжится, и кружится, и мелется,
Неодета, необута, пляшет налегке,
Как хмельная, в снеговом да вихревом танке,
Прядает, и падает, и стелется.

Вьется, завивается лихой танок.
А и свисты-посвисты глумливые,
А и крики-окрики шальливые.
У пяти углов да посреди пяти дорог
Разметались нежити и вдоль и поперек,
Нежити, во скрежете визгливые.

Средь пяти дорог да у пяти углов
Святки повстречались с грехитяшками,
Разбежались зоркими ватажками –
В щели пробираться незакрещеных домов,
Баломутить, дрáзниться на тысячу ладов
Хитрыми лукавыми замашками.

Святки беленькими скатками катят,
Грехитяшки – серыми кружочками,
Пылевыми мягкими комочками,
И трепещутся-мерещатся кому хотят,
В подворотнях ежатся, как шерстка у котят,
Множатся за мерзлыми за кочками.

Перестрев Метелице пути-концы,
К ней кубариками взмыли-вздыбили:
– Мы на убыли, подай нам прибыли, –
Запищали несыти, что галочьи птенцы.
А Метелица: – Аминь, аминь, мои гонцы,
На две пропасти, на три погибели. –

На своем пиру, да не в своем уме
Немочи и нежити тлетворные,
Поперечные и перекорные,
Закрутились-замутились в снеговой суме.
Стали святки – пустосвятки во кромешной тьме,
Грехитяшки – Грехи Тяжки черные.

Нечисти со всех сторон до всех хором
По миру тенетами раскинулись,
На поле болотом опрокинулись.
Там, где был престол – на Руси – ныне стал сором,
Что ни град – пожар – на Руси – что ни дом – погром:
Пустосвятки, Грехи Тяжки двинулись.

III

На честном дворе, в Страстном монастыре
Собрались Царицы, миру явлены,
Преискусно от людей прославлены:
Ризы Утоли моя печали – в серебре,
И Нечаянныя Радости – в живой игре
Изумрудов – искрятся, оправлены.

Купина Неопалима аки мак
Расцвела пылающими лалами,
Скрыта Троеручица опалами,
В жемчугах Скоропослушницы таимый зрак,
И одна Державная осталась просто, так –
Не грозя каменьями, металлами.

Собирался Богородичен собор
На совет о тяжком о безвременьи,
О кругом обставшей церковь темени.
В сумраке чуть теплится лампадами притвор.
А на паперти вопит разноголосый хор
Дьявольского и людского племени.

Молятся Заступнице кто сир, кто нищ,
Радостную славит тварь печальная:
– Радуйся, Благая, Изначальная,
Одеяние нагих, покров пустых жилищ,
Упование благих – с поруганных кладбищ,
Радуйся, Всепетая, Всехвальная. –

Молятся Метелице кто зол, кто враг:
– Радуйся ты, бесное веселие,
Корени худого злое зелие,
Ты – имущая державу душевредных благ,
Упование взыскующих пропасть дотла,
Госпожа ты Кривда, лихо велие.

Первая Скоропослушница вняла,
Купина – всем гневом опалилася,
Утоленье – Радостью закрылося,
Крепче Троеручица Младенца обняла.
А Державная – неспешно поднялась, пошла
К паперти, где стали оба крылоса.

Храмовой престол и снеговой алтарь,
Жизнь и Смерть – порогом узким делятся.
К Богородице идет Метелица,
Новоявленной навстречу – вековая старь.
И кому-то грешная стенающая тварь
Невозбранно, неотвратно вверится?

Госпожа благая, тихая – одна,
А другая – буйная Владычица,
Дерзостно красуется, величится
Над простой одеждой домотканой изо льна.
Той глаза – креста и колыбели купина,
А другой – двойное жало мычется.

Вечных глаз лучи скрестились, как мечи,
К бездне тьмы взывает бездна звездная.
И – приотворилась дверь небесная,
Приподнялся край покрова всенощной парчи,
И прояснилась, при свете заревой свечи,
Наверху – Невеста Неневестная.

Чуть довеянное сверху: Свят еси.
Чуть отвеянное снизу: Элои.

И Земля не надвое, но Целое.

Тихо на Москва-реке и по святой Руси.
Только небо голубое на златой оси.
Только поле чистое и белое.

28 декабря 1917 – 4 января 1918

* * *
Мусорная площадь, вся в окурках.
– Папиросы Ира, высший сорт.-
Гулко по асфальту стукнут чурки.
Профили унылые конских морд.

Чертовой свайкой земля изрыта.
Грузовиков несмолкаем вой.
Милиционер пройдет сердитый:
– Стань в черед, голова за головой.-

Рок сторожевой тряхнет прикладом:
– Твой черед. На выход получи. –
Адрес в блокноте. Отправить на дом.
Солнечного гнева разят лучи.

4 октября 1920

* * *
Некогда подумать о себе,
О любви, никем не разделенной.
Вся-то жизнь — забота о судьбе,
О судьбе чужой, непобежденной.

Весь-то день — уборка и плита,
Да еще аптекарские склянки.
Вся-то ночь — небесная мечта,
Бред Кассандры — или самозванки?

Долго, долго не ложится тень.
Утро настает незванно рано.
Но и днем сквозь усталь, пыль и лень
Слышны ей — лесные флейты Пана.

ПЕСЕНКА

Она его любила – как любилось,
И как любилось – я ее любил.
А он – полюбовался и разбил,
И даже не заметил, что случилось.

И что бы кем о ней ни говорилось,
И кто его и как бы ни судил –
Она его любила – как любилось,
И как любилось, я ее любил.

Легко, как сон чужой, он позабыл
Ее, меня – и выбрал новый stilos.
Но всё, что нам так горестно приснилось,
Я, за нее и за себя, простил –
Она его любила, как любилось.

20 июня 1918

ПО ВЯЧ. ИВАНОВУ

Двойных небес единая Селена –
душа миров к мирам души слепа.
Но разоймет ее вериги плена
двуострый рог единого серпа-

воспоминанья упованьем смена-
двойной удар единого цепа,
кому вода и снег, хоть по колено,
зерно и колос одного снопа.

И ты, уснувший вещим сном возничий –
личина, лик двуличий и величий,
ты – вечности хребта отпавший пик,

На колеснице рухнувшей Патрокла,
зане праматерь Гея вся измокла,
влеки меня ко мне – как мой двойник.

12 января 1918

МОЙ ГОРОД

Трамваев грохот и скрежет,
Горячий мягкий асфальт.
Навязчиво ухо режет
Газетчика звонкий альт.

От двери к двери — любезный,
Вполне корректный отказ.
— Мы можем быть вам полезны,
Но — кто-нибудь знает вас? —

Меня не знает никто там.
О, сердце людей — базальт.
И дальше, к новым воротам,
И снова трамвай, асфальт.

Но этот жестокий город
Такой красивый и свой,
Что каждый мне камень дорог
В пыли его мостовой.

С Моста — Далекого Вида
Легла золотая мгла.
И тонет в реке обида,
Уходит боль в купола.

Кто любит, тот не осудит,
Кремнистый не бросит путь.
Мой город милостив будет
К другому кому-нибудь.

28 мая 1917

* * *
И в тихой дали, в неба глуби
Такая нежность и покой,
Как светлый кто-то белизной
Сквозь голубую мглу проступит –

И он всем полем нам полюбит,
Нам улыбнется всей рекой,
И отпускающей рукой
Нас примирит и приголубит.

Ах, это тот, кого на свет
Каким названьем ни уродуй –
Зови природой иль погодой –

Большой талант, большой поэт
Кончает осени сонет
Очаровательною кодой –
Под вечер дней, на склоне лет.

* * *
Моя любовь не девочка, что зарится
На молодости смех и лепоту.
Моя любовь уставщица и старица
В монашеском, в раскольничьем скиту.

Она строга – не молвит слова лишнего,
Потупленный не часто вскинет взгляд.
Она бледна, и только губы, вишнево
На лике рдея, точат тайный яд.

Увидит грех – от страха не опомнится,
А на нее подумать – и не смей!
Но ты не верь смиреннице и скромнице,
К ней по ночам летает вихрем змей.

Как прилетит, да ό пол как ударится,
Да кликнет Дивьим кликом от окна –
Моя любовь не постница, не старица,
А Соловья-разбойника жена.

И страстной мукой мается и тешится
Моя любовь потемочной порой,
Творя закон – угодница и грешница –
Лихой забавой, смертною игрой.

А утро чуть – по писанному, петому
Она стоит и молится – кому?
Любимому ли, благостному Этому –
Иль милому и страшному Тому?

1937

* * *
Без лета были две зимы,
Две мглы, две темноты.
Два года каторжной тюрьмы,
Два года рабской немоты

Я вынесла. А ты?

Я не сдаюсь. Смеюсь, шучу
В когтях у нищеты,
Пишу стихи, всего хочу,
Как хлеба — красоты.

Я не грущу. А ты?

В двухлетней пляске двух теней
Обмана и Тщеты
Я вижу только сон о сне
Последней пустоты.

И я — свой сон — как ты.

1920

* * *
Вы любили на широком
просторе вольных рифм моих…

Да, нам любовь цвела и пела
На вольной воле Блока рифм.
Искали мы с Андреем Белым
Мудреной рифмы логарифм.

Мы за Ахматовой метались
От душной страсти без ума,
Для Кузмина мы наряжались
И в маркизет и в гро-дама.

Мы отдыхали на Бальмонте —
Лесной поляне трав и мха,
И нами в Брюсове-архонте
Не узнан каторжник стиха.

Нас Вячеслав Великолепный
И причащал и посвящал,
Для нас он мир в эдем вертепный —
В обоих смыслах — обращал.

Где изнывала, токи крови
Лия, стенающая тварь,
Он воздвигал и славословил
Свой торжествующий алтарь.

Кровь Сатаны храня в Граале,
Христа в Диониса рядил,
И там, где, корчась, умирали,
Благословлял — и уходил.

11 января 1918

* * *
И все равно нам, узнать или забыть,
Что – крест распятья и что – печать соблазна.
Нас больше нет. И нам не жаль не быть:
Нам пел Премудрый, на нас глядит
Прекрасный.